Ийю, не ждал теперь ничего хорошего.


VIII

     Ничто    так    не    нарушает    последовательности    рассказа,   как
справочно-описательные главы. Они скучны, но без них не обойтись.
     Если  уж  мы несколько раз назвали имя Ийи Красноперовой и намекнули на
какие-то   отношения   с  ней  Алексея  Векшегонова,  то  надо  узнать,  что
представляет собой Ийя.
     Тетка  Руфины,  редкая  зубоскалка  и просмешница, говоря о необычайной
худобе  Ийи Красноперовой, назвала ее "ловко задрапированным позвоночником".
Ийя  на  самом  деле  была поразительно худа. Правда, дед Алеши находил иные
слова.
     - Тоща  моща,  да  глазки  ясные, сердечко доброе. - А потом приводил в
пример  свою Степаниду Лукиничну: - Моя в девках тоже была квелым цветком, а
после первого ребенка розой расцвела.
     Это  приятные  слова.  Но слова есть слова, не более. Заводские старухи
тоже  говорили  об  Ийе  только  хорошее, а счастья ей не предрекали, хотя и
видели   ее   почти   неразлучной  с  Алексеем.  Этому  тоже  находили  свое
объяснение: "Бывает, и лебедь с цаплей гуляет, а гнездо вьет с лебедушкой".
     Мать Руфины, читая ревнивые мысли дочери, утешала ее:
     - Что легко в руки дается, долго в руках не держится.
     У  Ийи было прозвище Описка. Оно имеет свою, довольно забавную историю,
которую небезынтересно рассказать.
     У  старика  лесничего  Адама Викторовича Красноперова появилась внучка.
Он   решил  назвать  ее  именем  своей  жены  -  Ия.  Красноперов  самолично
отправился  регистрировать  рождение внучки. В загсе тогда работала грубая и
малограмотная  женщина.  В  книге регистрации рождений она вместо имени "Ия"
написала  "Ийя". Адам Викторович Красноперов стал протестовать и показывать,
как  пишется  в  святцах это редкое имя - Ия, что означает "фиалка". Женщина
стала  кричать  и  доказывать,  что,  во-первых,  святцы  загсу  не  указ, а
во-вторых,  как  слышится, так и пишется, и, в-третьих, из двух букв имен не
бывает, а в-четвертых, она ничего не будет исправлять.
     И  описка  из  метрик  перешла  в паспорт и наконец стала именем, а Ийю
прозвали Опиской.
     Свыкнувшись  с  тем,  что природа не отпустила ей красоты, она не ждала
от Алексея и сотой доли тех чувств, которые пылали в ней.
     Ийя,  как  и Алексей, выросла у деда с бабкой. Бабки теперь уже нет. Из
Красноперовых  в  старом доме лесничества осталось двое - Ийя да ее дед Адам
Викторович.
     Сухонькая,  жилистая Ийя была выносливой и сильной девушкой. Работая на
заводе  пластических  масс,  Ийя  с  отличием  окончила химический факультет
вечернего института. Ею дорожат. В нее верят.
     Ийю  приглашают  на  новостройки. Там, в Сибири, как нигде, нуждаются в
специалистах.  И кто-кто, а она-то уж знает, какие мечтания влекут ее в этот
край и с какой любовью она приложит свои знания и свои силы.
     Да,  ее  манит  Сибирь.  Она  любит  заглазно  эту  землю. Ийе радостно
сознавать,  что  там  она  очень  нужна и там она очень много может сделать.
Но...
     Но  Алеша?..  Разве возможно встретить ближе, дороже и светлее, чем он?
И  если  бы встретился такой, то разве бы она позволила даже на миг, на один
миг,  заползти мысли, что она полюбит другого? Даже лучшего, если лучшие для
нее возможны на земле...
