.  -Я
говорю от имени трудящихся масс, которые здесь, как и всюду,  страдают  от
голода, холода и прочих лишений.  Я  говорю  от  имени  эксплуатируемых  и
угнетаемых.
   Барон фон Малхин сделал шаг по направлению к ней.
   - Вы меня обманули, не так ли? - спросил он с ледяным  спокойствием.  -
Вы обманывали меня изо дня в день. Вот к чему сводилась ваша  работа!  Чем
вы отравили этих людей? Сознавайтесь!
   Он схватил ее за руку. Она высвободилась.
   - Поглядите на него! - закричала она крестьянам.  -  Вот  тот  паразит,
который живет за ваш счет! Вот  тот  человек,  который  угоняет  последнюю
корову из вашего сарая, когда вы не в состоянии уплатить арендную плату за
ваше поле и ваш огород. Не проходит дня без того, чтобы вы не голодали  по
его вине! Не проходит дня без того, чтобы он не обогащался за  счет  вашей
нищеты. Теперь вы стоите с ним лицом к лицу. Так рассчитайтесь же с ним!
   - Довольно! - закричал барон. - Прежде всего я  должен  рассчитаться  с
вами. Вы обманули меня. Вы уничтожили результаты моих многолетних  трудов,
свели на нет работу всей моей жизни. Зачем вы это сделали? Кто вам за  это
заплатил?
   Я не знаю,  в  состоянии  ли  я  воспроизвести  с  точностью  все,  что
произошло затем. Возможно, хронологический ход событий был несколько иной.
Я увидел, что какой-то тяжелый предмет, топор  или  молоток,  пролетел  на
волосок от головы барона, который тотчас же поднял револьвер и прицелился.
Раздался выстрел - и пуля попала в меня, ибо я прикрыл своим телом Бибиш.
   Сначала я не почувствовал, что ранен. Крестьяне ворвались в комнату,  и
я больше не видел барона.
   - Назад! - услыхал я грозный окрик Федерико.
   - Дети мои, дети мои! - причитал пастор. - Ведь это же  смертоубийство!
Сейчас сюда прибудут жандармы...
   Мимо меня пробежал с  окровавленной  головой  князь  Праксатин.  Хозяин
постоялого двора зашатался от удара, плашмя нанесенного  ему  Федерико,  и
повалился на пол.
   Кузнец схватил одно из массивных кресел и замахнулся им на Федерико, но
я схватил со стола бутылку из-под виски и изо всех сил ударил его по руке.
Он вскрикнул от боли и выронил кресло.
   Вдруг я ощутил острую боль в плече. Комната заколебалась и пошла кругом
у меня перед глазами. Я увидел поднявшийся над  моей  головой  молотильный
цеп... Вот-вот на меня обрушится ужасный удар...
   -  Жандармы!  Жандармы  прибыли!  -  воскликнул  пастор,  и  я  услыхал
сигнальные звуки рожка и  слова  команды.  Цеп  все  еще  висел  над  моей
головой... Затем я потерял сознание.



        "Глава 23"

   Я лежу, укутавшись в одело,  в  своей  постели.  Сестра  милосердия  на
несколько минут открыла  окно,  и  в  комнату  вливается  холодный  зимний
воздух. Это очень приятно. У меня ничего не болит, и я даже  могу  двигать
рукой. Меня только раздражает, что я небрит, -  я  ощущаю  на  своем  лице
отросшую бороду, а я этого терпеть не могу. Мне хочется встать и  пройтись
по комнате, но сестра не позволят мне  этого  и  говорит,  что  необходимо
спросить разрешения старшего врача.
   Как ненавижу я эту женщину! Она сидит у окна и с шумом потягивает  свой
утренний кофе. Ее рукоделие лежит подле нее на подоконнике. Вот она глядит
на меня поверх чашки с кофе, которую только что  поднесла  ко  рту,  и  ее
глуповатое лицо выражает нечто вроде неодобрения. Должно быть, она желает,
чтобы я лежал спокойно, а лучше всего поскорее заснул. Но я не могу спать,
я не чувствую себя утомленным, хотя и не мог сомкнуть глаз почти всю ночь.
   Я не мог сомкнуть глаз и всю ночь напролет думал. Я видел барский  дом,
по красноватым стенам которого ползут голые побеги дикого винограда, видел
колодец, садовую беседку, четырехугольную колокольню церкви и  деревенские
домики, над которыми постоянно, день за днем, с утра до  вечера,  нависает
белый туман. Как о потерянном рае вспоминал я о своей  бедной  и  скромной
комнатке, в которой Бибиш стала моей любовницей. Бибиш! Как изменилась она
в ту страшную ночь! Какое безумие овладело ею? А морведские обыватели! Что
побудило их, подобно стае  диких  волков,  напасть  на  этого  безобидного
мечтателя барона фон Малхина?
