а 13"

   Я пытался восстановить в своей памяти ощущения, которые  испытал  после
того, как барон фон Малхин раскрыл передо мной  свои  удивительные  планы.
Мне  кажется,  в  первое  время  я  всецело  находился  под   впечатлением
услышанного. Я чувствовал, что  за  его  словами  скрывается  поразительно
напряженная воля, и, должно быть, уже тогда смутно ощущал,  что  эта  воля
опирается  на  какие-то  реальные,  хоть  и  неизвестные  мне  факты   или
возможности. Барон не производил впечатления фантазера  -  наоборот,  мною
овладело предчувствие какой-то исходящей от него опасности, угрожавшей как
мне лично, так и всему миру, в котором я до  той  поры  жил.  Позднее  это
ощущение тревоги было отчасти вытеснено зашевелившимися во мне сомнениями,
и на протяжении известного периода времени в моем мозгу боролись  смутные,
абсурдные, противоречащие друг другу представления и  мысли.  Я  отчетливо
ощущал, что меня лихорадит.
   Принятое мною вслед за тем решение было всего  лишь  попыткой  избежать
всех этих мыслей. В то время, как я рассеянно и лениво искал термометр  (я
дрожал  от  холода,  хотя  в  камине  и  горел  яркий  огонь),  мне  вдруг
вспомнились слова, произнесенные школьным учителем в день моего прибытия в
Морведе: "Вы чересчур легковерны". Его голос, как живой, прозвучал у  меня
в ушах: "Если вам когда-нибудь захочется узнать  правду  о  ком-нибудь  из
живущих в этой деревне, приходите ко мне..."
   Я не мог больше усидеть в своей комнате, я  должен  был  отправиться  к
учителю и поговорить с ним. На улице я стал расспрашивать о  том,  где  он
живет. Какая-то маленькая девочка указала мне дом.
   Учитель как раз спускался по лестнице в своем  пальто  велосипедиста  и
зеленой фетровой шляпе.
   - А, вот и  наш  любезнейший  доктор!  -  воскликнул  он  неестественно
громким голосом. - Милости  просим,  входите!  Я  уже  два  дня,  как  вас
дожидаюсь.  Нет,  нет,  вы  меня  нисколько   не   задерживаете.   Сегодня
воскресенье, и я могу свободно распоряжаться своим временем.  Дагоберт,  у
нас гости! Я так и знал, что вы придете.
   Он схватил меня за руку и  потянул  в  пропахшую  спиртом  и  промокшим
сукном комнату. На столе, посреди кучи водорослей,  мха  и  лишаев,  лежал
открытый гербарий. Из-под дивана выглядывало приспособление  для  снимания
сапог в виде чугунного жука с длинными рогами. На комоде двумя аккуратными
рядами  стояли  спиртовые  банки  с  хранившимися  в  них  образцами  всех
водившихся в этой местности ядовитых и съедобных грибов. Молодой еж  лакал
молоко из фаянсовой мисочки.
   - Это Дагоберт, - сказал школьный учитель. - Мой единственный  друг  со
времени кончины вашего незабвенного предшественника. Колючий парень, но  с
ним надо уметь обходиться. Мы похожи друг на друга, не правда ли?
   Он убрал с кресла лежавшие там завернутый  в  газетную  бумагу  пинцет,
кусок колбасы и платяную щетку, после чего пригласил меня садиться.
   - Есть новости, не так ли? - заговорил он. - Вам, должно быть, не  дают
покоя мысли о высокопоставленных гостях, почтивших своим  посещением  нашу
деревню? Что, угадал?  Может  быть,  среди  них  было  и  доверенное  лицо
французского  Министерства  иностранных  дел  с  полуофициальной  миссией,
которое встретилось здесь с отпрыском рода Ягеллонов [польская королевская
династия, основанная в 1386 г. Владиславом Ягелло и правившая до 1668  г.;
Ягеллоны царствовали также и в Чехии (1490-1526)],  заявляющим  притязания
на польский престол? Или, может быть, это был толстый, не совсем  опрятный
левантиец, являющийся прямым наследником династии византийских царей?  Да,
любезнейший доктор, все это здесь бывает, да и почему бы не бывать? Четыре
месяца назад  сюда  являлся  какой-то  господин,  походивший,  скорее,  на
восточного менялу, чем на представителя царского рода.  Кто  это  был?  Не
Алексей ли Седьмой? Это действительно мог быть подлинный Алексей,  ведь  в
Византии было несколько царских династий: Комнены [византийская (позднее -
трапезундская) правящая династия,  основание  которой  положил  Алексей  I
Комнен в 1057 г.;  последний  трапезундский  император  Давид  был  казнен
султаном Магомедом II в 1462 г.], Ангелы... [Ангелы  -  византийский  род,
некоторые представители которого достигли имперского  престола;  последним
правящим Ангелом был Алексей IV, свергнутый и убитый 25 января 1204 г.]
