ки у дома, где они стояли.
   Оказывается, тут диетическая столовая. Жужелка тоже села
   на ступеньки.
   - Ты даешь честное слово, что никогда ничего такого больше не будет?
   - Ну неужели!
   - И что будешь работать и учиться...
   - Ого! До чего торжественно.
   Запахи, несущиеся из двери, прямо-таки не давали ему покоя. Он был
зверски голоден - черт знает когда он последний раз ел.
   Наконец-то она немного успокоилась. Пододвинулась и прислонилась к нему
плечом. Он замер, боясь пошевельнуться. Господи, боже ты мой, если бы все,
что он натворил, нужно было сделать для нее, да ему тогда -б ничего не
было страшно!
   Мыльные пузыри летели вниз. Люди, толпившиеся у края тротуара в
ожидании трамвая, подставляли ладони, и пузыри опускались к ним на ладони
или на ступеньки, где сидели Лешка и Жужелка, и тут же лопались. А сверху
уже плыли новые.
   Жужелка поднялась, задрала голову - на балконе стояла совсем маленькая
девчонка в красном сарафане и старательно выдувала в соломинку мыльные
пузыри.
   Жужелка поправила широкий пояс на юбке. Она совсем успокоилась и
повеселела.
   - Я у тебя счас что-то спрошу, а ты обещай, что ответишь
   правду, ладно?
   Лешка кивнул. Ну, ну. Что такое еще она придумала?
   Она опять села на ступеньки, вытянула ноги и посмотрела на
   свои красные босоножки.
   - Ты когда-нибудь ходил на свидание?
   Он затянулся и покачал головой: нет, не ходил. Ведь она училась в одном
с ним классе и уже второй год как жила в одном с ним дворе. Куда ж ему
было ходить? Вдруг страшная догадка осенила его.
   - А ты?
   Она многозначительно молчала, рассматривая свои босоножки, из которых
выглядывали пальцы.
   Он вдруг испугался, что она возьмет и все сейчас выпалит откровеняо.
Она ведь не станет скрытничать, играть, возьмет и ляпнет все. Он не хотел
ничего знать.
   Он был один-одинешенек во всем мире перед лицом надвигающихся на него
несчастий. Вообще-то всего день остался у него. Есть о чем говорить. Его
посадят в тюрьму, а он еще ни разу не ходил на свидание.
   Лабоданов ждал его неподалеку от своего дома. Он сказал, увидев Лешку:
   - Я тебя жду уж часа два, наверно, ну прямо как девушку.
   Я из-за тебя на работу сегодня не вышел.
   Лешка молча протянул ему руку.
   - Что-нибудь случилось? Главное, Брэнди, не коксовать. Ни при каких
обстоятельствах. Усвоил?
   Его привычный невозмутимый тон ободряюще подействовал на Лешку.
Лабоданов все может. Ведь как он тогда в милиции выручил его. Он и сейчас
что-нибудь придумает.
   Лешка стал излагать все, что произошло ночью. Лабоданов иногда вставлял:
   - Шикарно! Ты далеко полетишь, серая шейка!
   И уныние этой ночи (лаял Султан, мочился возчик, _ потом возчик
жаловался на здоровье, на прожорливость ишака, потом это мучное лицо
"сторожа") отступило под возгласы Лабоданова. Все опять становилось
похожим на приключение.
   Они шли переговариваясь, точно между ними ничего не стояло и все было
по-прежнему. В конце улицы свернули и увидели Славку, маячившего здесь на
тот случай, если Лешка придет другим путем.
   - Вот что, - сказал Лабоданов, - надо, чтоб тебя отец вызволил.
   - Отчим, - поправил Лешка. - Он не вызволит.
   - Я б ему сильно посоветовал. Зачем ему иметь неприятности?
   Славка увидел их, подскочил.
   - Что, сыпанулся? Провалил все!
   - Заройся! - цыкнул на него Лабоданов.
   Лешка побелел от злости. К тому же противно было видеть, до чего Славка
струсил. Он ссутулился и тряс своей крохотной головой прямо перед носом у
Лешки.
   - Ты только не вздумай никого припутывать. Тебя Предупреждали! Ты
крепко это запомни.
   - Я и не собирался.
   - Сам выкручивайся.
   Лабоданов протянул Лешке сигареты, было видно - он что-то обдумывал. Он
стал выяснять, записали ли те, кто задержал Лешку, адрес возчика или номер
его повозки. Лешка отвечал через силу; при Славке не хотелось говорить.
   - Кажется, нет.
   В самом деле, вроде бы они не записывали. Они ведь не сыщики, не такие
дошлые, расторопные-обыкновенные ребята.