     Она  понимает,  что все это только ее, сугубо личное. Но ведь любовь не
отвлеченная  категория,  если это любовь. Любовь неповторима в миллиардах ее
повторимостей.  Ийя  никогда  не будет искать иного счастья. По ее глубокому
убеждению, любовь, как и жизнь, приходит только один раз.
     Ийя  видит  Руфину, влюбленную и цветущую. Счастливую и уверенную. Да и
как  может  быть  иначе, когда она привлекает всеобщее внимание. Ею любуются
даже  пожилые  женщины.  Матери,  для которых своя дочь самая красивая, и те
понимают, что Дулесова первая среди подруг.
     А  если это так, то кому же, как не Алексею, может пожелать Ийя счастья
с  этой красавицей. Это больно. Это невыносимо тяжело. Но эта боль не должна
помешать  счастью  Алеши.  И  разве  может  позволить  Ийя  дать  этой  боли
властвовать над собой.
     Пусть  так поступают другие. Пусть кому-то покажется, что у Ийи не было
иного  выхода,  как  уступить  дорогу к сердцу Алеши ослепительной красавице
Дулесовой.  Пусть  думают...  Ийя-то  знает,  что это не так. Ийя знает, что
стоит  сказать ей всего лишь одно слово - и она станет Векшегоновой. И этому
будут  рады  дед  и  бабка  Алексея,  не  раз  ронявшие робкие слова надежды
назвать ее милой внученькой.
     Конечно,  Ийя  может заставить Алексея, даже не заставить, а всего лишь
пригласить  его  поехать  вместе  с  нею  в Сибирь, где и для него откроются
незнаемые  горизонты.  И  он  сам  говорил:  "Там  я больше сделаю..." И это
верно.  Если  здесь, в заводской тесноте, где так много передовиков, он всем
заметен,  то  уж  там-то,  в  краю  непочатой работы, Алеша, конечно, сможет
сделать  еще  больше.  Ийя знает его силы, может быть, больше, чем он сам. И
Алексей  никогда не только не упрекнет ее за этот переезд, за это соединение
их  жизней, он даже не подумает, что могло быть как-то иначе. Он, как и она,
живет, будет жить для других. Это главное. Это цель их жизни.
     Трудно  представить  духовно  более близкую пару, чем он и она. Но ведь
это духовно... А человек состоит не из одной души.
     Вот  он, Алексей, духовно неразделимый с нею человек. Но взгляните, как
он любуется Руфиной... Как восторженны его глаза...
     Мало  ли  что  хотят  и  подсказывают  старики  Векшегоновы. Разве пара
соединяется  во  имя  счастья  стариков,  а не во имя счастья образующих эту
любящую  пару?  Разве пара соединяется во имя счастья одного из этой пары, а
не обоих?
     Нет,  нет,  нет...  Любовь не должна знать принуждения, каким бы оно ни
было.  Сила  и  крепость  любви в ней самой. И если ты, Ийя, любишь Алексея,
как  ты  можешь  не  желать  счастья  любимому?  Пусть с другой. Пусть ценой
твоего счастья.
     Ты  же  знаешь,  что завтрашний день зачеркнет в людях многие страсти и
чувства. Зависть... жадность... эгоизм...
     И   ты,  Ийя,  утверждающая  в  себе  сегодня  высокие  черты  человека
грядущего дня, поступишь благородно. Ты оставишь его...
     Так  сегодня  решила  Ийя,  стоя у беломраморной колонны в зале дворца.
Так решила она.


IX

     Освобожденный   от   кресел   и   стульев   большой   зал  дворца  стал
танцевальным.  Ложи  и  балкон  заняли  родители,  но и они в разгар веселья
оставляли свои места, чтобы оказаться в гуще молодежи.
     Ведь  не  просто  же так пришли сюда все они. Не ради же одной традиции
школьных  балов  все так нарядны сегодня. Каждый, даже восьмиклассница Капа,
пусть неосознанно, тянется к тому, что не чуждо всем живым.
