ду завтра. В девять вечера? Нет,  раньше,  гораздо
раньше! Как только стемнеет. Раздастся стук в  дверь,  и  появится  Бибиш.
Только сделай, пожалуйста, так, чтобы у тебя  больше  никого  не  было.  А
впрочем, завтра воскресенье. Как, ты не знаешь,  что  завтра  воскресенье?
Скажи мне, пожалуйста, в каком  мире  ты  живешь?  Тебе,  очевидно,  очень
хорошо в твоем мире. Ведь  только  во  сне  или  когда  необычайно  хорошо
живется, не знаешь, какой завтра будет день недели.


   Поздно ночью я снова пришел в господский дом.
   Я вошел в примыкавший к зимнему саду зал.  В  этом  огромном  помещении
было жарко натоплено. Густые клубы едкого табачного  дыма  ударили  мне  в
лицо. Здесь пахло пивом, остывшей  едой  и  потными  телами  набившихся  в
огромном количестве  в  зал  людей.  Откуда-то  неслись  звуки  гармоники.
Крестьяне сидели за пивом и разговаривали гораздо громче, чем  обычно.  То
тут, то там раздавались не совсем понятные мне шутливые  выкрики.  Женщины
уговаривали своих мужей отправиться по домам. Мой  хозяин-портной  подошел
ко мне с каким-то крестьянином, которого представил как своего  шурина,  и
начал настаивать на том, чтобы мы чокнулись.
   Барона не было видно.  Зато  был  князь  Праксатин.  Это  он  играл  на
гармонике. Он восседал на пустом пивном бочонке и распевал окружавшим  его
и взиравшим на него с нескрываемым изумлением крестьянским бабам старинную
русскую песню об отправляющихся в бой гусарах.
   Он был единственным, кто выпил лишнее.



        "Глава 21"

   Весь следующий день я просидел дома. Когда стало темнеть, я  отложил  в
сторону книгу, в чтение  которой  был  погружен  до  того  времени.  Я  не
испытывал нетерпения, поскольку был убежден, что Бибиш обязательно придет,
и смаковал свое исполненное счастья и легкого  возбуждения  ожидание,  как
смакуют какой-нибудь экзотический плод или старое, выдержанное вино. Время
идет - что ж, пускай себе идет! Настанет момент,  говорил  я  себе,  и  на
дворе стемнеет. И тогда раздастся стук  в  дверь,  и  на  пороге  появится
Бибиш.
   "Но когда же, черт подери, наконец стемнеет?" - спрашивал я себя. Я все
еще свободно различал все наличествующие в мой комнате  предметы  -  стул,
стол, зеркало, шкаф - и мог еще  в  деталях  обозреть  висевшую  на  стене
гелиогравюру -  все  тот  же  Шекспир,  фигуры  короля,  шута,  молящей  о
покровительстве женщины и каких-то непонятных послов. Значит,  до  темноты
было еще далеко. Некоторое время я  упорно  смотрел  на  картину.  Контуры
начинали постепенно расплываться... И вот  я  уже  мог  распознать  только
короля и шута,  а  потом  и  они  растворились  в  сумраке,  и  лишь  одна
позолоченная рамка все еще отчетливо выделялась на стене. А раз так, то на
улице еще не стемнело окончательно.
   Я не смотрел на часы. Мне было совершенно безразлично,  который  теперь
час. Что-то около шести, а то и все семь... Нет, семи еще не  могло  быть,
потому что между половиной седьмого и семью моя хозяйка  обычно  приносила
ужин. Я не ощущал ни малейшего голода. Я лежал на диване и  курил  до  тех
пор, пока не стало так темно, что я был не в состоянии разглядеть дыма  от
папиросы.
   - Уже стемнело, Бибиш! - произнес я громко. - Уже давно стемнело. Никто
не увидит, как ты идешь ко мне. Ты должна прийти... Слышишь меня?  Должна!