   Лабодаяов обрадовался:
   - Порядок. Значит, как он тебя завтра поведет в милицию, ты держись
твердо: вез на свалку. Кто просил, по чьему поручению? Ни по чьему. Сам.
Надоело, что двор захламляют, хотел очистить, площадку сделать. Ну там,
для волейбола или для городков, как больше подходит, смотри сам. Вот так.
Потянет?
   Логично?
   Лешка кивнул:
   - Логично.
   Они продолжали разговаривать, шатаясь по улицам, а к себе Лабоданов не
завел их, хотя дома у него никого нет: отец дежурит до ночи на станции, а
мать с младшим братишкой в деревне.
   - Напирай на борьбу за культуру, насчет спорта и так далее.
   Славка восхищенно смотрел в рот Лабоданову. Сам он только и способен
был сейчас на то, чтобы дрожать.
   - Только мне надо эти обрезки назад перетаскать. Пусть Славка поможет
мне перетаскать.
   - Ты что, забыл, что мне нельзя?
   Это Славка, значит, опять намекает на то, что отец дерет его. Привык
играть на этом, прятаться за спины, сухим выходить из воды.
   Лешка разъярился вконец:
   - Ты что, уже окончательно в подлость впал?
   Славка только хмыкнул, кисло улыбнувшись, и на всякий случаи попятился.
Так бы и въехать в его наглую физиономию.
   - Замолкните! Вы что! Надо было раньше смотреть. Я же вам говорил:
уголовщиной пахнет, куда лезете?
   Говорить-.то Лабоданов говорил, но и тогда, а сейчас и подавно Лешка не
поверил в его искренность. Уж конечно Лабоданов свою роль играет во всей
этой истории. Да и без него Славка шагу не осмелился бы ступить. Ох, этот
Славка!
   - Это же падло настоящее!
   Лабоданов с досадой оборвал его:
   - Не сумели скрутить динамо, а теперь раскисли.
   Лабоданов, конечно, презирает его за то, что он неудачлив, не сумел
провернуть все как надо, попался.
   -Все равно,-упрямо сказал Лешка.-Я все равно это железо у них назад
отниму.
   - В истерику, значит. Пошуметь захотелось. Давай. Только потом не
плачь. - Лабоданов бросил окурок, придавил его носком туфля.-А тебя,
заметь, уже завтра допрашивать будут.
   Так что ты подготовься все-таки. Вызубри, если на себя не надеешься. -
Его вдруг осенило: - Если тебе уж так хочется забрать железо, так ты
оттащи его прямо на свалку. Это там, недалеко. Тогда вс„ - концы в воду, и
никто не подкопается.
   Разумно? Теперь так. Если ж они там что-то накололи и это не потянет,
возьмешь все на себя. Тебя ведь предупреждали.
   - А я не отказываюсь.
   - Кому ж, как не тебе. Ты ведь несовершеннолетний, - опять влез Славка.
   - Будешь как надо держаться, никого не втянешь, так в крайнем случае
через год выйдешь - тебе денег отвалят. Такой у них порядок! Это железно.
Люди верные.
   Господи, это он об этих ряженых, что ли? Гнусные фигуры.
   - Это точно. Будешь при деньгах, какие тебе и не снились, - как ни в
чем не бывало охотно подтвердил Славка.
   - Плевать я хотел на их деньги.
   - Придержи, Брэнди, слюну. Деньги, между прочим,-это все!
   - Ха! Деньги-это самый ценный продукт. Они имеют свойство все покупать.
Я-то это знаю. С ними красиво жить можно. - Славка прищелкнул пальцами,
намекая на какие-то свои похождения.
   Ну и скотина! Уже успокоился! Считает, что все уладилось, во всяком
случае для него. Лешку просто зло взяло: "Ты же, подлец, подстроил мне все
это!" Гордость не позволяла высказать.
   Деньги лежали у него в правом кармане. Он очень боялся, что Славка и
Лабоданов узнают об этом. Он все равно не даст к ним притронуться. Но они,
посматривая на часы, переглядывались между собой. Им ничто не угрожало, и
они готовы были забыть о нем. Он упрямо сказал:
   - Деньги - это, конечно, вещь. Все-таки имеет какое-то значение, откуда
они взялись,,. Если, конечно, совесть иметь.
   - Ты в бога веришь? - быстро спросил Лабоданов,
   - А ну.
   - Я серьезно. Если веришь, тогда все понятно. Уважаю даже. А если нет -
тогда ты младенец. Не созрел до понимания жизни.
   Славка одобрительно хмыкнул.