     Не   каждому   из   танцующих  сейчас  приходит  в  голову,  как  может
продолжиться  их  танец.  Во  всяком случае, плохой танцор Алеша Векшегонов,
танцуя  и наступая на ноги Руфине, и не думал о том, что было ясно всем, кто
наблюдал за ними.
     Алеша,  до  смешного  неуклюжий  в  танцах, всячески старался успеть за
музыкой, как можно меньше наступать на белоснежные носочки туфелек Руфины.
     Но  разве туфли волнуют сейчас Руфу? Пусть наступает, но танцует с нею.
И  он  танцует...  Четвертый...  Пятый  танец... И приглашает на шестой. Она
считает  танцы. Их так много... И очень мало. Руфине было бы трудно уступить
даже половину танца кому-то другому.
     - Никак,  Анюта, - сказала Любовь Степановна Векшегонова матери Руфины,
указывая на Алексея, - сбудется, чего не сбылось у наших отцов и дедов.
     - Хотелось  бы,  Любаша, - призналась откровенно Анна Васильевна. - Так
бы  хотелось,  что  я  даже готова не ждать седьмого августа, когда ей будет
восемнадцать.
     Матери  обнялись.  И  это  заметили. Дулесова смахнула слезинку - и это
тоже  было  замечено.  А  когда  отец  Алексея,  Роман  Иванович Векшегонов,
пригласил  Руфинину  мать  потанцевать  с  ним  полечку,  то  уже всем стало
понятно, что обручение Руфины и Алексея состоялось.
     Роману  Ивановичу  Векшегонову  пятьдесят  два  годика.  Восемь  лет до
пенсии,  но  если  судить  по  тому,  как  он танцует, то ему пенсию едва ли
понадобится выплачивать и через двадцать лет.
     Лихо  подбоченясь,  легко  летая  по  паркету,  мастер  сборочного цеха
услышал громкое одобрение старого слесаря Макара Петровича Логинова:
     - Ишь ты как дает Роман прикуривать мировому империализму!
     Анне   Васильевне   Дулесовой   всего  лишь  тридцать  шесть  лет.  Она
грациозна.  Белое  платье  и туфли на высоких каблуках молодят ее еще более.
Она  танцует  куда  легче  и  свободнее  своей  дочери,  награждая теперь не
сходящей с ее лица улыбкой маститого мастера Векшегонова.
     Ийя,  на  которую  никто  не  обращал  внимания,  продолжала  стоять  в
сторонке. Искавший ее Сережа подошел к ней.
     - Возьми меня под руку, Ийя, и пойдем со мной.
     Он подвел ее к брату.
     - Алеша,  -  обратился  к  нему  Сережа не без иронии. - Ийя так хорошо
перечерчивала твои чертежи, потанцевал бы ты с ней, а я с Руфиной.
     - Да,  да,  -  обрадовался  Алеша,  -  я  даже не знал, что ты здесь...
Совершенно закружился с ученицами.
     - И  очень хорошо. Ты мало веселишься. Я в первый раз сегодня вижу тебя
таким оживленным.
     Ийя  подняла  на него свои серые, необыкновенно большие и добрые глаза.
Они  как  окна  дедушкиного  дома.  Заглянешь в них - и окажешься в тишине с
детства милой большой горницы.
     Все чисто в этих глазах, дорого и мило сердцу.
     Алеша пригласил Ийю на быстрый вальс.
     Ийя  всегда  преображалась  в танце. Она, будто мотылек рядом с молодым
коренастым  медведем,  порхала,  как бы ускользая от попыток Алеши наступить
ей  на  ногу.  Не  он,  а  она  вела  его.  Вместе  с  хорошим певцом поет и
безголосый. Ему легко было танцевать с нею.
     С  нею ему всегда было легко, потому что он никогда не задумывался, что
нужно сказать, как должно себя вести.