Ты больше не смеешь заставлять меня ждать, слышишь?
   Я сжал зубы, придержал дыхание и попытался сконцентрировать свои  мысли
на том, что сейчас в дверях появится Бибиш. Я приказывал ей это.  Затем  я
закрыл глаза, и мне представилось, как  она  под  воздействием  моей  воли
выходит из пасторского дома  и  маленькими  пугливыми  шажками  пересекает
покрытую снегом проселочную дорогу. Этого мне нельзя, говорил я себе,  она
должна прийти добровольно... Я был совершенно уверен, что через  несколько
секунд раздастся стук в дверь. Нет! Не нужно, чтоб она стучала!  Я  открыл
дверь и принялся напряженно вслушиваться. Больше  всего  на  свете  в  тот
момент мне хотелось услышать ее легкие шаги,  поднимающиеся  по  скрипучей
деревянной лестнице. В то время как я стоял, прислушиваясь  и  ожидая,  на
колокольне начали бить часы.
   Значит, было всего лишь шесть часов. Семи не могло быть  никак,  ибо  в
таком случае мой ужин давно уже стоял бы  на  столе.  А  может  быть,  моя
хозяйка впервые за все это время запоздала? Я не считал ударов, а  потому,
на ощупь найдя спички и запалив лампу, решил все-таки взглянуть на часы.
   Часовая стрелка стояла на восьми. Как это ни удивительно, но  в  первый
момент я почему-то подумал о своей хозяйке и  не  на  шутку  испугался  ее
непонятному поведению. "Что с ней стряслось? -спрашивал я себя.  -  Почему
она до сих пор не принесла мне ужин?" И тут я спохватился. Господи,  какое
мне дело до хозяйки, если со мной все еще нет Бибиш!  Где  она?  Куда  она
подевалась? Что с ней могло случиться?
   И только теперь мною овладел подлинный страх.
   Бибиш приняла дурманящий яд.  Кто  знает,  какие  побочные  эффекты  он
вызывает в человеческом сознании? До сих пор с этим  ядом  не  производили
опытов на человеке. Вернее, пытались произвести, да я помешал. Меа  culpa!
[Моя  вина!  (лат.)  -  классическая  формула  покаяния]  Если   с   Бибиш
приключилось что-нибудь серьезное, виноват буду я один!  Может  быть,  она
больна. Может быть, у нее сердечный приступ, она зовет, но никто не слышит
ее. Она ждет, что я подам ей стакан воды, а меня нет рядом...
   Я выбежал на улицу. Вот тогда-то мне и повстречался мотоциклист.  Образ
человека с двумя  привязанными  к  седлу  убитыми  зайцами,  мчащегося  по
проселочной дороге, а потом  соскакивающего  с  мотоциклета  у  постоялого
двора, был первым впечатлением, воскресшим в моей памяти, когда я  очнулся
в больничной палате. Я едва увернулся от столкновения с  ним  и  при  этом
упал на землю. "Где он раздобыл этих зайцев? - подумал  я,  поднимаясь  на
ноги. - Ведь сейчас нельзя охотиться ни на зайцев, ни на куропаток..." Тут
я заметил, что все еще держу в руках карманные часы, у которых при падении
разбилось стекло. Я сунул их в жилетный карман и побежал дальше.  Дверь  в
лабораторию была открыта, и я вошел внутрь. В комнате было темно, и  царил
леденящий холод. Я зажег свет. Бибиш не было дома.
   Я облегченно вздохнул. Нет, Бибиш не больна, она просто вышла из  дому.
Во мне зашевелилась слабая надежда. Может быть, она сейчас у  меня?  Взяла
да и пришла сразу же после того, как я выскочил из дому.  Вчера  она  тоже
поджидала меня в моей квартире, а я  как  дурак,  разыскивал  ее  по  всей
деревне.