   Я не находил ответа на эти вопросы. Я гнал от себя  мучительные  мысли,
стараясь больше не думать об этом. Мне казалось, что на моей  груди  лежит
тяжелый камень, и я никак не могу избавиться от этого бремени.
   Только под утро мне удалось заснуть.


   В комнату вошел старший врач со своими ассистентами. На этот раз он  не
стал менять мне повязку.
   -  Ну  что?  Как  вы  себя  чувствуете  сегодня?  Хорошо  ли   спалось?
Чувствовали боли в голове? Как насчет аппетита? Посредственный,  говорите?
Ну ничего, со временем он восстановится. И все-таки заставляйте себя есть.
Да, о чем же я хотел вас спросить?.. Ага! Что все-таки там у вас произошло
с молотильным цепом? Вы обещали мне рассказать об этом.
   - Вы же все равно не верите, - сказал я. - Да вы и не хотите верить.
   Он погладил свою остроконечную бородку.
   - Вы предубеждены против меня, - сказал  он.  -  Я  принципиально  верю
всему, что говорят мои пациенты. Мои пациенты всегда правы.
   Однако он больше  не  вернулся  к  этой  теме.  Дав  сестре  милосердия
необходимые указания по поводу  моей  диеты,  он  повернулся  к  дверям  и
собрался уходить. Я удержал его и попросил прислать мне парикмахера.
   - Я распоряжусь на этот счет, - сказал доктор Фрибе и записал что-то  в
свой блокнот. Старший врач улыбнулся.
   - Вот и хорошо! Значит, мы снова возвращается к жизни, - заметил он.  -
Вы начинаете заботиться о своей внешности, а это хороший признак.
   Врачи удалились, а пять минут спустя в комнату вошел князь Праксатин  о
кисточкой и бритвенными принадлежностями в руках.
   У него было очень недовольное выражение лица, как если  бы  возложенное
на  него  поручение  было  ему  чрезвычайно  неприятно.  Однако   он   уже
неоднократно под разными предлогами заходил в мою  палату.  Очевидно,  его
тянуло ко мне - он хотел удостовериться в том, что я  его  не  узнал.  При
этом он всячески избегал подходить ко мне слишком близко и лишь  украдкой,
в те мгновения, когда ему казалось, что я не смотрю на него,  наблюдал  за
мною. Впрочем, могло быть и так, что я абсолютно неверно истолковывал  его
поведение. Может быть, в нем говорили вовсе  не  недоверчивость  и  страх?
Может быть, он искал удобного случая поговорить со мной тайком?  Если  ему
нужно было мне что-нибудь  сказать,  то  теперь  для  этого  представлялся
подходящий момент.
   Он склонился надо мною,  намылил  мне  щеки  и  начал  брить.  К  моему
изумлению, он очень ловко справлялся с делом.  Должно  быть,  он  научился
этому уже здесь, в больнице, подумал я. В Морведе его  каждый  вечер  брил
перед ужином один из камердинеров.
   Закончив  свою  работу,  он  поднес  к  моим  глазам  небольшое  ручное
зеркальце. За все это время он не произнес ни слова. Но теперь уже я хотел
поговорить с ним. Мне  изрядно  поднадоела  вся  эта  игра,  и  я  не  мог
допустить, чтобы он ушел, не дав мне ответа на все терзавшие меня вопросы.
Я должен был наконец узнать, где находится Бибиш, что произошло с  бароном
фон Малхиным и Федерико. Ему это было наверняка известно, и он должен  был
все рассказать мне.
   - Как вы попали сюда? - спросил я тихо. Он сделал вид, будто я  говорил
не с ним.
   - Как случилось, что вы оказались здесь? - продолжал я допрашивать его.
   Он пожал плечами и сказал своим мягким певучим голосом:
   - Вы, кажется, выразили желание побриться. Вот доктор и послал меня.
   Я потерял всякое терпение.
   - Неужели вы до сих пор думаете, что я вас не узнал? -спросил я  резким
тоном, но все  же  достаточно  тихо,  чтобы  сестра  милосердия  не  могла
услыхать моих слов.
   Он сразу забеспокоился и стал упорно прятать от меня глаза.
   - Узнали меня? - пробормотал он угрюмо. - Что  ж,  пусть  так.  Да  вот
только я-то вас не знаю. Ну вот, я вас  побрил...  Нужен  ли  я  вам  еще?
Видите ли, мне необходимо побрить еще несколько человек.
