о много вопросов. Первым был вопрос "почему я,
будучи награжденным, орденами Ленина, 5 орденами Красного знамени, 3 другими
орденами  СССР, а также орденом Чехословакии им.  Егорова, прослужив в армии
свыше 3-х лет  на генеральских должностях и совершив ряд блестящих операций,
остался в звании полковника.
     Второй вопрос:  чем объясните то,  что Вам  удалось дожить  до  99 лет,
сохранив  при этом  память и работоспособность,  которым могут  позавидовать
даже молодые?
     Третий   вопрос:  какие  мои   самые   впечатляющие   положительные   и
отрицательные случаи жизни?
     И вот в этой записи я постараюсь ответить на эти вопросы.

     Мое счастье, что я остался полковником. Меня спасла Испания.
     Возвратясь в ноябре 1937года из  Испании в Ленинград  и зайдя в военную
комендатуру станции Ленинград-Московский, место моей последней службы, я был
ошеломлен. Весь состав комендатуры был репрессирован, за исключением писаря,
за их связь  с врагами  народа,  за то, что военный комендант  станции Борис
Иванович Филиппов  получил орден Красной Звезды  по представлению начальника
военных сообщений Красной Армии генерала Апоги, который был, якобы, в группе
врагов  народа. Я был заместителем  Бориса Ивановича и если  бы  я не  был в
Испании, то был бы репрессирован вместе с его помощниками. С тех  пор я стал
спать в теплом белье.
     При   возвращении   в    Москву   меня   принял   начальник    главного
разведывательного управления красной Армии генерал С.Г. Гендин. Он поздравил
меня с возвращением и получением ордена Ленина и Красной Звезды, которые мне
вручил  М.И.  Калинин,  и  представил  меня  наркому  обороны  СССР  маршалу
Ворошилову. Климент Ефремович  выразил свое восхищение моими делами: взрывом
поезда со штабом итальянской авиационной дивизии, подрывом поезда в туннеле,
другими  делами  и дал указание  Гендину о представлении меня  к  дальнейшим
наградам. Гендин представил меня к званию Героя Советского Союза, но сам был
вскоре арестован,  в результате я остался в  гостинице "Балчук", и продолжал
спать  в  теплом  белье,  Днем  ходил  в  ГРУ  и  писал  отчет,  о том,  как
диверсионная группа  Доминго Унгрия превратилась в 14-й партизанский корпус.
Потом меня перестали пускать в ГРУ.
     В Москве  я  нашел сослуживца Петра Николаевича  Монахова,  с которым я
прослужил  8  лет в  Коростенском  железнодорожном полку.  Он, узнав,  что я
работал за границей, оказал:
     -- Илюша, ты работал за границей, а  у  меня дети. Больше я  к нему не
заходил.
     В начале  февраля 1938  года меня  пригласили  на  Лубянку и предложили
написать  все о своей работе  с Якиром  и Берзиным. Ошеломленный, я вышел из
дома  на Лубянке.  Долго не  мог  опомниться.  Что делать?  Решил попытаться
попасть на прием к Ворошилову, ибо только он мог спасти меня. И я не ошибся.
Мне повезло, что я вместе с сыном  А.Д.  Цюрупы  возвращался на пароходе  из
Испании, а тот дружил с сыном Ворошилова. Он дал мне прямой телефон Клемента
Ефремовича. Я  ему  позвонил,  рассказал о  том,  что  у  меня спрашивали на
Лубянке  и просил его меня  принять. Встреча состоялась  и  я  услышал такой
разговор с Ежовым:
     -- Здравствуйте, Николай  Иванович. У меня сидит недавно  прибывший из
Испании некий Старинов. Его допрашивали о выполнении заданий Якира и Берзина
по подготовке банд и закладке для них оружия.
     Пауза. В трубке слышится неестественно тонкий говорок.
     Снова говорит Ворошилов:
     --  Конечно. Он выполнял задания  врагов народа, но  он был  маленьким
человеком, мог и не знать сути дела.
     Опять пауза. И опять говорит маршал:
     -- Но он  отличился  в Испании в значительной  мере искупил свою вину.
Оставьте  его в покое, сами примем соответствующие меры. (Весь этот разговор
записан в моих воспоминаниях по согласованию с Ворошиловым К. .  в 196З году
на его даче).