   Я торопливо  направился  домой  и  с  выскакивающим  из  груди  сердцем
взобрался по лестнице наверх. Я  поднимался  медленно,  нарочно  оттягивая
время. Надеясь застать Бибиш врасплох,  я  медленно  и  беззвучно  отворил
дверь.
   Ее не было в комнате. В комнате ничего не изменилось -  все  было  так,
как и в тот момент, когда я побежал на улицу,  и  только  огонь  в  камине
совсем погас. Мною овладело чувство  беспредельной  грусти,  и  я  потерял
всякую надежду на встречу с Бибиш. Что-то  случилось,  какое-то  неведомое
мне событие заставило ее забыть о своем обещании.  Но  какое  именно?  Что
могло произойти?
   В то время как, содрогаясь от  холода  и  налетевших  на  меня  мрачных
мыслей, я стоял у потухшего камина, меня вдруг осенило.
   Она в церкви! Где же ей еще быть, как не там? Как эта  мысль  сразу  не
пришла мне в голову? Конечно, во всем виноват дурман.  Это  его  действие.
Она снова  обрела  веру  и  впервые  за  долгие  годы  молится  Богу.  Она
коленопреклоненно стоит на холодных  каменных  плитах  в  окружении  толпы
экстатически возбужденных или дрожащих от страха крестьян, а орган  гудит,
пастор расточает благословения  и  молится  Пресвятой  Деве.  Душа.  Бибиш
соединилась с Господом.
   Скорее в церковь! Тут только я обратил внимание на то, что  деревенская
улица необычно пустынна, - на всем пути я  не  встретил  ни  единой  живой
души. Церковь была погружена в мрак; все было тихо, никаких звуков  органа
не слышно. Я толкнул тяжелую дверь и вошел внутрь.
   Церковь была пуста.
   В первый момент я был безгранично удивлен - настолько безлюдной  церкви
я в жизни не видывал. Но потом я вспомнил, что  уже  половина  девятого  и
вечернее богослужение,  должно  быть,  уже  давно  закончено.  Но  где  же
все-таки Бибиш? Дома ее нет, в церкви нет, ко мне она не приходила...  Где
же она могла быть?
   "В господском доме!" - ответил я себе. У барона  фон  Малхина.  У  него
дурное настроение из-за того, что они повздорили друг  с  другом,  и  она,
конечно же, желает помириться с ним. Вот почему она не пришла ко мне!
   Началась снежная метель. Ледяной ветер со свистом хлестал меня по  лицу
короткими, резкими ударами.
   Я поднял воротник пальто и медленно пошел вперед, с трудом  прокладывая
себе путь сквозь снег и ветер.
   С той поры прошла неделя... Четвертого февраля,  в  воскресенье,  около
девяти часов вечера, я в  последний  раз  направился  к  дому  барона  фон
Малхина.
   По дороге я встретил одного-единственного человека. Я  сразу  же  узнал
его: то был мой пациент, жаловавшийся на  невралгические  боли.  Он  хотел
было пройти мимо, но я остановил его.
   - Куда это вы? - окликнул я его.  -  Не  ко  мне  ли?  Он  отрицательно
покачал головой.
   - Я иду на проповедь, - закричал он мне.
   - На проповедь? - спросил я. - И где же сегодня проповедуют?
   - Сегодня проповедуют повсеместно, по всей деревне,  -  ответил  он.  -
Проповедуют беднякам. Собрались у булочника,  у  кузнеца  и  на  постоялом
дворе. Я лично иду на постоялый двор.
   - Ну хорошо, идите, да только смотрите не  простудитесь!  -  крикнул  я
ему. - И пусть вам придется по вкусу пиво на постоялом дворе!
   - Прощайте! - ответил он и побрел дальше по снегу. Барона фон Малхина я
застал в приемной. Бибиш там не было.



