- Ну, а ты, ты можешь? Или, по чести, мандраж берет?
   Лешка чуть не подскочил на месте. Он страшно обозлился.
   - Послушай, Длинный...
   - Ладно, ладно. Не трогай меня руками.
   Лешка достал пачку сигарет, и Славка полез в нее, не спросясь. Было
слышно: за дверью уже запустили другую пластинку.
   - А куда их вывозить и на чем? Ничего не пойму. Афера
   какая-то.
   - А я почем знаю. Это тебе объяснят все как следует. Ты это дело одной
левой толкнешь.
   Лешка распахнул дверь, и дверь со всего маха стукнулась ручкой о стену.
   Он взглянул на танцующих. Белое платье Жужелки развевалось. Мелькнуло
из-за плеча Лабоданова ее лицо. Никогда еще до этой минуты оно не казалось
Лешке таким красивым.
   Он стоял пораженный и вдруг почувствовал, как в груди у него что-то
принялось стучать, точно ходики.
   Лабоданов тихо проговорил у самого уха Жужелки:
   - Мне нравятся девушки-гречанки.
   - Разве они какие-нибудь приметные? Я вот не отличаю.
   В классе только по фамилии иногда догадаешься, что не русская и не
украинка...
   - Еще как отличаются. Гречанка - это интереснее.
   - Интереснее?
   - Больше забирает.
   - Забирает?
   - А вы ведь гречанка?
   - Я? У меня отец...
   Ей вдруг показалось, что Лабоданов смотрит на ее рот, дыхание у нее
перехватило, она замолчала. Они танцевали медленно, однообразно, ей боязно
было еще раз взглянуть на Лабоданова. Он тоже молчал и сжимал ее руку.
Жужелку это отчасти тяготило, но и очень льстило ей: теперь и у нее есть
свой секрет. Ведь именно о чем-то таком секретничают девчата в классе.
   Пластинка кончилась, и Жужелка, раскрасневшаяся, запыхавшаяся, отошла к
окну. К ней тут же подошел Лешка.
   - Клена! Сейчас мы потопаем домой. Понятно?
   Она глянула на него, и Лешка увидал широкое переносье и раздвинутые
друг от друга зелено-желтые глаза, такие ослепительно яркие, что ему стало
не по себе. Она потупилась, пряча глаза.
   - Как хочешь.
   Было десятое июня. Вознесенье. Старуха Кечеджи не притрагивалась ни к
какой черной работе и с утра отдыхала на лавочке возле своей квартиры.
   Тем временем все шло своим чередом. Работницы артели массового пошива
"Вильна Праця" построились во дворе на производственную зарядку.
Общественный инструктор, лысый широкогрудый мужчина, объявил: "Начинаем
физкультурную паузу!"-и девушки дружно вскинули руки.
   С улицы метнулся в ворота запыхавшийся Леша Колпаков, шелковая
косыночка растрепалась на шее-где-то уже с самого утра носился. Тихо
окликнул Жужелку, сидевшую на крыльце с учебником, и поманил ее. Жужелка
подняла глаза, загнула уголок страницы, закрыла книгу и послушно пошла за
Лешкой.
   - Наклон корпуса вправо, левая рука идет, - повелительно командовал
инструктор, провожая глазами Лешку и Жужелку. - Делай со мной - раз,
два!.. Получше, девушки! Теперь руки на пояс и попрыгаем для
кровообращения, Раз-два! Сделали вдох? Хорошо! ..
   Старуху Кечеджи любопытство смыло с лавочки за ворота.
   Она отыскала в потоке людей две знакомые удаляющиеся фигурки, готовые
вот-вот совсем исчезнуть с глаз, и комкала подол чистого фартука.
   "...Кто не имеет любви, тому невозможно спастись, хотя бы он постился,
хотя бы молился и хотя бы совершал другие добрые дела. Если он не любит,
все суетно и не приносит ему никакой пользы..." Старуха помнила это
изречение из какой-то священной книги.
   За воротами ничего особенного не происходило, но старуха Кечеджи
растроганно оглядывалась по сторонам. Шли с базара женщины, неся в
плетенках пучки тугой редиски. Из распахнутой по соседству двери тира
доносились громкие мужские голоса. Трамвай возвращался из порта, громыхая,
раскачиваясь, и быстро промелькал пустыми окошками. А на газонах расцвели,
оказывается, красные сальвии.
   Может, для того и даны праздники, чтобы человек, ничего не делая,
смотрел и слушал, как движется и шумит жизнь.