     После  этого  последовал приказ  о  присвоении мне звания  полковника и
назначении  начальником Центрального научно-испытательного  железнодорожного
полигона  около  станции Гороховец Горьковской  области. По  штату  на  этой
должности полагалось быть генералу.
     Перед отъездом к новому месту службы мне предстояло побывать на лечении
в Кисловодске  и я  решил занести  свои  вещи к старинному знакомому Евсевию
Карповичу  Афонько, с  которым  еще  в 1926-1930  годы готовил к заграждению
приграничные  участки  Украины.  Сейчас  он  работал   на  Метрострое  и  не
испугался,  что  я  вернулся из-за рубежа. Я  оставил у  него радиоприемник,
пишущую машинку и другие вещи, которые я приобрел в Париже.
     Вернувшись с  курорта, я узнал, что Афонько репрессирован, но мои  вещи
уцелели.
     На полигоне мне не повезло. В  конце ноября 1938 года были  разморожены
несколько моторов автомашин и кранов по оплошности моих подчиненных и меня и
их могли обвинить во вредительстве. Но  нам  с комиссаром  Денисовым удалось
найти человека, который все исправил. Все обошлось.
     Осенью 1939 года меня стали  обвинять  в  том, что я дал  положительную
оценку изобретению Баркаря, проходящего на испытаниях у нас на полигоне, и к
тому времени арестованному. К счастью,  в  ноябре  меня  вызвали  в  Москву,
откуда  я  выбыл  в  Ленинград  в  качестве начальника оперативно-инженерной
группы по разминированию  железных дорог  на  Карельском  перешейке по  мере
освобождения  их войсками  Красной Армией. Во  время  войны  с  Финляндией в
январе 1940 года  я,  был тяжело ранен в правую  руку.  Был награжден вторым
орденом  Красного  Знамена,  которым  к  тому  времени было  награждено  236
человек.
     При выписке из госпиталя  мне была  выписана  справка  о  негодности  к
военной службе со снятием с учета, но я эту оправку никому не показал вплоть
до 1999 года,  когда оформил свою  инвалидность 2-ой группы.  С перевязанной
рукой я вернулся на полигон и с согласия начальника сообщений  Красной Армии
приступил к  исполнению  своих  обязанностей.  Рука нуждалась  в  дальнейшем
лечении, т. к. кости срослись,  а  перебитые нервы  вызвали  ее паралич. Мне
помог начальник инженерных войск Красном Армии  генерал А.Ф Хренов.  который
пригласил меня к себе на работу  в качестве начальника отдела  минирования и
заграждений в  Главное управление  инженерных войск Красной  Армии. Это дало
мне возможность продолжить лечение руки -- сшить разорванные нервы и  снять
ее с повязки, но полностью восстановить руку не удалось.
     Великая  Отечественная  война застала  меня в командировке  на  учениях
войск Белорусского военного округа, которые должны были начаться 22 июня под
Брестом, но, к счастью, я с З.И. Колесниковым -- зам. начальника управления
боевой подготовки ГВИУ, доехали только до Кобрина (это, примерно, в 40 км от
Бреста) и там остались ночевать.
     24 июня  мы возвратились в Москву. 26  июня я был назначен, начальником
оперативно-инженерной группы Ставки Главнокомандующего на Западном фронте, в
распоряжение  которого  были приданы 3 саперных батальона  и очень небольшое
количество минно-взрывных средств.  Перед отъездом нас принял нарком обороны
маршал  Тимошенко. От его имени мы получили широкие полномочия по разрушению
различных объектов перед наступающим противником. Сведения о маршрутах наших
групп, о дислокации штабов фронтов и армий, действующих на направлениях, где
предполагалось  применять минно-взрывные заграждения  и разрушению различных
объектов,  мы  получили  у  начальника оперативного управления  Генерального
штаба генерал-майора Г.Н. Маландина, который предупредил, что  мы прикрываем
московское стратегическое направление, и если не будут взорваны важные мосты
при  отходе  наших войск,  или будут взорваны раньше  отхода  войск, то  нас
расстреляют. Затем нам вручили мандат, подписанный наркомом обороны.
     За Вязьмой возле  моста через Днепр я предъявил свой  мандат начальнику
охраны моста и объявил, что  мост следует подготовить к разрушению. Не успел
я  это  договорить,  как мы были  окружены и  обезоружены. Начальник  охраны
презрительно бросил!