        "Глава 22"

   Барон фон Малхин в одиночестве сидел в приемной. День, которого он  так
долго ждал, наконец наступил. Он встретил его спокойно - даже сейчас в нем
не было заметно каких-либо признаков волнения. На столике перед ним стояла
наполовину выпитая бутылка виски, в руке он держал сигару. Синеватый дымок
неторопливо поднимался к потолку.
   Он осведомился у меня о князе Праксатине, которого не видел весь  день.
Я ничего не мог сообщить ему  по  этому  поводу.  Охваченный  тревогой,  я
постоянно думал о Бибиш. И здесь ее не было. Куда  же  она  подевалась?  У
меня  не  хватало  духу  спросить  об   этом   барона.   Коротким,   почти
повелительным жестом он указал мне на стул. Я  совсем  уже  было  собрался
уйти, но... Очутившись лицом к лицу с  бароном,  я  поневоле  почувствовал
величие момента и был принужден остаться...
   Он начал говорить.
   Он еще раз  набросал  передо  мною  проект  фантастического,  готически
устремленного в высь здания своих планов и надежд, а я слушал, потрясенный
и захваченный смелым полетом его мыслей. Бутылка виски давно уже опустела,
все гуще и тяжелей  становились  клубы  сигарного  дыма.  Барон  продолжал
втолковывать мне об императоре подлинно королевской крови и  о  том  новом
царстве, которое должно было наступить вопреки заблуждениям  и  обманчивым
надеждам толпы.
   - А Федерико? - спросил  я,  ощущая,  как  некое  необъяснимое  чувство
тревоги охватывает меня,  повергая  в  трепет.  -  Знает  ли  он  о  своем
предназначении? Чувствует ли он себя в силах справиться с  возлагаемой  на
него задачей? По плечу ли она ему?
   Глаза барона фон Малхина засверкали фанатичным огнем.
   - Я учил его всему тому, чему обучал своего сына Манфреда Фридрих II, -
сказал он. - Я обучал его природе мира, созданию тел  и  становлению  душ,
преходящей материи и неизменности вечных вещей. Я учил его жить с людьми и
вместе с тем над людьми. Но в крови этого царского  рода  таится  истинная
благостность. Тем, в чьих жилах течет  эта  полубожественная  кровь,  дано
знать то, что мы можем лишь предполагать или с  огромным  трудом  изучать.
Федерико - это предреченный Сибиллами Фридрих II. Он перевоплотит время  и
изменит его законы.
   -  А  что  же  вы?  -  спросил  я.  -  Где  будет  ваше  место  в   это
перевоплощенное время?
   По губам его скользнула блаженная улыбка.
   - Я буду для него  тем,  -сказал  он,  -чем  был  для  Спасителя  Петр.
Маленький, ничтожный рыбарь, но всегда находящийся подле Него.
   Он встал и начал прислушиваться к чему-то.
   - Вы слышите колокольный звон? - спросил он. -Слышите?!  Это  крестьяне
выстраиваются у церкви в процессию. Сейчас они придут, распевая  старинные
песни о Пречистой Деве Марии, как в незабвенные времена моего деда.
   Я и впрямь услышал звон  колоколов.  "Церковь  пуста!  -гудели  они.  -
Церковь пуста!"
   Каждый удар колокола молотом ударял мне в сердце. В душе моей проснулся
страх, и страх этот рос с каждым новым ударом.  Постепенно  он  возрос  до
таких размеров, что я больше не мог переносить его, и мне показалось,  что
сердце мое вот-вот разорвется.
   Холодный порыв ветра пронесся по комнате. Барон  поглядел  поверх  моей
головы на дверь.
   - Как, это вы?! - произнес он изумленно, - Что вам от меня угодно? Я не
ожидал вас в этот час.
   Я обернулся. В дверях стоял школьный учитель.
   - Вы еще  здесь,  господин  барон?  -  пробормотал  он,  едва  переводя
дыхание. - Я бежал сюда со всей возможной для меня  скоростью.  Почему  вы
еще не скрылись? Разве вы не знаете, что там творится?