   - Аркадий Федорович! - произнес я тихо. - Когда я видел вас в последний
раз, вы несли в руках красное знамя и распевали "Интернационал".
   - Что, вы говорите, я нес? - спросил он.
   - Красное знамя.
   Тут он не на шутку перепугался. Лицо его сначача  залилось  краской,  а
потом побледнело.
   - Никому не может быть никакого дела до того, что я делаю  в  свободное
от работы время, - сказал он громко, так  что  сестра  милосердия  подняла
голову и стала  прислушиваться.  -Я  исполняю  свои  обязанности  не  хуже
остальных.
   Он злобно посмотрел на меня, быстро  уложил  свои  вещи  и,  выходя  из
комнаты, буркнул на прощание:
   - И вообще все это никого не касается!
   Затем он вышел, громко хлопнув дверью.
   Немного погодя в палату вошел доктор Фрибе.  Он  присел  на  край  моей
постели и принялся болтать о разных вещах. Вдруг он сказал:
   -  Послушай,  ты,  кажется,  крепко  повздорил   с   нашим   больничным
служителем? Бедняга совсем растерялся. Пришел ко мне и стал жаловаться  на
тебя. Якобы ты упрекал его за политические убеждения. Господи,  да  тут  у
нас  каждая  собака  знает,  что  он  носит   Красное   знамя   во   время
коммунистических демонстраций!  Он  состоит  в  партии.  Нельзя,  конечно,
сказать, чтобы это был светоч ума, но он хорошо справляется с возложенными
на него обязанностями и вообще совершенно безобидный человек.
   - Я так не  считаю,  -  сказал  я.  -  Этот  человек  притворяется.  Он
разыгрывает из себя идиота, неизвестно ради какой цели.
   - Не может быть! - воскликнул доктор Фрибе. - Неужели,  правда?  Откуда
ты его, собственно говоря, знаешь?
   - Я встречал его в деревне, в которой исполнял обязанности врача.
   - Вот как? А как называется эта деревня?
   - Морведе.
   -  Морведе,  -  задумчиво  повторил  он,  -  Да,   в   этой   местности
действительно имеется  поселение  с  таким  названием.  Однажды  у  нас  в
больнице был пациент из Морведе, он служил там на сахарном заводе.
   - В Морведе нет никакого сахарного завода, - возразил я.
   - Ты ошибаешься, там должен быть  сахарный  завод.  Итак,  ты  встретил
нашего больничного служителя в Морведе?  Это  любопытно.  Что  же  он  там
делал?
   - Он служил управляющим в барском поместье.
   - Брось! - сказал доктор Фрибе. - Этот человек столько  же  понимает  в
сельском хозяйстве, сколько я в охоте  на  кенгуру.  В  лучшем  случае  он
сможет отличить быка от коровы, да и то с  трудом.  Как  же  он  мог  быть
управляющим имения?
   - Ты мне не веришь, -  безнадежно  вздохнул  я,  -  Нет  смысла  дальше
распространяться на эту тему. Может быть, ты не поверишь и  в  то,  что...
Скажи-ка, ты еще помнишь ту студентку-гречанку, которая работала с нами  в
бактериологическом институте? Ее звали Каллисто Тсанарис.
   - Конечно, - ответил он. - Я ее отлично помню.
   - С нею я тоже встречался в Морведе.
   - Вот как! - недоверчиво хмыкнул он. - Дело  в  том,  что  она  замужем
здесь, в Оснабрюке. Ты  уверен,  что  говоришь  именно  о  ней?  Ты  точно
разговаривал с нею в Морведе?
   Я не смог удержаться от смеха.
   - Разговаривал? - воскликнул я. - Да она была моей любовницей.
   Конечно, я сейчас же пожалел о том, что у меня вырвались эти  слова.  Я
был страшно зол на себя. Я позволил ему выпытать мою тайну, отдал и Бибиш,
и самого себя в его руки.
   - Естественно, ты будешь молчать об этом! - накинулся я на  него.  -  Я
задушу тебя, если ты кому-нибудь хоть слово скажешь об этом.
   Он улыбнулся и сделал успокоительный жест.
   - Успокойся! - сказал он. - Само  собою  разумеется,  что  я  не  стану
выдавать твоих секретов. Итак, она была твоей любовницей?
   - Увы, всего лишь одну ночь. Может быть, ты и тут мне не веришь?
   - Ну что ты! - ответил он очень серьезным тоном. - Разумеется, верю. Да
и почему бы мне не верить тебе? Ты очень  хотел,  чтобы  она  стала  твоей
любовницей, значит, она должна была стать ею  в  твоем  представлении.  Ты
добился невозможного - но лишь  во  сне,  Амберг!  В  лихорадочном  бреду,
посещавшем тебя, когда ты лежал и бредил  вот  на  этой  самой  больничной
койке.