     --  Плохо ваши  хозяева  работают?  Не знают  даже кому  охрана мостов
подчинена.  Теперь тебе крышка, гад  фашистский.  Оказывается,  начальник-то
прав!  Охрана  мостов передана  в  ведение  наркома  внутренних дел,  а наши
мандаты подписаны наркомом обороны. Нас доставили в районное отделение НКВД,
ушло  Много  времени  на выяснение  и  управление  нашими  батальонами  было
потеряно.  Очень  важные  мосты  через  реку  Березина  у  станции  Борисово
досталась противнику целыми. Мехлис  вызвал меня в штаб  фронта,  состоялась
неприятная   беседа,  которая  закончилась  только  при  появлении  немецких
самолетов. Он ушел в укрытие.
     Дальше группа действовала успешно.
     В середине сентября я получил приказ срочно возвратиться в  Москву. Мой
начальник М.А. Нагорный  приказал  заниматься заграждениями под Москвой, и я
несколько  дней принимал участие  в  формировании  новых  частей, выезжал на
оборонительные рубежи - вокруг  столицы, даже  облетал  их, выясняя, где как
усилить заграждения.
     В   конце   сентября   я   был    назначен    начальником   специальной
оперативно-инженерной  группы  для  помощи  войскам  Юго-Западого  фронта  в
обороне  харьковского  района  массовыми  минно-взрывными  заграждениями.  В
ставке Верховного Главнокомандующего меня с начальником ГВИУ генералом  Л.З.
Котляром принял  глубокой  ночью начальник генерального Штаба Красной  Армии
маршал  Шапошников  В.  Обрисовав  обстановку, сложившуюся  на  Юго-Западном
фронте, он спросил меня:
     -- Операцию "Альберих" помните?
     Конечно, я хорошо знал эту операцию: военные историки  считали ее самой
значительной по массовому разрушению и минированию.
     -- Так  вот, -- продолжал Шапошников, --  разрушать  и минировать  в
районе  Харькова  придется на  гораздо большей площади,  а  пяти  недель для
работы гарантировать не могу. Действовать придется быстро.
     29 сентября я выехал в Харьков вместе в небольшой группой специалистов.
Задача была  выполнена, несмотря  на все  тяжести, а  24 октября  враг занял
Харьков.
     10 ноября  нашей группе пришлось испить чащу горечи: разведка доставила
в штаб Юго-Западного фронта копию приказа немецкого командования от 8 ноября
1941года.  В  приказе  сообщалось,  что при  наступлении  "доблестных  войск
фюрера" на  Харьков  и  в  самом  Харькове  обнаружены  в большом количестве
русские инженерные мины и среда них -- мины замедленного действия с часовым
замыкателями   и  электрохимическими  взрывателями.  Неумелая   установка  и
маскировка  мин  поэволили  опытным саперам рейха  быстро  их  обнаружить  и
обезвредить".
     В  действительности,  они  ни  одной  неизвлекаемой  мины  замедленного
действия не обезвредили  и мины  продолжали  длительное время взрываться, но
это было установлено только после освобождения Харькова в 1943 году.
     Копию названного  приказа в переводе на  русский  язык мне  доставили с
сопроводительной запиской,  написанной  незнакомым,  но энергичным почерком:
"Эти  легко  обнаруживаемые   и  обезвреживаемые  мины  устанавливались  под
руководством полковника И.Г. Старинова".
     Не  успел,  я  дать объяснения. Военному Совету фронта, где  указать на
моменты, явно  свидетельствующие,  что  приказ  фашистского  командования  -
фальшивка,   как   пришло  новее  известие:  немецкие  саперы  извлекли   из
полуподвала  дома  No 17 на улице Дзержинского в Харькове особенно  сложную
мину  и  теперь в  доме расположился  начальник гарнизона  генерал-лейтенант
Георг фон Браун.