   - Знаю! - торжественно ответствовал барон  фон  Малхин.  -  Это  звонят
колокола, возвещающие приближение огромной процессии крестьян, распевающих
гимны Пречистой Деве Марии.
   - Деве Марии? - воскликнул школьный учитель. -  Колокола?  Господи,  вы
совсем с ума сошли! Да, колокола и впрямь звонят, но  они  бьют  воровской
набат. Да, крестьяне и впрямь поют, но  только  не  гимны  Деве  Марии,  а
"Интернационал". Они хотят спалить ваш дом, господин барон!
   Барон посмотрел на него недоумевающим взглядом и не произнес ни слова.
   - Чего вы еще дожидаетесь? - закричал школьный  учитель.  -  Идут  ваши
арендаторы,  господин  барон!  Ваши  крестьяне,  вооруженные  молотильными
цепами и косами. Мы с вами никогда не были друзьями, но сейчас дело идет о
спасении вашей жизни. Да перестаньте вы  стоять  как  столб!  Выводите  из
гаража автомобиль и бегите!
   - Слишком поздно! - услыхали мы голос пастора. - Они оцепили весь  дом.
Они не выпустят его.
   Опираясь на  руку  Федерико,  пастор  медленно  спускался  по  винтовой
лестнице с верхнего этажа. Сутана клочьями свисала с его тела,  а  большой
белый в синюю клетку носовой платок, который он прижимал к своей щеке, был
запачкан кровью. Из парка и с улицы доносились  дикие  возгласы  и  крики.
Школьный учитель запер дверь и вынул ключ.
   - Они напали на меня и стали избивать, - рассказывал  пастор.  -  Среди
них были и женщины. Они приволокли меня в амбар и  заперли  на  замок.  Но
потом, как видно, они потеряли ко мне интерес, и я потихоньку выбрался.
   "Где Бибиш?" - молнией пронеслось в моем мозгу. Во имя всего святого, я
должен  бежать  к  ней!  Она  там,  на  улице,  лицом  к  лицу   с   этими
взбунтовавшимися и разъяренными мужиками!
   - Выпустите меня,  я  должен  бежать  к  ней  на  помощь!  -закричал  я
школьному учителю, но тот не обратил на меня никакого внимания.
   - Эх, если бы я только мог спустить собак! - сказал барон.
   Он вытащил из кармана револьвер и положил  его  перед  собой  на  стол.
Федерико молча стал подле  него,  и  я  увидел  в  его  руках  исполинский
сарацинский меч. Должно быть, он сорвал это совершенно бесполезное  оружие
со стены кабинета барона.
   - Заклинаю  вас,  господин  барон,  только  не  стреляйте!  -воскликнул
пастор. - Выслушайте этих людей! Попробуйте вступить с ними в  переговоры,
выиграть время... Жандармы уже выехали сюда.
   Я схватил школьного учителя за руку.
   - Я хочу выйти! Слышите? Дайте мне ключ! - закричал я.
   Но он высвободился, и я тщетно сотрясал запертую дверь.
   - Жандармы? Кто вызвал жандармов? - услыхал я голос барона.
   - Я, - сказал пастор. - Сегодня  я  три  раза  говорил  по  телефону  с
Оснабрюком. Два раза утром и один - вечером, совсем недавно.
   - Вы вызвали жандармов, ваше преподобие? - воскликнул барон. -  Значит,
вам было все известно еще днем?
   - Да нет же! Я ничего не знал, но я все  предчувствовал.  Я  боялся.  Я
ведь всегда говорил вам: вы думаете призвать Господа, а придет Молох.  Вот
Молох и пришел. Слышите, как он беснуется?
   Снаружи изо всех сил колотили в дверь кулаками, дубинами и топорами.
   Барон взял револьвер со стола и обратился к Федерико.
   - Ты пойдешь наверх, в свою комнату, - приказал он.