   - Мне эти понятия насчет совести отбили еще в нежном возрасте. Спасибо
за науку. - Лабоданов выразительно сплюнул.
   Он был раззадорен чем-то.-В суде такой громадный мужик, судья, как
через стол в меня впился - никогда не забуду. Как рявкнет: "Ты-вор!
Понимаешь? Вор!"
   - А за что? - спросил Лешка оторопело. Лабоданов никогда не был с ним
так откровенен.
   - Вот именно-за что? Два листа толя на соседнем дворе, на
строительстве, взял. Покрыть голубятню мне нечем было.
   Голуби тогда еще в моду не попали. В суд потащили. Теперь-то на поруки
отдают. А тогда-то - не-ет. Судья как рявкнет: "Вор!"
   И опять, и опять. Полный зал народу. А я шкет-двенадцать лет. Меня
трясет, думал-сейчас умру: я, значит, вор? С тех пор ничего не страшно.
Как бы ни назвали.
   Славка подхватил:
   - А чего тут пугаться! Этого Брэнди не испугается. Правда?
   Он нагнулся, заглядывая Лешке в лицо, и Лешка увидел тоскливые Славкины
глаза.
   - Тебе родитель не поможет? - заискивая, спросил он.
   - Нет, конечно, - жестко ответил Лешка.
   Они, похоже, втянули его в расчете на Матюшу.
   Славка вздохнул. Лабоданов сказал наставительно и дружески:
   - Боритесь за жизнь. Всеми силами.
   Он взглянул на часы и постучал по стеклу:
   - Время.
   - Время, - также со значением подтвердил Славка. - Мне еще за Нинкой
зайти.
   Он протянул Лешке руку, и Лешка опять увидел тоскливые Славкины глаза:
они были куда выразительнее его слов. Он уходил, вихляя боками, развязный,
жалкий.
   - Держи. - Лабоданов протягивал сигареты.
   Лешка встретился с ним взглядом. И сразу стало трудно дышать, точно
воздух уплотнился, оттого что они остались вдвоем.
   - Пройдем отсюда, - предложил Лабоданов.
   Они пошли. Идти все же было лучше, чем стоять так друг против друга.
   Дальше тротуар по краю был разворочен - здесь делали газон. Идти
приходилось по неповрежденной части тротуара, держась ближе к домам.
Рабочий день давно закончился. На развороченном асфальте, в земле, у
сваленных плит беспокойно копошилась детвора.
   Лешка глубоко затягивался дымом. Он чувствовал: Лабоданов сбоку все
время посматривает на него, и это было неприятно, потому что Жужелка, как
он ни отгонял ее, стояла тут между ними.
   - Послушай, Брэнци. Это так бывает, имей в виду. Сыпанулся человек, и у
него в голове все вверх тормашками полетело.
   Лешка пожал плечами. Не нужен ему этот участливый тон.
   Еще размякнешь, чего доброго. Ему теперь надо быть начеку:
   сухим и подтянутым. В сущности, можно считать, что его уже захлопнули в
коробочку. О чем тут еще говорить?
   - Ты это усвой. Все это оттого, что сыпанулся. С досады начинаешь
прикидывать: честно, нечестно? Это все мура. Таких понятий ни у кого нет,
имей в виду.
   Они посторонились и очутились на куче сколотого асфальта.
   Стоять тут было не совсем удобно, зато их больше не толкали.
   Лабоданов быстро взглянул на часы.
   - Возникает вопрос? Ты не стесняйся. Что делать, как жить?
   Лешка напряженно смотрел на стриженную под "ежик" голову Лабоданова,
просвечивающую на висках кожу, молчал. Ему надо было понять, на кого он
оставляет Жужелку.
   - Все вполне логично. Тут одно: или в сторону отойти, махнуть рукой -
что бог пошлет, или приспособляйся, как все.
   Лично я это усвоил порядочно давно. Мой вариант такой: держаться в
стороне, но приспособляться. Вовсю. С учетом всех условий. В общем то и
другое в интересах собственной жизни.
   Лешка хмуро слушал. Говорит он красиво, ничего не скажешь.
   Сразу виден сильный характер в человеке. Но какого черта он поучает?
Надоело в конце концов. Неприятно кольнула мысль:
   перед Жужелкой он вот так же красуется.
   - Надо только всю механику жизни освоить. Запросто.
   В общем если не терять голову, то можно не плестись в стаде, а взять
свое, что тебе положено. Согласен?
   Лешка медленно покачал головой.
   - Что всем, то и мне. А урывать для себя и все такое...
   Противно в конце концов.