     А   Сережа  танцевал  чопорно  и  строго.  Так  танцуют  на  балах  при
начальстве только курсанты военных училищ.
     Каждое  движение  Сережи  было  отчетливо,  как  буква  в написанной им
строке.  И  сейчас  он будто не танцевал, а писал экзаменационное сочинение,
боясь пропустить хотя бы одну запятую.
     - Устала я, - вдруг сказала Руфина, выходя из танца.
     - А  я  не  устала, - послышался голос Капы, и она так молниеносно, так
цепко  положила  свою  руку  на  Сережино  плечо,  что ему уже неудобно было
сказать:   "Я   не   хочу   танцевать  с  тобой,  мышонок".  К  тому  же  он
распорядитель, а распорядители обязаны быть особенно обходительны.
     Счастливая  Капа закружилась в первом настоящем бальном танце, которого
она так ждала. Кружась, она шепнула Сереже:
     - Как  я  рада,  Сережа,  за  Руфу.  - А потом, на другом повороте, она
досказала: - И за твоего брата Алексея Романовича.
     Сергей  едва не вскрикнул. Никто еще не жалил его так больно. Но Сережа
сдержался и не назвал ее змеенышем.
     Только подумать...
     Нет,   никто  не  знает,  с  какого  возраста  язык  девчонок  начинает
вырабатывать  яд.  Наверно,  очень  рано.  Потому  что он им заменяет кулаки
мальчишек и позволяет обороняться и наступать.
     Зачем?  Скажите,  зачем он писал Руфине письмо, которое напрасно теперь
лежит  в  левом внутреннем кармане его пиджака, у самого сердца? Трепетного.
Бьющегося. Обманувшегося сердца.


X

     Нескончаемо  длинный,  светлый  вечер,  минуя  ночь, переходил в раннее
утро.  Пахло  июньской  свежестью.  Заводы,  не  знающие  сна,  и  те как-то
притихли в этот час.
     Из  дворца  веселыми  стайками, семейными группами, парами и в одиночку
возвращались участники школьного бала.
     Капа  возвращалась  одна. И это понятно. Она была полна впечатлениями о
первом  бале. И ей хотелось не растерять их. Донести до дому. И там, засыпая
в  этот  поздний  час,  постараться  увидеть  во  сне  то, что было наяву. И
ромашку  с  оторванными  лепестками... И быстрый вальс... И далекое-далекое,
которому  сегодня  не поверит никто, тем более Сережа, но которое непременно
придет.  Придет  потому, что не может не прийти, коли она так решила. Решила
раз и навсегда.
     Сережа возвращался с друзьями. И это тоже понятно.
     Алексей  и  Руфина  шли  под  руку  вдвоем,  и  этому  теперь  никто не
удивлялся.
     Миновав  плотину, они остановились, опершись на перила ограды весеннего
водосброса, или вешняка, по которому спускают весной избыток воды.
     В  зеркальной глади Алеша увидел себя и Руфину. Вода - как стекло. Даже
было видно его родимое пятнышко на правой щеке.
     - Я  сегодня,  Руфа, - начал он, - почувствовал себя школьником. Таким,
как  Сережа.  И  мне  было  очень  весело.  И  я,  кажется,  слишком увлекся
танцами...
     - И  очень  хорошо,  Алеша.  Я так была счастлива, когда мы танцевали с
тобой,  -  откликнулась  Руфина,  думая,  что  сейчас  будет  сказано  самое
главнее. А оно не сказалось.
     - Мне  тоже показалось, что я... Впрочем, все равно, что показалось мне
и  другим.  Сейчас  я  увидел  себя  и  тебя со стороны. - Алексей указал на
отражение в пруду. - Посмотри и ты на нас со стороны.
     - Я уже посмотрела и увидела то, что мне давно хотелось увидеть.
     - Ты наивна, Руфина, а вода лукава. Не верь ей. Она отражает не все.