     Нервы мои были напряжены, двое  суток прожил так, словно сам  находился
на неизвлекаемой  мине. 13 ноября Н.С. Хрущев  дал указание произвести взрыв
радиомин в  Харькове и  14-го  ноября  мы его  выполнили, послав  рано утром
радиосигналы  с  Воронежской  радиостанции.  Днем  14  ноября  посланный  на
разведку   самолет,  сфотографировал  интересующие   военный  Совет   районы
Харькова.  Снимки подтвердили,  что  часть  радиомин  взорвались  с  большим
эффектом. К  сожалению, район  улицы Дзержинского в объектив фотоаппарата не
попал и результат взрыва особняка Хрущева я увидел только после освобождения
Харькова, в  августе 1943 года,  а о результатах операции "Западня"  я узнал
только  после окончания войны,  но я уже не был в инженерных войсках. Больше
того, после войны  я увидел в  Харьковском музее фотоснимки  разрушений ряда
объектов, в ом числе особняка  Хрущева,  штаба Украинского военного  округа,
якобы   разрушенных  партизанами-подпольщиками.   Эта   фальсификация   была
проделана бывшим секретарем Харьковского обкома партии А.А. Епишевым. Правда
была восстановлена  только 6  февраля 1963  года,  после  публикации  статьи
Овидия  Горчакова в "Известиях". А через пару лет об операции "Западня"  был
создан   фильм  "История  одной  идеи".  Он   неоднократно   показывался  по
телевизору.
     В  июне  1943  года  меня  вызвал Хрущев  и показал  письмо  начальника
инженерных войск Назарова, в котором писалось, что при наступлении немцев на
Ростов,  враг легко  преодолел  оборонительные рубежи  на дальних подступах.
Минные  заграждения производились  под  руководством  полковника  Старинова.
Никита Сергеевич спросил меня, что я  могу сказать по этому письму. Меня оно
возмутило, но не обескуражило. Я ответил:
     -- Действительно, я участвовал в январе-феврале 1942 года в устройстве
этих заграждений  совместно с майором  Журиным, начальником инженерных войск
56 армии.  У нас  было очень  мало противотанковых и  противопехотных мин. Я
организовал  их  производство в  Ростове,  Новочеркасске  и Акае.  Работы по
минным заграждениям мы закончили в начале марта,  и я убыл в Москву. В связи
с  таянием  снега  мины оказались  на поверхности  и саперы  56-й армии  под
руководством   майора   Журина  проделали  огромную  работу  по   маскировке
установленных мин. Это, наверное, заметили немцы. Когда началось наступление
на Ростов, минными заграждениями занимался  майор Журин, а я  к ним никакого
отношения не имел. Больше того, командующий 56 Армией генерал  Цыганов,  при
встрече с ним в  1942 году отметил исключительно  важное  значение  "Ледовых
походов" через  замерзающий  Таганрогский  залив.  Это организованные  нашей
группой ледовые  походы, способствовали тому, что  немцы  не вторглись зимой
1942 года на Кубань.
     Хрущев внимательно выслушал меня, улыбнулся и сказал:
     -- Ясно. Завтра полетим вместе на фронт.
     И  я  вместе с Хрущевым и  Строкачем  полетел на  Воронежский  фронт. В
течение пяти дней мы знакомились с состоянием минно-взрывных заграждений  на
Курской дуге. Я убедился, что в  случае наступления войск  противника, он не
сможет использовать на оккупированной им территории железные и автомобильные
дороги, так как проделана  большая работа  по устройству на них заграждений.
Назад  возвращались  опять вместе.  Через несколько  минут  полета загорелся
правый  мотор.  Была сделана вынужденная посадка и  мы пересели  на  другой.
Хрущев вел себя спокойно.
     Наибольшую  опасность представляла для меня моя деятельность на поприще
партизанской  войны, когда  мне  пришлось выступить против начальника  штаба
партизанского  движения  П.К. Пономаренко, отстаивая  ленинское положение  о
том,  что  "партизанское  выступление  не  месть,  а  военные  действия".  В
результате  у  нас  сложились  очень тяжелые  отношения. Особенно  они стали
опасны для меня  после  того, как я  отрицательно отнесся к  идее "рельсовой
войны", предложенной Пономаренко и одобренной Сталиным.
     Вот как это было.
     В  начале  июля 1941 года  в  штабе  Западного  фронта я  встретился  с
Ворошиловым, который поинтересовался, готовлю ли я партизан и обещал вызвать
и подключать меня по этому делу.