   - Нет, - ответил Федерико.
   Барон вздрогнул от этого "нет", как от удара кнутом.
   - Ты отправишься наверх и  запрешься  на  ключ  у  себя  в  комнате,  -
повторил он.
   - Нет, - ответил Федерико.
   - Федерико! - воскликнул барон фон Малхин. -Ты забыл, чему я тебя учил?
В законах старой Германской империи сказано: "Тот сын, который  откажет  в
повиновении своему отцу, да  будет  навеки  лишен  чести,  так,  чтобы  он
никогда не смог вновь обрести ее".
   - Я остаюсь, - сказал Федерико.
   Таким я видел этого мальчика в последний раз, таким он и  сохранился  в
моей памяти: он неподвижно  стоял,  опершись  руками  на  исполинский  меч
Гогенштауфенов, и бесстрашно глядел на дверь, вот-вот готовую рухнуть  под
напором нападающих. В этот момент он напоминал  каменное  изваяние  своего
великого предка.
   - Отоприте! - раздался снаружи голос, услышав который, я вздрогнул, как
от удара электрического тока. -Отоприте, иначе мы взломаем дверь!
   То был голос Бибиш.
   Мне помнится, что дверь отпер лично барон. В то же мгновение в приемную
ворвалось дюжина  крестьян,  вооруженных  топорами,  молотильными  цепами,
ножами и дубинами. В числе первых  была  -  Бибиш!  Бибиш  со  сверкающими
ненавистью глазами и резкими складками в углах холодно сжатых губ. За  нею
следовал князь Праксатин, последний  отпрыск  рода  Рюриков.  Он  потрясал
красным знаменем и пел во всю глотку "Интернационал" на русском языке.
   - Ни с места! - закричал барон. - Стойте, или я буду стрелять! Чего  вы
хотите? Что вам нужно? Как осмелились вы вторгаться в частное владение?
   - Мы представляем Революционный Совет морвердских рабочих  и  крестьян.
Мы пришли, чтобы забрать то,  что  принадлежит  нам  по  праву,  -закричал
стоявший у дверей мой хозяин-портной.
   - Какой вы Совет? Вы  сволочи,  сброд!  -  закричал  на  них  барон.  -
Обыкновенные мятежники и пьяные бандиты!
   - Вставай, проклятьем заклейменный! - орал князь Праксатин.
   Лавочник протиснулся обратно в дверь и закричал  стоявшим  перед  домом
крестьянам:
   - Он у нас в руках! Мы захватили его!
   -  Война  дворцам!  -  надрывался  князь  Праксатин.  -Да   здравствует
экономическое раскрепощение пролетариата! Смерть помещикам!
   - Вздернуть его! Повесить! - доносились снаружи  разъяренные  крики.  -
Деревьев здесь хватает. Да и телеграфные столбы имеются!
   -  Дети  мои!  -  жалобно  кричал  пастор.  -   Ради   всего   святого,
образумьтесь!
   - Убейте этого попа! - завизжал  чей-то  голос;  и  среди  крестьянских
голов замелькало искаженное злобой лицо  какой-то  женщины,  размахивавшей
ножом.
   - Назад! - повелительным тоном крикнул барон фон Малхин, и на мгновение
в комнате воцарилась тишина. -Еще один шаг, и я  буду  стрелять.  Если  вы
хотите мне что-нибудь сказать, то  пусть  один  из  вас  выступит  вперед.
Остальные пусть молчат. Вот так! А теперь пусть ваш  представитель  скажет
мне, в чем дело. Ну что, кто будет говорить?
   - Я! - сказала Бибиш. - Я буду говорить! Барон фон Малхин наклонился  и
посмотрел ей в глаза.
   - Вы, Каллисто? - воскликнул он. - Вы хотите  говорить  от  имени  этой
сволочи?
   - Я говорю от имени рабочих и  крестьян  Морведе,  -сказала  Бибиш