   - Объясните мне, ради всего святого, что все это значит?  -  перебил  я
его.
   Он рассматривал в лупу какое-то растение, отделяя с  помощью  ножика  и
иглы его споры.
   - Я охотно допускаю, что все это производит на вас  довольно  сумбурное
впечатление, - заговорил он, не отрываясь  от  своей  работы.  -  Но  если
заглянуть за кулисы событий... Допустим, например, что одно известное лицо
вело когда-то чрезвычайно бурный образ жизни. Может быть - я  подчеркиваю,
может быть, - это лицо отличалось какими-нибудь особенными наклонностями и
благодаря этому приходило в соприкосновение  со  всевозможными  людьми,  а
теперь эти люди всплывают друг за другом на поверхность и требуют денег за
свое  молчание.  Некоторые  из  них  выглядят  истинными  джентльменами...
Поэтому их обычно выдают за тайных эмиссаров, государственных  деятелей  и
крупных политиков. Но иногда у нас появляются и  чрезвычайно  сомнительные
личности, в компании с которыми я бы, например, не рискнул показываться на
людях... В этих случаях нам мимоходом дают понять, что это потомки царей и
королей, прозябающие ныне в  нищете.  Затем  происходят  всяческие  важные
совещания, тайные конференции... Согласитесь, что это звучит гораздо лучше
и многозначительнее, чем если бы пришлось просто сознаться в том,  что  ты
попал в руки темных аферистов, которые высасывают из тебя деньги.
   - Скажите, пожалуйста,  -  спросил  я  с  изумлением,  -то,  о  чем  вы
говорите, правда?
   Школьный учитель посмотрел на меня поверх своих очков.
   - Нет, - ответил он. - Все это выдумки для легковерных людей, а вы ведь
не относитесь к числу таковых.  Следовательно,  вы  вовсе  не  должны  мне
верить. Вы не  должны  верить  и  тому,  что  каждый  год  барон  вынужден
продавать  участок  пахотной  земли  или  леса.  Все  это  только   шутка,
многоуважаемый господин доктор, дурачество,  каприз!  И  если  на  будущей
неделе  появится  потомок  готского  короля  Аллариха...  Возьмите   моего
Дагоберта! Он тоже  происходит  из  чрезвычайно  старинного  рода.  Уже  в
третичную эпоху его предки жили здесь, но  он  мне  ничем  не  угрожает  и
ничего от меня не требует. Немножко молока и немножко любви - вот  и  все,
что ему нужно. Не правда ли, Дагоберт?
   Некоторое  время  он  наблюдал  за  ежом,  осушившим  свою  мисочку   и
обнюхивавшим валявшуюся на полу колбасную кожурку, а затем продолжал:
   - Так вот. По поводу  Федерико  вы  себе,  должно  быть,  тоже  ломаете
голову. Но это уже из другой оперы. О том, что он незаконный  сын  барона,
вы, вероятно, уже и  сами  догадались.  Это  известно  всем  и  каждому  в
деревне. И лишь по вопросу о том, кто его мать,  мнения  расходятся.  Есть
люди, которые утверждают, будто он сын покойной  сестры  барона.  Я  этого
мнения не разделяю. Мальчуган причиняет барону немало хлопот. Он развит не
по годам и уже успел влюбиться в маленькую  Эльзу.  Теперь  вы  понимаете,
почему барон вынужден был удалить ребенка из дому? Любовь между  братом  и
сестрой! И откуда только это взялось у  мальчугана?  Да,  у  нашего  друга
барона забот не занимать!
   Не давая мне времени проглотить услышанное, он продолжал:
   - А затем эта  так  называемая  "ассистентка"!  Прямо  курам  на  смех!
Лаборатория, разумеется, всего  лишь  предлог.  Но  особенно  пикантно  то
обстоятельство, что барон поселил ее в пасторском доме. Чрезвычайно хитро,
я сказал бы даже, чересчур хитро! Оставляю пока в стороне  вопрос  о  том,
для кого он вообще выписал ее из Берлина - для себя лично  или  для  этого
своего странного приятеля, русского  князя,  о  котором  никто  ничего  не
знает. А может быть, они столковались друг с другом - есть ведь  на  свете
натуры, которым чуждо чувство ревности.  Но  вот  почему  господин  пастор
смотрит сквозь пальцы на то, что происходит в его доме?