     11 июля я встретил группу капитана артиллериста Васильева,  вышедшую из
тыла  противника и  тут  же  я вспомнил  положение Дениса Давыдова и Михаила
Фрунзе о значении и наших возможностях вести партизанские действия.
     Вызова от Ворошилова не было и  я пошел  к находящемуся в  штабе фронта
представителю  Ставки  армейскому комиссару 1 ранга 3.Л. Мехлису. Он  принял
меня и выслушал мои предложения по вопросам партизанской войны.  Я  объяснил
какое  важное, непрерывно возрастающее значение имеет  минирование  железных
дорог  в тылу  немецких войск, что диверсии на коммуникациях врага потребуют
гораздо меньше сил и  средств, чем их бомбардировка, что врагу не хватит сил
для  надежной охраны  коммуникаций.  Мехлис  ничего  не предпринял.  Тогда я
обратился  к члену  Военного  Совета фронта  П.К. Пономаренко и показал  ему
сделанные мною в полевых условиях два  образца противопоездных  мин ПМС и КЗ
-- колесный замыкатель.
     Пономаренко попросил меня немедленно представить записку на имя наркома
обороны  и проект приказа  НКО об  организации  оперативного учебного центра
Западного  фронта и его штат. На следующий день  они были подписаны маршалом
Тимошенко, который, оставаясь наркомом обороны, принял командование Западным
фронтом. Таким образом, 13  июля был создан оперативно-учебный центр -- ОУЦ
западного фронта. Начальником его назначили меня.
     В задачу ОУЦ входили: подготовка, материально-техническое обеспечение и
переброска в тыл противника партизанских формирований.
     Свою  деятельность я  начал с подготовки инструкторов  из приданных мне
офицеров-пограничников и из наиболее грамотных людей,  желавших  вступить  в
борьбу с врагом в его  тылу. Это мне удалось сделать в течение двух недель и
одновременно,  вопреки  моему желанию, офицеры-пограничники  перебрасывали в
тыл  противника  диверсионные  группы  и  партизанские  отряди  без  должной
подготовки по указанию ЦК партии Белоруссии.
     В конце августа 1942 года Пономаренко по просьбе Хрущева направил меня,
в Киев для подготовки там группы  инструкторов, что я сделал  за пять суток.
Но ни одного партизана, подготовленного нами  до войны,  я в Киеве не нашел.
Когда я представил составленный мною список подготовленных до войны партизан
секретарю ЦК компартии Украины Бурмистренко М.Д., то и тот никого не нашел.
     В ноябре  1941 года представил Пономаренко отчет о работе ОУЦ за четыре
месяца  и письмо на имя И.В. Сталина, в котором доказывалась на основе моего
испанского опыта и первых донесений партизанских  командиров, возвратившихся
из тыла,  потребность  в организации  широкой  систематической  диверсионной
работы и предлагались необходимые для этого меры.  Я показывал, что танковый
батальон --  грозная  сила  на  поле  сражения  --  в  эшелоне  совершенно
беспомощен  и  может  быть  уничтожен  даже  двумя  диверсантами.  Плановыми
массовыми диверсиями можно закрыть  движение на  железных  дорогах  и ночное
движение на автомобильных. Это заставит противника  снять  с фронта  десятки
дивизий на охрану коммуникаций, которые затруднят осуществление диверсий, но
не исключат их. Я  предлагал создать на каждом фронте  по одной диверсионной
бригаде и широко готовить асов-диверсантов.
     Пономаренко  не возразил против  содержания  моего письма, но предложил
послать его тов. Сталину от  имени  ЦК партии Белоруссии.  Для надежности. Я
согласился. Такое письмо  было  написано и отправлено.  Однако, как  я позже
узнал,  оно  было сильно отредактировано:  в  нем  не было  приведенных мною
выражений о том, что партизанские выступления не месть,  а военные действия;
о тем, что основная цель партизанской войны  -- отрезать  войска противника
от источника  снабжения; о том,  что, надо готовить асов-диверсантов. Больше
того,   предлагалось   от   длительной   подготовки   одиночек   или   групп
"классиков-диверсантов"  перейти  к   широко  организованной,  планированной
массовой диверсионной  работе.  Но, как показал  опыт партизанской  войны  в
Испании, это можно  было достичь только при наличии  достаточного количества
классиков-диверсантов.
     В своих работах Пономаренко пишет, что