   Ледяной озноб пополз по моему телу. У меня было такое ощущение,  словно
холодная рука пробирается к моему  сердцу  и  хочет  его  остановить.  Мне
хотелось крикнуть, но  я  был  не  в  состоянии  произнести  ни  звука.  Я
уставился на человека, сидевшего на краю моей постели... Судя по его виду,
он говорил правду. "Нет, нет и нет! - возмутилось все мое существо.  -  Он
лжет, не слушай его! Он хочет украсть у тебя Бибиш!  Он  хочет  украсть  у
тебя все. Пусть он уйдет! Я не хочу его больше  видеть!"  Затем  я  совсем
ослаб. Я едва мог дышать - до того  утомленным  я  чувствовал  себя.  Мною
овладело безграничное малодушие и безнадежность. Я понял, что  он  говорит
правду, -Бибиш никогда не была моей возлюбленной.
   - Не гляди на меня так растерянно, Амберг, - сказал доктор Фрибе.  -  И
не относись ко всему происшедшему  чересчур  трагично.  Сон  щедрой  рукой
расточает нам все то, чего мы  лишены  в  нашей  скудной  реальной  жизни.
Подумай, во что со временем превращается так называемая "действительность"
и что нам от нее остается?  То,  что  мы  пережили,  постепенно  бледнеет,
становится призрачным и когда-нибудь окончательно рассеется, подобно сну.
   - Уходи! - сказал я и  закрыл  глаза.  Мне  хотелось  остаться  одному.
Каждое произносимое им слово причиняло мне боль.
   Он поднялся на ноги.
   - Ты справишься с этим, - сказал он, уходя.  -  Когда-нибудь  тебе  все
равно пришлось бы  узнать  истину.  Завтра  ты  уже  совсем  иначе  будешь
относиться ко всему этому.
   Только теперь, когда я остался в одиночестве, я начал сознавать, что со
мною произошло. Только теперь мною овладело истинное отчаяние.
   - К чему жить дальше? - стенало и жаловалось все мое существо. -Зачем я
проснулся? О, с каким необычайным искусством они "спасли"  меня,  переведя
из мира сладких грез в серый и скучный мир повседневности! Все кончено,  я
все утратил, я стал  нищим.  Неужели  мне  придется  жить  дальше?  Бибиш,
Морведе,  барон  фон  Малхин,  "Пожар  Богоматери"  -   все   это   только
лихорадочный бред, призрачные сновидения...
   Мои воспоминания начали путаться, образы  бледнеть,  слова  замирать  в
отдалении... Сон рассеивался. Подобно белому туману, на дома и  обитателей
деревни Морведе стало опускаться забвение.
   Беспросветная тьма  воцарилась  во  мне.  Бибиш!  Закрыть  глаза  и  не
проснуться больше... Никакого смысла жить дальше нет. Бибиш...
   - Благословен Спаситель наш Иисус Христос! -  вдруг  громко  произнесла
сестра милосердия.
   - И ныне, и присно, и во веки веков. Аминь! - услыхал я чей-то голос  и
вздрогнул, потому что сразу же узнал его.
   Я открыл глаза. У моей постели стоял морведский пастор.



        "Глава 24"

   - Это вы?! -  воскликнул  я  с  беспредельным  изумлением,  недоверчиво
ощупывая рукой его сутану. - Неужели это правда?  Так  вы  на  самом  деле
существуете?..
   Он обстоятельно откашлялся в  свой  носовой  платок  в  белую  и  синюю
клетку, а затем кивнул мне головой.
   - Вы, кажется, изумлены тем, что я пришел, - сказал он. - Но  разве  вы
не хотели меня увидеть? Я слышал, что вы вышли из своего  бессознательного
состояния, и, разумеется, навестить вас было  моим  прямым  долгом.  Может
быть, я испугал вас?  Воскресил  тяжелые  воспоминания?  Я  приподнялся  и
поглядел на него. Я ощущал запах, исходящий от его сутаны, - этакую легкую
смесь ароматов нюхательного табака и ладана.  Это  был  действительно  он.
"Где доктор Фрибе? - спросил я самого себя. - Почему как раз, когда нужно,
его нет?"
   - Да, вы много всего пережили, - продолжал морведский пастор.  -Теперь,
хвала Всемогущему, можно сказать, что все уже позади. Через несколько дней
вы будете в состоянии покинуть больницу. Но, поверьте, тот момент, когда я
увидел, что вы рухнули наземь, был для  меня  одним  из  самых  ужасных  в
жизни.