   Я  не  могу  припомнить,  о  чем  еще  говорил  школьный  учитель.  Мои
воспоминания неясны и расплывчаты. Думаю только,  что  я  сумел  сохранить
самообладание и не позволил ему заметить, что творилось у меня внутри.
   Мне смутно припоминается, что я перелистывал какую-то толстую  тетрадь.
Что в ней было, я не знаю -возможно, учитель заставил меня ознакомиться со
стихами собственного  сочинения.  Еще  я  рассматривал  какую-то  книгу  с
изображениями растений и лишаев. Затем учитель, по-видимому, вышел  вместе
со мною из дому и провожал меня значительную часть пути, потому что я вижу
нас с ним на  деревенской  дороге,  вижу,  как  он  приветствует  кого-то,
размахивая своей зеленой шляпой, а затем поспешно удаляется по направлению
к деревне, словно бы вдруг испугавшись меня.
   После этого я, должно быть, некоторое время бродил один по округе. Но с
какой целью я насовал себе в карманы камни, которые обнаружились там в тот
вечер, - не могу сказать.  Может  быть,  я  сделал  это  для  того,  чтобы
отгонять собаку, привязавшуюся ко мне на шоссе. Не помню уж, где я потерял
свою шляпу, но насчет пальто абсолютно уверен - я бросил его возле  пруда.
Там его на следующий день нашла дочь хозяина постоялого двора, когда ехала
в своей таратайке на станцию.
   Каким образом я в своем легком костюме добрался обратно в деревню -  об
этом в моей памяти не сохранилось ни малейшего  воспоминания.  Память  моя
проясняется лишь с того момента, когда я оказался в лаборатории.
   Из соседней комнаты до меня донесся  сквозь  полуоткрытую  дверь  голос
Бибиш:
   - Секундочку, сейчас можно будет войти. Не оборачивайтесь! Который час?
Что это все вообще значит? Почему вы не постучались?



        "Глава 14"

   Она вышла ко мне навстречу в  кимоно  из  желтого  китайского  шелка  и
красных шелковых туфельках.  На  ее  лице  играла  вопросительная  улыбка.
Казалось, она задавала мне вопрос: "Нравлюсь ли я вам в этом наряде?"
   Потом она  посмотрела  на  меня,  и  на  ее  прелестном,  ясном  личике
появилось выражение тревоги, хотя враз застывшая улыбка  и  не  сходила  с
него еще несколько секунд.
   - Откуда вы? - спросила она. - Почему вы так уставились  на  меня?  Что
случилось?
   - Ничего не случилось, - ответил я, с трудом подбирая слова; голос  мой
показался мне чужим. - Я был не в себе... Гулял, бродил Бог знает где... А
теперь вот пришел спросить вас кое о чем.
   Она испытующе поглядела на меня.
   - Ну? Спрашивайте! Господи, как вы ужасно выглядите! Садитесь же!
   Она бросила на пол  подушку,  положила  поверх  ее  другую  и  уселась,
обхватив руками колени. Ее лицо было обращено ко мне.
   - Что же вы не садитесь? Ну вот, так-то лучше. Теперь говорите. У  меня
есть свободных полчаса.
   - Полчаса? - повторил я. - А затем? Кто придет затем? Барон или русский
князь?
   - Барон, - ответила она, - Но разве вам не все равно?
   - Да, пожалуй, - сказал я. - Мне все равно. Мне все  опостылело  с  тех
пор, как я узнал... Она приподняла голову.
   - Ну, и что же вы такое узнали? Ее спокойный взгляд смутил меня.
   - Того, что я знаю, - с усилием проговорил  я,  -  с  меня  хватит.  Он
приходит после обеда или приходит вечером и остается до трех утра...
   - Совершенно верно, - сказала она. - Однако вы отлично  осведомлены.  Я
слишком поздно ложусь, а ведь мне так необходим сон. Бедняжка Бибиш! И это
все? Вы, значит, ревнуете меня к барону? Должна признаться, что  меня  это
радует. Выходит, милостивый государь и впрямь ко мне неравнодушен. Правда,
он мне никогда об этом не говорил, хотя мы и знакомы с ним целую вечность.
Нужно сказать, что этот самый милостивый государь вел себя по отношению ко
мне довольно некрасиво. Но все это прощено. Бибиш чрезвычайно великодушна.
Итак, милостивый государь изволит любить меня...
   - Теперь уже нет, - сказал я, обозленный ее насмешливым тоном.