   Лешка и Жужелка свернули за угол и припустились бегом к трамваю. Лешка
подсадил Жужелку в вагон, а сам пробежал немного рядом с трамваем и
вскочил на ходу.
   - Кончайте безобразничать! - сказала пожилая кондукторша, перевела
рычажок, и дверь с грохотом задвинулась. - Пора уже в конце концов
сознательность иметь.
   - В другой раз, - сказал Лешка и посмотрел на Клену.
   Лицо ее было серьезным, а глаза смеялись. Она показала ему на плакат,
висевший над кондуктором: "Граждане, разъясняйте правила движения детям.
Пресекайте их шалости на улицах и дорогах". Шел десятый день месячника
безопасности движения в городе.
   - Платить за проезд будете?-профессионально грубым голосом сказала
кондукторша.
   - Запросто, - ответил Лешка, полез в карман песочны-х брюк и вместе с
деньгами вытащил на веревочке ключ от двери.
   - Ты куда так рано ходил? - спросила Жужелка.
   - В пираты нанимался. Не веришь? Все законно, можешь не сомневаться. -
Он болтал ключом, крутил на пальце веревочку и снова раскручивал, то и
дело упирался взглядом в ее широкое переносье и зелено-желтые глаза, такие
чудные, поразившие его еще вчера вечером.
   - Ты все чего-то выдумываешь, - сказала она и вздохнула.
   И в этот момент опять она была совсем не похожа на себя, на Жужелку.
   - До чего же рассудительна, - сказал он, досадливо усмехаясь. - Стынет
по тебе техникум дошкольного воспитания.
   Она засмеялась и стала смотреть в окно. Трамвай уже спустился в гавань
и покатил у окон маленьких побеленных рыбацких домиков. В промежутках
между домиками сквозь яблони и кусты просвечивало море.
   - Мне бы только вот химию сдать. Самый страшный экзамен. ..
   - Это всегда так: чего сдавать, то и самое страшное, - осведомленно
вставил босой мальчишка с удочками и консервной банкой, набитой червями.
   - Нет, все же химия - самый противный экзамен, - сказала Жужелка. -
Одних элементов сто один.
   Трамвай, сворачивая в объезд, сильно дернулся. Жужелку качнуло, и она
удержалась за Лешку. Трамвай стал, пропуская встречный, потом покатил по
одноколейке дальше. Жужелка, прижав к себе локтем учебник, держалась
обеими руками за Лешкипу руку. Лешка, расставив ноги, крепко упирался в
пол, свободной рукой он нащупал в кармане пачку и вынул смятую сигарету.
   - Придется вас высадить, гражданин, - тускло сказала кондукторша.
   - Не стоит. Огоньку бы лучше поднесли.
   Мальчишка с удочками довольно хмыкнул.
   Открылось море. Трамвай, сильно раскачиваясь из стороны в сторону,
бежал вдоль берега, отделенный от моря только железнодорожной линией и
кромкой пляжа. Ветки клена хлестали по его крыше. Наконец трамвай стал.
   Первым спрыгнул мальчишка, опустил на землю банку и, зажав коленями
удочки, чиркнул спичкой о коробок. Лешка нагнулся и прикурил.
   - Ну, будь здоров, браконьер!
   - Сами вы аш два о, - огрызнулся мальчишка.
   Он перешел железнодорожное полотно и направился берегом к лодочной
пристани.
   А Лешка и Жужелка пошли по шпалам вдоль ограды пляжа, и Жужелка
придерживала раздуваемый ветром подол платья.
   - До чего ж хорошо! Ах, как хорошо! А я еще ни разу в этом году не была
на море. - Она вдруг спросила: - Ты, Лешка, правда ездил устраиваться на
работу?
   - А то нет, что ли. Не веришь?
   - Да нет, ну что ты. С чего ты взял?
   - Я в заводском порту был. Я на шаланду устраиваюсь. На "грязнуху".
   - На "грязнуху"?
   - Ну да, на заводскую грязечерпалку. Это самоходная шаланда. Ил, грязь
и все такое со дна моря выгребает. Очищает канал, который в заводской порт
проложен. Поняла?
   - Это интересно?
   - Еще как! - Он глубоко затянулся дымом. - Маяк видишь? Там суда
вступают в зону канала...
   - Я же знаю. Мы на экскурсии там были.
   - Ну, тогда сама знаешь. Из Камыш-Буруна руду везут на завод. Дно-то
илистое, а суда будь здоров сколько тонн водоизмещением. Осадку дают. Вот
грязсчерпалка и обеспечивает им проходимость. Канал-то ведь - основная
артерия завода. Свирепо вообще.
   - Да, это интересно, - согласилась Клена.