   Лабоданов неожиданно покладисто сказал:
   - Надо тебе иметь цель в жизни. (Ну прямо Матюша!) А то все мечешься,
болтыхаешься.
   Это верно. Он только трепыхается, чувствует что-то, а даже возразить
как надо не может.
   Лабодаиов дал наконец волю своей ярости:
   - А я жить хочу. Понимаешь? На других ребят деньги могут сами
свалиться: родители, например, оставят что-нибудь ценное после себя на
земле. А нам надеяться не на кого. Мы сами должны бороться за жизнь.
   Он еще говорил что-то, но Лешка плохо слушал. Они совсем чужие. И Как
только он подумал об этом, на него стала наползать зеленая тоска. Всего
день оставалось ему разгуливать, а тут рвались на глазах последние связи.
   - Если ты не уяснишь, - сказал Лабоданов, - дохлое твое дело. Сжует
тебя в два счета. И не заметишь.
   Чего он все наседает со своими наставлениями? Может, чтобы крепче себя
самому чувствовать?
   - Послушай, Виктор, только честно. Ты как относишься к Клене? - выпалил
и сразу одеревенел.
   Лабоданов быстро и с интересом глянул на него.
   -- Она мне нравится.
   - А как ты относишься к ней? Понимаешь? Как относишься?
   Ему показалось, Лабоданов усмехнулся, и он понял, что сейчас, в эти
минуты, теряет в его глазах последнее.
   -Девчонка-как все,-сказал Лабоданов и опять взглянул на часы.
   - Нет! Не как все! Не как все!
   - Да замолчи ты! Публику собираешь. Опять истерика.
   Если б Лабоданов ответил иначе, если б он относился к ЖУжелке
по-настоящему, Лешка не произнес бы больше ни слова, отвалился бы тут же
от него.
   Он огляделся. Прямо под ногами у него копошились две маленькие девочки,
растаскивая сложенные стопкой плиты. На мостовой -мальчишка, присев на
корточки, бил куском асфальта по булыжнику.
   - Имей в виду... Если с ней что-нибудь... - с отчаянной угрозой сказал
он.
   Как в тумане, он увидел неподвижное лицо Лабоданова. Потом оно
поморщилось.
   - Несерьезно, Брэнди. Чего ты волнуешься? Женский полнаше общее
достояние.
   И добавил, как всегда наставительно:
   - Уж если у тебя прорезался интерес к этому... Тут кое-что надо уметь.
Во-первых, надо уметь овладевать своим объектом с первого взгляда...
   Лешка сунул руки в карманы, он весь напрягся до последнего. Перед ним,
точно в каком-то тумане, покачивалось незнакомое, плоское, неживое лицо
Лабоданова.
   В городском парке над обрывом, уводящим к морю, взметнулось крыло
самолета - памятник погибшему в войну героюлетчику.
   Где-то внизу за зарослями акации, где так и вьются белые мотыльки, -
гудки паровозов, стук вагонов, белые домики в зелени и багряные, точно
подожженные солнцем, черепичные кровли. Лают собаки. А правее-пляжи и
мост, перекинутый через железнодорожное полотно. И море. Море серебристое.
Парусник в море, просветлевший, бесцветный горизонт. Молоденький месяц в
зеленовато-заголубевшем небе.
   Крыло самолета встает над морем. И кажется: нет там внизу жизни, такой
уютной отсюда, с обрыв?, - только крыло и море.
   Сюда в парк, к памятнику, на первое свое свидание пришла Жужелка раньше
назначенного ей времени. Кое-где на скамейках сидели парни и девушки,
уткнувшись в учебники. Жужелка села на пустую скамейку. Ползали муравьи по
присыпанной цветным песком дорожке. Мохнатая гусеница вползла на ногу
Жужелке, и Жужелка сбросила ее.
   Садилось солнце, его лучи окрасили багрянцем крыло самолета.
   Отец Жужелки не был летчиком, и такой памятник ему бы не поставили. Но
в глубине парка есть другая могила - братская могила, прикрытая бетонной
плитой. Жужелка иногда приходит в парк постоять у плиты, на которой
написано: "Павшим в Отечественную войну". Она представляет себе, что Федя
Халпакчи, ее отец, которого она не знала, лежит здесь, в могиле,
придавленной плитой.
   Но это одно лишь воображение. Федя Халпакчи не может быть похоронен
здесь. Он погиб при взрыве моста через Кальмиус, и река унесла его в море.
На праздниках, когда мать выпивала, она плакала, ей мерещилось, что мужа
ее, Федю. носит по морю. Только он один мил, люб и дорог ей, а его нет и
не будет, и жизнь ее обездолена навеки. "Любовь-это все, - говорила
мать.-Без нее никакой жизни". У нее так много слов о любви, о злой разлуке
и ожидании, что, когда она пристрастилась гадать, к ней потянулись
солдатские вдовы.