     - Но и не так мало, Алеша. Посмотри.
     Теперь  Руфина  указала  на воду, где была видна гора, дорога и берега.
По дороге шла Ийя. Ее ни с кем нельзя было спутать.
     - Что ты этим хочешь сказать, Руфа?
     Вместо  ответа  Руфина  нагнулась,  взяла  с  плотины  горсть  гальки и
бросила ее в воду. Изображения в воде пропали. Как хочешь, так и понимай.
     Они молча стали ждать Ийю. Они думали о ней. И каждый свое.
     Руфина  старалась  и  не  могла понять, в чем сила Ийи, этой "тонкошеей
гусеницы",  этой писклявой букашки с муравьиной талией. Что может привлекать
в  ней  Алексея?  Какие чары? Что позволяет ей так уверенно ходить по земле?
Будто  за  нею  неотразимое  могущество красоты или у нее на руке не простое
колечко  с грошовым алмазиком, а перстень-талисман... Иногда Руфине кажется,
что  Ийя  может заставить Алешу сделать все, что захочет. И не приказывая, а
как  бы  между  прочим...  Достаточно движения одной ее брови, и он исполнит
любое ее желание.
     Откуда  в  Ийе  такая  непринужденность  в  поступках и в отношениях со
всеми  -  с  нею и с Алексеем? Она ему как равная равному может сказать: "Ты
устал  от зачетов и работы. Завтра мы поедем к истоку на лодке". И она будет
грести  сама,  не позволив ему даже прикоснуться к веслу. Для этого нужны не
такие руки. Даже руки Руфины и то бы не могли так долго грести.
     И  вот  она  уже  подходит.  Алеша  почему-то смущен. Он будто в чем-то
виноват перед Ийей.
     - Я  так  и  знала,  что  ты  дождешься меня на плотине, - сказала Ийя,
обратившись к Алексею. А потом к Руфине: - Тебе так идет это платье.
     Руфина   почувствовала   вдруг  себя  куда  более  неловко,  чем  Капа,
подносившая  сегодня  Сереже  букетик  фиалок.  И  то,  что  казалось  таким
предрешенным, исчезло. Исчезло, как отражение в воде.
     Алеше хотелось сказать Ийе, что он ее искал и не нашел. И он сказал:
     - После последнего танца я потерял тебя... Ты извини...
     - Да  будет  тебе,  Алеша.  Меня  так  легко  потерять,  - сказала она,
вкладывая  в  эти  слова  двойной  смысл.  - Мне тебя потерять невозможно, -
снова  прибегла  она  к двойному звучанию фразы и объяснила ее для Руфины: -
Он всегда на виду. И его легко найти.
     - Кому  как...  -  задумчиво  ответила  Руфина,  понимавшая, о чем идет
речь.  - Во всяком случае, ты его нашла, и он должен тебя проводить. Трамваи
уже не ходят.
     - Ну конечно, - обрадовался Алеша, - я тебя обязательно провожу!
     - Это  будет  очень  любезно  с  твоей стороны. Сегодня я, как никогда,
нуждаюсь в том, чтобы ты проводил меня.
     - И! Что с тобой, И?.. Почему именно сегодня?
     - Алеша!  -  решила  Ийя рассеять подозрения. - Я никогда так поздно не
возвращалась домой. Почти километр лесом... Пусть я не из трусливых, но...
     - Да-да...  Я  понял,  я  понял... Сейчас мы проводим Руфину, а потом я
провожу тебя, И...
     И?..
     Так  никто  не называл Ийю. По крайней мере Руфина не предполагала, что
так  можно  кого-то  называть.  В  этом  имени - И - какая-то близость и, во
всяком случае, теплота.
     Они  пошли  втроем,  разговаривая  о  том  о сем, а в общем ни о чем. И
каждому  стало  ясно,  что  втроем  у  них  никогда  и никакого разговора не
получится.