   - Я рухнул наземь? - переспросил я.
   - Ну да, в приемной. Как раз в то мгновение,  когда  прибыли  жандармы.
Разве вы не помните?
   - Вы ведь морведский пастор, не так ли? - сказал я. -Вы  спустились  по
винтовой лестнице и сообщили, что весь дом оцеплен, и сразу  же  вслед  за
тем появились крестьяне, вооруженные молотильными цепами и топорами.  Ваша
сутана была изорвана вдоль  и  поперек.  Значит,  все  это  происходило  в
действительности... или приснилось мне?
   - Приснилось? - пастор покачал головой. - Как вам могла прийти в голову
такая мысль? Все это, увы, так же реально и  истинно,  как  и  то,  что  я
сейчас стою перед вами... Может быть, вам кто-нибудь сказал, что  все  это
вам приснилось?
   Я утвердительно кивнул головой.
   - Врачи стараются  убедить  меня  в  том,  что  пять  недель  назад  на
привокзальной площади в Оснабрюке меня переехал автомобиль и что  все  это
время я пролежал без сознания вот в этой комнате. И, конечно  же,  никогда
не был в Морведе. И если бы не появились вы, ваше преподобие, то...
   - Ничего удивительного, - прервал меня пастор. - Я ожидал чего-нибудь в
этом роде. Вам следует  знать,  что  некоторые  важные  персоны  стараются
затушевать все это дело, и их шансы на успех  довольно  велики.  Мы  имеем
дело с одним  из  таких  случаев,  когда  частные  пожелания  совпадают  с
общественными интересами.  В  высокопоставленных  кругах  желают  избежать
огласки революционных вспышек в крестьянской среде. Как вы понимаете,  это
были всего  лишь  местные  беспорядки,  лишенные  какого  бы  то  ни  было
политического значения. Они были тотчас же подавлены, крестьяне  вернулись
на поля к своим плугам, и вся эта история могла бы порасти травой...  если
бы в этой больнице  не  лежал  чрезвычайно  неудобный  свидетель.  В  один
прекрасный день он может начать говорить,  и  тогда  придется  возобновить
дознание и, быть может, даже возбудить  обвинение  против  некоторых  лиц.
Теперь вы понимаете, почему вас хотят убедить в  том,  что  все  пережитое
вами  было  только   галлюцинацией,   результатом   лихорадочного   бреда?
Существуют такие свидетели, которые говорят, и существуют  такие,  которые
вынуждены молчать. Вы, доктор, конечно же, будете молчать, не правда ли?
   - Теперь я понимаю, -сказал я, и мне вдруг стало опять легко  и  хорошо
на душе. - У меня хотят украсть кусок жизни. Но мы оба,  ваше  преподобие,
знаем, что я не грезил. Мне не снилось, что я был в Морведе.
   - Мы оба знаем это, - подтвердил пастор.
   - А как же барон фон Малхин? - спросил я. - Он не заговорит?
   Губы пастора зашевелились, как если бы он произносил немую молитву.
   - Нет, барон фон Малхин не заговорит, -сказал он наконец. -  Барон  фон
Малхин умер. Посреди всего этого ужаса с ним  приключился  разрыв  сердца.
Конечно,  это  была  счастливая  смерть.  Минутой  позже  его  собственные
крестьяне забили бы его насмерть дубинами.
   Я молчал, не осмеливаясь расспрашивать дальше.
   - Вот так, доктор! - продолжал пастор. - Конец грезам о  восстановлении
империи  Гогенштауфенов.  Нет  больше  ни  горы  Кифгейзер,   ни   тайного
императора. Что с Федерико? Я отправил его обратно к отцу  в  Бергамо.  Он
будет столяром. Маленькую девочку Эльзу поместили в  швейцарский  пансион.
Она не знает, что ее отец умер. Может  быть,  когда-нибудь,  спустя  много
лет, она и вспомнит о  товарище  своих  детских  игр  и  извлечет  его  из
столярной мастерской. А может быть, она позабудет его.
   - А она? - не вытерпел я и задал вопрос, все это время висевший у  меня
на губах. - Что стало с ней?
   Пастор улыбнулся. Он понял, что я спрашиваю о Бибиш.
   - Она в безопасности, - доложил пастор. - Вы, вероятно, не  знали,  что
она замужем. Она неохотно говорила об этом,  так  как  не  жила  с  мужем.
Теперь она вернулась к нему в  Оснабрюк.  От  него-то  и  исходят  попытки
затушевать все это дело. Он занимает в городе чрезвычайно видное поло