   Что же такое любовь? "А я ведь из-за тебя пришел!", и голубые глаза, от
которых невозможно оторвать взгляд и до озноба страшно глядеть в них. И
руки, державшие ее руки. Может, это и есть любовь?
   Она сидела у памятника, в условленном месте на скамейке.
   По какой бы дорожке он ни шел сюда, она бы увидела его.
   Но она не смотрела по сторонам. Она следила за муравьями, ползающими у
скамейки по песку, и ждала, когда он сам подойдет и окликнет ее.
   Он окликнет ее, и они заговорят Но о чем же? Она должна ему что-то
сказать, ведь она пришла на свидание, но что же, господи? Что говорят друг
другу люди на свидании?
   Минутами становилось так неловко, так обременительно от всего этого,
что ей хотелось, чтобы Лабоданов не приходил совсем.
   Мальчишка с пустой бутылкой под мышкой шнырял у кустов акации, растущих
по сторонам скамейки, охотясь за мотыльками. Он ловил их прямо ладонью и
запихивал в карман.
   - Отпусти ты бабочку! - не выдержала Жужелка.
   Он не подумал даже обернуться, сказал резонно:
   - А они - будущие гусеницы.
   Словил еще одну и сунул руку в карман.
   - У меня уже полный карман!
   Заиграл духовой оркестр, заглушил голос местного диктора, Напомнившего
о месячнике безопасности движения в городе. Под музыку живей побежали
струйки фонтана, и бронзовый мальчик, восседавший в центре фонтана,
радостно заискрился, благосклонно взирая на больших лягушек, выпускающих
изо рта прямо на него водяные струйки.
   - Приветствую вас всесторонне и разнообразно!
   Жужелка вздрогнула. Перед ней стоял Славка.
   - Что поделываешь тут? Кого ждешь?-Он спрашивал настойчиво, с каким-то
подвохом, наслаждаясь ее замешательством.
   - Никого.
   Он заметил на коленях у нее учебник.
   - А! Занятия на свежем воздухе. Экзамен? Как-нибудь скинешь. - Он
достал из кармана пачку сигарет, заглянул в нее. - Не куришь? Печально. -
Скомкал пустую пачку и зашвырнул в кусты. - А куда потом подашься, после
экзаменов?
   - Куда-нибудь.
   - Валяй к нам, в. пищевой техникум.
   - Вот еще.
   Ну чего он торчит тут, вяжется с разговором?
   - На институт метишь? Не стоит. Послушай меня. Плохого не посоветую.
Топай в какой-нибудь дохленький техникум вроде нашего. Есть знакомые
ребята, прошлый год окончили, устроились ничего. На рефрижераторах ездят.
Левые заработки. Жить можно.
   - Но ведь неинтересно, - натянуто, с высокомерием сказала Жужелка.
   Он продолжал свое:
   -Охота была ишачить в институте! Кто-то потом пойдет наверх, а мы - в
глубину. И получай свои восемьсот восемьдесят! В крайнем случае лет через
пять-тысяча сто. И крышка!-Он отрубил ребром ладони под горлом два
раза-точно жест Лабоданова. Это сходство было неприятно Жужелке.- Уж я-то
знаю ставки,
   - Что ж, по-твоему, - с неприязнью сказала Жужелка, - вся жизнь
сводится к деньгам? И потом, если ты все равно бу~ дешь получать восемьсот
восемьдесят, то пусть хоть на более интересной работе.
   Славка не ответил, вскинул бровь.
   - Так вот. - Он многозначительно помолчал. - Виктор Лабоданов передает
через меня: он немного задержится.
   Жужелка вспыхнула, пораженная. Она посмотрела на дорожку, ведущую к
входным воротам парка. Там маячила девушка, та самая, которую Жужелка
видела дома у Лабоданова.
   Она прогуливалась по красному песку, в том же самом платье, облегающем
ее стройную, тоненькую фигурку.
   - Чего ты волнуешься! У него гость. Как отвяжется, придет.
   Поняла? Еще целый вечер впереди. Не расстраивайся. - Славка говорил,
изогнувшись над Жужелкой, и длинная прядь волос свалилась ему на лицо.
   Как неприятен, как отвратителен был он ей с отвисшей длинной прядью, со
своим бесцеремонным разглагольствованием.
   - Только ты дождись его. Слышишь? Не уходи.
   Она ничего не ответила. Тайна ее свидания раскр