XI

     Проводив  Руфину до ворот, еще раз поздравив ее с окончанием школы, Ийя
и Алексей пошли дальше по спящему городу.
     Сначала  они  шли  молча. Алексей чувствовал себя неловко. Ему хотелось
объяснить   Ийе,   что  сегодня,  совершенно  для  него  неожиданно,  Руфина
предстала  в  новом  свете,  и  этот  свет,  кажется, ослепил его, но сейчас
вернулось  нормальное  зрение,  и  он  готов  раскаяться  в своем мимолетном
ослеплении.
     - И!  -  начал  он.  - Я никогда ничего не скрывал от тебя. Я говорил с
тобой, как с самим собой. Ты будто была моим дневником...
     Ийя  была  готова  к  разговору.  Она  ясно  представляла  покаянное  и
самобичующее  объяснение  Алеши.  И  ей казалось, что она слушает повторение
сказанного им, когда они шли молча.
     - Алеша, не надо усложнять простого и обычного.
     - Да  нет.  И,  все  это  не так просто, как я думал. Мне нужно сказать
тебе  очень много, хотя я и знаю, что не сумею сказать всего, что хочется. У
меня никогда не хватало слов...
     - Тогда, Алеша, дай мне сказать за тебя. У меня хватит слов и сил...
     - Ийя!  -  перебил ее Алексей. - Ты берешься говорить и решать за меня.
Как  будто  тебе известно все и ты обладаешь какой-то волшебной способностью
читать чужие мысли.
     - Мне  кажется,  обладаю.  Ведь  я  же  выросла  в лесу, в доме старого
лесничего,  которого, как ты знаешь, прозвали Чертознаем. Значит, и внучка у
такого  деда  должна быть немножечко да чертознаинкой. Ведь я же завела тебя
в  лес  и,  заворожив  там, заставила поверить, будто я тоже красива и будто
меня   можно   без   памяти   любить  и  называть  "первой,  единственной  и
неповторимой"...
     - Я и теперь могу повторить это, И!
     - И повтори...
     Они  уже  давно  миновали город. Прошли мимо поперечной лесной просеки,
упирающейся  в  старый  дом  лесничества,  где  жила  Ийя,  и пошли далее по
просеке, ведущей к знакомому Малиновому распадку.
     Буйно  цвела  калина.  Ее  пьянящие  ароматы  куда сильнее черемуховых.
Предутренний   лес  тих.  Дневные  птицы  еще  спали  в  гнездах,  а  ночные
попрятались в свои темные убежища.
     В гулком лесу голос Ийи зазвенел еще тоньше.
     Они вскоре оказались в Малиновом распадке.
     Заросли  дикой  малины  были  так  густы, что, затерявшись в них, можно
было  спрятаться  даже  от  луны.  Бледная-бледная,  она  таяла  над  Ийей в
светлеющем небе.
     Сейчас  можно  прибегать к сотням самых различных иносказаний... Робкие
цветы  малины  могли  бы с восхищением пересказать, как прекрасно было утро,
какой   шепот   слышали   они,  как  радостно  было  им  видеть  глаза  Ийи,
устремленные в небо, и его слезы, сверкавшие ярче росы.
     Но  что  могут  знать цветы о чувствах Ийи, о ее любви, для которой мал
небосвод,   но  достаточно  счастливой  улыбки  Руфины,  чтобы  затмить  это
бескрайнее  небо счастья Ийи? Руфина уже затмила его. И если оно еще кажется
бирюзовым, то завтра Ийя увидит его потускневшим.
     Утренняя  заря  была ее вечерней зарей. Прощаясь на перекрестке просек,
она  обвила его шею своими тонкими, очень тонкими, но очень сильными руками.
Она, как никогда, целовала его.
     - И, ты пугаешь меня, И! Ты готовишь что-то страшное...
     Ийя улыбнулась и оказалась такой, как всегда:
     - Да  что  ты выдумываешь