   Они задержались у лестницы при входе на пляж. Оба невольно посмотрели
туда, где вдалеке над берегом дымили трубы. Молча спустились по ступенькам
па пляж.
   - А кем ты будешь?
   - Как - кем? Матросом.
   - Это очень интересно, - еще раз согласилась она. - Знаешь, мне
кажется, это то, что тебе нужно. Правда? Ведь ты все время искал, чтобы не
просто работа, а чтоб что-то еще было такое... Да?
   Она опять все понимала, как раньше. Он кивнул и бросил окурок.
   - Завтра оформляться поеду.
   На пляже было безлюдно, - наверное, оттого, что пасмурно.
   Ветер гонял волны, море потемнело и пенисто ударялось о берег. Клена
сняла босоножки, несла их в руке и с наслаждением шла босиком по песку.
   - Ты вот только сдай все экзамены, - сказал Лешка, - будем сюда ездить.
Каждый день.
   Она кивнула.
   - Да, да. Хорошо бы. Хотя бы две недели так поездить.
   А потом поступлю куда-нибудь на работу.
   - Глупости! А в институт кто за тебя сдавать будет?
   - Думаешь, попаду?
   - Посмотрим.
   На берегу маленькая девочка в очках с визгом отбегала от прибоя и опять
возвращалась к воде. На скамейке, откинувшись к спинке, блаженствовал,
зажмурясь, разметав по сторонам руки, совершенно спекшийся мужчина.
   - Ну вот здесь, - сказала Жужелка, когда они отошли в сторону.
   Они постояли молча, подавляя охватившую вдруг обоих неловкость. Жужелка
бросила на песок учебник, помедлила, нагнулась и прихватила подол платья.
Мелькнули ее длинные ноги, полосатые трусы. Лешка отвернулся и торопливо
стянул с себя ковбойку.
   - На вот, садись, - сказал он, расстеливая ковбойку на песке, не
поднимая головы.
   Он долго возился, складывая брюки, потом сел к ней боком и стал
выбирать в песке ракушки.
   - Ни за что мне не сдать эту химию, - сказала из-за учебника Жужелка. -
Ни за что.
   - Да сдашь ты ее.
   Лешка набрал уже целую пригоршню ракушек и пересыпал их на одной ладони
в другую. Он увидел мельком, как ветер расшвыривал волосы Жужелки, и они
метались по ее голому плечу, по спине.
   Лешка лег на живот, уперся подбородком в кулаки и смотрел на качающиеся
у причала рыбацкие лодки.
   - А когда у нас кончатся экзамены, ты ведь уже не сможешь каждый день
сюда ездить. Ведь ты будешь работать.
   - Да, уже буду, конечно.
   - Смешное название - "грязнуха".
   - Это не название - так, прозвище.
   - Все равно, "Грязнуха", а такое важное значение.
   - Труженик моря. А в общем ерунда.
   Он вспомнил, что ему надо сегодня идти по делу, о котором говорил
Славка, и посмотрел на часы. Еще бездна времени.
   Лешка приподнялся. Лицо Жужелки заслонял раскрытый учебник. Полосатые
трусы и такой же лифчик - больше ничего на ней не было.
   - Послушай, Клена...
   Она опустила книгу, встретилась с его взглядом и покраснела.
   - Я совсем не загоревшая, - быстро, смущенно заговорила она. - А я ведь
очень сильно загораю. Вот сдам экзамены и тогда совсем черная буду. - Она
наклонилась к нему и положила свою руку на песок рядом с его т„мной рукой.
- Вот, даже смотреть смешно - ты и я,
   Она взяла в горсть собранные Лешкой ракушки и посыпала ему на ногу.
Лешка схватил ее руку, подложил себе под голову и прижал к песку. Жужелка,
не переставая смеяться, выдергивала свою руку и наконец освободила ее.
   Лешка видел, как на горле у нее под подбородком зажегся стрельнувший
из-за облаков солнечный луч.
   - Тебе понравилось вчера у Виктора?
   - Да. Мне было интересно.
   - А Лабоданов? Произвел впечатление? - грубовато спросил Лешка и
увидел, как медленно краснеет ее лицо.
   Она не сразу ответила.
   - Мне было очень интересно слушать его.
   - Еще бы. Парень законный!
   - Как ты сказал?
   - Законный, говорю, парень! - Он сел и принялся пулять ракушками перед
собой.-Таких, как Виктор, ребят мало. Его
   не окрутишь всякой ерундой, как какого-нибудь чижика. Он из всех
выделяется...
   - Да? - спросила Жужелка.