   - Неужели? - ужаснулась она. - Что,  любовь  прошла  без  следа?  Жаль,
очень жаль. Ваши чувства всегда столь непостоянны?
   - Бибиш! - воскликнул я с отчаянием.  -  Почему  вы  мучаете  меня?  Вы
насмехаетесь надо мною. Скажите же мне наконец правду, и я уйду восвояси.
   - Правду? - спросила она совершенно серьезным тоном. - Нет, я и  впрямь
не знаю, о чем вы думаете в настоящий момент. Я всегда была откровенной  с
вами, может быть даже чересчур откровенной, а  этого  женщина  никогда  не
должна позволять себе с мужчиной.
   Я вскочил на ноги.
   - Да сколько же это будет продолжаться?! Я не в силах  больше  выносить
ваших насмешек. Неужели вы думаете, будто  мне  неизвестно,  что  все  это
только предлог и что ваша  лаборатория  (я  указал  на  открытую  дверь  в
лабораторию) на самом деле... Он выдает  вас  за  свою  ассистентку,  а  в
действительности...
   - Ну, что же вы замолчали? Договаривайте до конца!  В  действительности
же я его любовница. Вы ведь это хотели сказать.
   - Да. Его или князя Праксатина.
   Она подняла голову и посмотрела на меня широко раскрытыми,  изумленными
и немного испуганными глазами. Затем ее передернуло от отвращения.
   - Любовница Праксатина! - прошептала она. - О Господи!
   Она вскочила и бросила подушки на диван.
   - Любовница этого болвана, этого медведя! И все это только предлог -  и
работа, и лаборатория, и "пожар Богоматери"! Объясните  мне  только  одно:
как вы додумались до всего этого? Нет, нет, не говорите ничего, я не  хочу
ничего слышать! Молчите, умоляю вас! Я хотела бы только узнать, как у  вас
хватило мужества сказать  мне  такое...  Для  этого  ведь  нужно  изрядное
мужество... И кто вам дал право...
   - Прошу прощения, - сказал я. - Я  и  впрямь  не  имел  никакого  права
вторгаться к вам, отнимать ваше драгоценное время и надоедать  вам  своими
упреками. Теперь мне это совершенно ясно. И если  вы  окажетесь  настолько
великодушны, что примете мои извинения, я уйду.
   - Да уж, - сказала она. - Пожалуй, лучше всего, если вы сейчас уйдете.
   Я отвесил ей церемонный поклон.
   - Завтра утром я буду просить барона об отставке.
   После чего я собрался уходить. Отчаяние  и  безысходность  сжимали  мне
горло. Я был уже у самой двери, как она вдруг сказала тихим голосом:
   - Останьтесь!
   Я пропустил этот призыв мимо ушей.
   Она топнула ногой.
   - Останься же, говорю я тебе!
   Я был уже в лаборатории, когда она произнесла эти слова. Я  остановился
на секунду, но затем двинулся дальше  не  оглядываясь.  Она  подбежала  за
мной.
   - Ты слышишь меня? Ты должен остаться! Неужели  ты  думаешь,  что  я  и
дальше смогу выносить эту жизнь без тебя?!
   Она схватила меня за руки.
   - Послушай! - сказала она. - За всю свою жизнь  я  любила  лишь  одного
человека, и он не знал или не хотел знать об этом.  Он  и  теперь  еще  не
верит этому. Недавно я была в Берлине... Знаешь ли ты, куда я  там  прежде
всего отправилась? Я пошла в институт узнать о тебе. Посмотри мне в глаза!
Разве я произвожу впечатление лгуньи? Я ведь даже притворяться не умею.
   Она выпустила мои руки.
   - Ты был так бледен, когда  вошел  в  комнату!  Бледен  как  мертвец...
Почему я сразу не сказала тебе всего? Ты все еще не веришь мне? Ну ничего,
скоро поверишь. Я приду к тебе... Ты понимаешь,  о  чем  я  говорю?  Может
быть, если бы ты предоставил мне еще немного времени, все было  бы  иначе,
но я не хочу, чтобы ты продолжал терзаться этими мыслями. Через два дня  я
буду с тобой... Ну что, поверил ты мне наконец? В девять часов вечера... В
это время в деревне уже все спят. Тебе надо будет  позаботиться  только  о
том, чтобы дверь твоего дома не была заперта. Ну а теперь иди... Или  нет,
останься еще ненадолго!
   Она обвила руками мою шею и поцеловала меня. Я  страстно  прижал  ее  к
себе.
   Что-то со звоном разбилось об пол. Мне показалось, что я поднимаюсь  из
какой-то глубины - сначала медленно, потом все быстрее и  быстрее,  а  еще
потом с головокружительной быстротой. Странно, что я уже  не  находился  в
стоячем положении, а лежал на спине. И тут я  услышал  незнакомый  мужской
голос:
   - Ужасно глупо. Как можно быть таким неуклюжим! Я вырвался  из  объятий
Бибиш.
   - Кто здесь? - воскликнул я с испугом. - Разве мы не одни?
   Бибиш поглядела на меня с удивленной улыбкой.
   - Что с тобой? Кому здесь быть, кроме нас? Не  думаешь  ли  ты,  что  я
позволю целовать себя при свидетелях? Здесь ты и  я  -  разве  тебе  этого
недостаточно?
   - Но здесь кто-то только что говорил. Я ясно слышал чей-то голос.
   - Ты сам и говорил, -сказала Бибиш. -Ты что,  не  помнишь?  "Как  можно
быть таким неуклюжим!" - сказал ты. Ты сам.  Неужели  ты  забыл?  У  тебя,
наверное, совсем расшатались нервы. Ты только погляди, что мы натворили!
   Она указала на пол, где валялись осколки стекла.
   - Ничего, беда невелика, - заметила она. - Это всего лишь чашка бульона
для разведения бацилл. Заруби себе на носу  в  лаборатории  целоваться  не
полагается. Жутко даже подумать, что могло произойти, если бы мы,  не  дай
Бог, разбили склянку с культурами... Не надо, я сама подберу.
   - Бибиш, - спросил я, - а что такое "пожар Богоматери"?
   Она посмотрела на меня с изумлением.
   - А ты откуда знаешь о "пожаре Богоматери"?
   - Я вообще о нем ничего не знаю, - ответил я. - Эти слова я только  что
слыхал от тебя, и они никак не хотят выйти у меня из головы. Ты говорила о
своей работе, а потом упомянула о "пожаре Богоматери".
   Она вдруг ужасно заторопилась и увела меня из лаборатории.
   - Вот как? Я упомянула о "пожаре Богоматери"? Не знаю, имею ли я  право
об этом говорить. Да  теперь  уже  и  чересчур  поздно.  Тебе  пора  идти,
голубчик. У тебя нет шляпы? А где твое пальто? Выходить в такой холод  без
пальто  -  это  ужасное  легкомыслие!  Нет  уж,  мой   милый,   за   тобой
действительно необходимо следить как за ребенком.


   В этот день я стоял в темноте у  окна  своего  кабинета  и  смотрел  на
проезжую дорогу.
   Шел снег. Тонкие белые хлопья бесшумно и легко падали наземь.  Предметы
утрачивали свои очертания, становились чуждыми и призрачными. Стая  ворон,
каркая, поднялась с рябины, и сейчас же вслед за этим на дороге показались
быстро несущиеся сани. Ими управлял Федерико. Я узнал  его  только  в  тот
момент,  когда  он,  проезжая  мимо,  слегка  приподнялся  и,  здороваясь,
повернул ко мне лицо. Когда он скрылся за поворотом, перед  моими  глазами
вдруг  снова  встало  неотвязно  преследовавшее  меня   лицо   готического
барельефа из антикварного  магазина  в  Оснабрюке.  Я  не  знаю,  как  это
произошло, но мне внезапно стало ясно то,  чего  я  так  долго  добивался,
роясь в своей памяти:  я  понял,  что  представляла  собой  эта  мраморная
головка и почему мне была так знакома ее  странная,  нездешняя  улыбка.  С
необычайной  силой  непосредственного  переживания  я  вспомнил,  что  эта
головка являлась частью плохой копии того мощного барельефа на  Палермском
соборе, на котором был изображен во всей  своей  славе  последний  римский
цезарь и триумфатор - последний император из рода Гогенштауфенов.
   Столь искусно  возведенное  школьным  учителем  здание  лжи  и  клеветы
рухнуло легко и бесшумно, подобно сыпавшемуся с крыши снегу. Я  облегченно
вдохнул, освободившись от давившего на  меня  кошмара.  Все,  что  он  мне
рассказывал о Бибиш,  о  бароне  и  о  происхождении  Федерико,  оказалось
сплошной ложью. В юношеском  лице  Федерико  были  запечатлены  грозные  и
величественные черты Фридриха Барбароссы [Барбаросса (итал.  Barbarossa  -
"рыжебородый");  прозвище  Фридриха   I   (ок.   1125-1190),   германского
императора из династии Гогенштауфенов, правящего  с  1152  г.;  Барбаросса
вмешивался во внутренние дела практически всех сопредельных с Германией (а
также и м