   - Еще бы! Он где хочешь завоюет внимание. Плевал он на разную там муру.
И вообще он не хочет быть серым и обыкновенным, как другие.
   Лешка говорил бурно, развязно. Клена слушала его обхватив руками
колени. Лешка секунду передохнул
   - Поглядела бы ты, как он по перилам бегает.
   - По каким перилам?
   - Да по обыкновенным. Заметила, когда к нему в квартиру поднимаешься на
второй этаж там площадка обнесена перилами. Он по этим перилам любит
бегать.
   - Как бегать? Зачем?
   - Просто так. Он очень пропорционально сложен. И, конечно, развит
физически. Это упражнение на перилах доставляет ему удовлетворение. Ведь
сверзиться-то ничего не стоит. Прощай, мама! - И Лешка помахал над ухом
рукой
   - Я знаю сказала Жужелка - он закаляет волю, преодолевает страх.
   - Ну да еще. Очень это ему надо. Просто нравится. На этих перилах он
чувствует себя на краю гибели, как наш шарик.
   - Какой шарик?
   - Наш, земной.
   - Это он сам так говорит?
   - А то кто же. Это, правда, опасно для жизни. Зато когда снизу
смотришь, впечатление сильное
   Он сказал честно все, что мог. Больше он ничего не мог сказать. Он лег
на живот, лицом в песок, и ему не хотелось больше ни о чем говорить,
ничего слушать.
   За пляжем, гудя, прополз товарный поезд - в порт На море потянулся дым.
   Вот возьмет да и уедет куда-нибудь. Если Славка не соврал и он получит
за эту аферу с обрезками какие-то деньги, так он в самом деле возьмет и
махнет куда-нибудь.
   Когда он поднял глаза, Жужелка сидела все в той же позе,.
   на его ковбойке, обхватив .руками колени. Лешка мог протянуть руку и
дотронуться до нее. Он украдкой смотрел на ее ноги, и у него было такое
чувство, точно свершилось что-то непоправимое.
   Пришли какие-то парни, поскидали робы, плюхнулись на песок и принялись
резаться в карты. Они были загорелы, обветрены и разрисованы татуировкой.
Проигрывая, они ругались, новетер, к счастью, относил прочь их крепкие
морские выражения.
   Заметив Жужелку, они принялись то и дело посматривать в ее сторону,
переглядываясь между собой, смеялись.
   - Что это за девушка была вчера? - спросила Жужелка, не замечая того,
что происходит сейчас на пляже.
   - Так, какая-то, - отмахнулся Лешка, следя за парнями,
   - Ты знаешь, я видела. Славка целовал ее.
   - Ну и что?
   - Да так как-то. Странно. Лицо у нее было какое-то... Ничего в ней не
было такого...
   - Какого?
   - Ну, счастливого.
   - Счастливого?
   - Ну да.
   Парни громко заспорили.
   - Да вам много не надо, - грубо сказал Лешка.
   - Кому это вам?
   - Вашему брату.
   - Глупости! - Она сердито поправила плечом волосы. - Противно слушать.
   А ему было все равно, ему даже хотелось задеть, рассердить ее.
   -Чего мы сидим?-сказала Жужелка немного погодя. - Пошли купаться.
   Он качнул наотрез головой, притянул к себе брюки и достал сигарету. Он
не хотел ни вставать, ни идти купаться с ней. Он хотел бы уткнуться в
песок и забыть, что она существует.
   Жужелка поднялась и пошла к морю.
   Парни, бросив игру, не сговариваясь, встали и двинулись за ней к морю,
насвистывая, раскачивая темными от загара спинами, облепленными приставшим
песком и мелкими ракушками.
   Лешка отстегнул часы, сунул их под ковбойку, вскочил и быстро зашагал
наперерез парням, тиская в кулаки пальцы.
   Жужелка шла по берегу у самой воды, по выутюженной прибоем песчаной
кромке, в своих полосатых трусах и лифчике, закинув руки за голову. Парни
молча стояли и смотрели ей вслед, и пенистая вода ударяла по их ногам.
   И тут же на берегу между ними и Жужелкой стоял Лешка в "фестивальных"
трусах, с мотавшейся туда-сюда косынкой на шее.
   Жужелка вошла в воду, подпрыгивая в набегающей волне, эютом поплыла.
   Парни тоже полезли в море. Они ныряли, карабкались друг другу на плечи,
плыли наперегонки, забыв про Жужелку.
   Дом двадцать два на Пролетарской улице. Он расположен тлежду пошивочным
ателье легкого женского платья и городским тиром. Собственно, даже не сам
дом, а чугунные ворота уездного значения, оставшиеся от прежних дней. Они
ведут во двор, горбатый, мощенный булыжником.
   Двор проходной. Если перевалить через горку, можно выйти в другие
ворота на Кривую улицу. При этом надо обогнуть сваленные тут железные
обрезки. Вот они - невелика куча! Прикрыты сверху ржавым листом - так
целее будут. Точно кому-то они нужны. В сущности, они захламляют двор, но
с этим почему-то мирятся. Время от времени в ворота вползает полуторка,
гремят в кузове обрезки, пустеет эта часть двора, только железная мелочь
еще кое-где под ногами. А через неделю-другую опять с кроватной фабрики
волокут сюда на телеге обрезки. Жители двора привыкли к ним, как к
неизбежному злу, но стараются входить в ворота с Пролетарской. Здесь, на
ветру, долетающем с моря, вздрагивает тонкий кран водопровода, расцветает
крученый паныч, похожий на маленькие граммофонные трубы; сохнут на веревке
куртки-спецовки, гавкают разномастные собаки, колесящие по двору; на
летней мазаной печке бренчит крышка кастрюли, и рвущийся наружу пар пахнет
лавровым листом, перцем, петрушкой и сельдереем, а в другом углу двора на
такой же белой печке медленно и сладко упревают черешня в кипящем сахаре.
   Это уголок старого города, каких еще немало. Всех дольше живет здесь
старуха Кечеджи.
   Из-под темного платка низко, на брови ей спускается другой,
белоснежный, старые темные глаза так и поблескивают изпод сизых век. Глядя
на нее, с волнением думаешь о чем-то таком смутном, древнем, чего и сам
толком-то не знаешь. Ведь это ее предкам, уведшим из Крыма из-под
татарского ига своих жен, детей и скот, была дарована Екатериной II земля
Азовского побережья, где и основан город. Это было давно, а ныне греки
растворились в пестрой уличной толпе.
   Старуха Кечеджи живет с дочерью, женщиной еще сравнительно молодой и
красивой и, как истая южанка, расположенной ко всему яркому, веселому. Но
из-за неудачно сложившейся личной жизни - разошлась с мужем - хорошее
настроение у нее долго не удерживается.
   - Для чего жить? - вдруг подавленно спрашивает она.
   Мать вне себя.
   - Живем ведь, как ни говори. Ты живешь для своего дитя.
   А между прочим, может, еще и человек найдется.
   - Ай, мама! Иди в баню.
   - Не ты его бросила, он тебя - пусть ему будет стыдно.
   Дочь работает делопроизводителем в райжилотделе. Заработок у нее
маленький, а еще надо от себя оторвать, чтобы послать деньги в Рязань, где
в фельдшерском училище учится "дитя". Поэтому они пускают на свою
жактовскую жилплощадь командированных. Две чисто заправленные койки, по
семь рублей суточных - "частный сектор" металлургического завода на
квартире у старухи Кечеджи.
   Когда койки пустуют, это больно бьет по бюджету семьи, и старуха чаще
вздыхает у стены, где томится на фотографии внучка, перекинув косу со
спины на грудь, на. черный школьный фартук. И рядом с ней с такой же косой
ее любимая школьная подруга Полинка.
   Полинка работает теперь крановщицей на заводе и славится своим голосом
в самодеятельности, ездит выступать в область.
   Сидя с вышиванием на пороге своего домика, она частенько напевает
сильным, действительно замечательно приятным голосом.
   И тогда старуха, прислушиваясь, растроганно кивает в такт у себя за
окном. Она следит, как Полинка, отложив вышивание, идет за водой,
придерживая от ветра подол, как задумчиво смотрит на бегущую в ведро
струю, и ее тень раскачивается на кирпичной стене.
   Под вечер, собираясь гулять. Полинка выносит большое зеркало и,
примостив его на ящик с углем - а уголь ей завозят с завода самый лучший,
"орешек", - охорашивается прямо во дворе.
   - Полинка! - кричит старуха в форточку. - А, Полинка!
   И через минуту слышится ленивое:
   - Вы, что ли, звали, бабушка?
   - Ты когда, Полинка, замуж выходишь?
   - А-а, бабушка! На что? Очень надо!
   - Крепись, умница. Выходи только за хорошего.
   -Полинка!-опять зовет старуха.-Чего ж до сих пор свет не проведешь в
квартиру?
   Полинка пожимает плечами. Ведь дом-то на слом должен пойти, а ей
обещана новая квартира.
   - А между прочим, - говорит Полинка, - есть хлопцы такие, что
бесплатно, проведут. Но ра