лоскутом.
   Переехали мост, и скоро за рекой в степи начался новый город.
   Полинка нетерпеливо высовывалась в окно. Вдруг вскочила, потянула
Жужелку.
   - Скорей же. Скорей!
   Пока протиснулись, трамвай тронулся.
   - Прыгай! - закричала Полинка и первая спрыгнула на ходу.
   Трамвай круто затормозил, женщина-водитель посмотрела на них сонными
глазами и сердито помотала серьгами.
   - Бежим, бежим! Скорей же! - волновалась Полинка.
   Они куда-то побежали по нерасчищенной строительной площадке. Повсюду,
куда ни глянь-движутся над городом, над шиферными крышами подъемные краны.
Переваливая через груды строительного мусора, обошли вокруг дома,
казавшегося совершенно готовым.
   - Вот тут.
   Они остановились и стали пятиться, задрав головы, и пятились, пока им
не стал виден самый верхний этаж. Полинка про себя отсчитала и сказала
вслух:
   - Вон на самом верху шестое окно с того края. Поняла какое?
   - Ой, как здорово!
   - Вон какая верхотура.
   - Ой, Полинка, с такой верхотуры у тебя теперь море будет прямо как на
ладони. Подумать только..,. - Жужелка порывисто пододвинулась к ней.
   Полинка стояла как истукан, не отрываясь от окна.
   - О господи, - сказала она, посуровев от волнения. - Значит, здесь буду.
   И вдруг она сказала, обратив к Жужелке строгое лицо:
   - Я ведь замуж выхожу.
   У Жужелки даже захолонуло внутри.
   - Ой, Полинка, что ты говоришь!
   Они неловко замолчали.
   - Ты только никому ни слова, слышишь?
   - Угу.
   После ее признания Жужелке страшновато было прямо взглянуть на Полянку.
   - А то начнут болтать. Волнуюсь я.
   Они стали вспоминать, как старуха Кечеджи, ни разу не побывавшая здесь,
когда ей рассказывали о строительстве на левом берегу, качала в волнении
головой, приговаривая: "Встали бы наши мертвые и поглядели бы..."
   Они пытались подражать" ее голосу, произнося эти слова, и качали
головами, и это их рассмешило, они стали смеяться и не могли остановиться,
и Полинка запрокидывала голову и хохотала до упаду.
   Жужелка смутилась, почувствовав вдруг, как Полинка счастлива и довольна
своей судьбой.
   Полинка заторопилась на завод, и Жужелка проводила ее до трамвайной
остановки, а сама пошла вдоль линии.
   Широченные улицы, кинотеатр в глубине парка за пирамидальными тополями,
трамвайный путь, мчавшийся на взгорье к горизонту, - этот размах нового
города радостно захватысал\ дух.
   Жужелка незаметно прошла несколько кварталов, ее нагнал трамвай, и она
села ч него. И всю дорогу, пока трамвай вез ее обратно в старый город,
минут десять, она чувствовала себя беспричинно счастливой, и ее даже не
страшил предстоящий экзамен.
   Было еще рано, и навстречу катили автобусы с рабочими утренней смены.
На углу улицы Артема Жужелка сошла. Она перешла на другую сторону и
спустилась в подвальчик, над которым маячила вывеска "Вино".
   Матери за стойкой не было. Двое посетителей в рабочих спецовках пили
вино у прибитого косячком к стене столика и закусывали пирожками с
повидлом. Жужелке страшно захотелось есть. Она приподняла марлю, взяла из
вазы пирожок и пошла за перегородку.
   Мать, стоя над бочонком, отбивала пробку. Она глянула на Жужелку.
   - Я пирожок взяла.
   - Вижу.
   Мать ударила тяжелым камнем сбоку по пробке, и пробка наконец отлетела.
Она подняла пробку и заткнула отверстие, чтобы не расплескать вино.
Жужелка положила учебник и стала помогать ей. Они подтащили бочонок к
перегородке.
   - Мама, - робко сказала Жужелка. - Я похожа на гречанку?
   Мать подняла лицо, сердито поправила на голове накрахмаленную наколку.
   - Ты чего явилась? Тебе делать нечего? А готовиться за тебя кто, Пушкин
будет? Ты учишь химию?
   - Да,-неуверенно сказала Жужелка.
   - Девушка! - позвали из-за перегородки.
   Мать вынула из бочонка пробку и надела на отверстие шланг, закрепленный
в стене.
   - Ты же сама говорила, что я - вылитый Федя...
   - Ну и что?-Она разогнулась и посмотрела на Жужелку внимательным
сумрачным взглядом.
   - Скоро, что ли? Девушка!
   Мать пошла, шлепая разношенными тапочками.
   - Терпения ни у кого не стало, - громко сказала она, становясь за
стойку.
   - А что, Дуся, самообслуживание, что ли?
   - Как же, чего захотел! Вас только допусти сюда, как козлов в огород. -
Она взяла протянутые ей пустые стаканы. - Повторить?
   Открыла краник, и из прибитой к стене львиной пасти, сделанной из
рыжего самоварного золота, полилось вино. Оно лилось через невидимый
шланг, из бочонка, стоящего по ту сторону перегородки.
   Мать завернула краник над львиной пастью, отдала наполненные стаканы.
Скрестив на груди голые руки, она молча смотрела на Жужелку.
   Двое посетителей в спецовках пили вино и громко разговаривали между
собой, не стесняясь в выражениях.
   - Полегче! Эй, вы! - крикнула им мать, Она опять взглянула на Жужелку,
уплетавшую еще один пирожок с повидлом, и вспылила: - А ты чего стоишь! Не
место тебе тут. Убирайся!
   Сейчас же.
   Жужелка потерла сладкие ладони одну о другую и, прижимая локтем
учебник, вприпрыжку направилась к лестнице, ведущей из подвальчика наверх,
на улицу.
   Раз-ступенька, два! Ситцевая короткая юбчонка, стройные нога, открытые
до самых колен, широкий пояс туго стянут на талии.
   Три-четвертая ступенька! По шее на ворот белой кофты раскидались черные
волосы. Как выросла девчонка!
   Пять - шесть ступенек! Вог и выросла... И уже по глазам видать, что на
уме у нее.
   - Клена!
   Она скатывается вниз по лестнице и стоит покорно перед матерью, ждет,
за что еще та станет ее отчитывать.
   ...Выросла девчонка. Все залагалось вокруг, и опять для всех хватает
парней. Слава богу. Будто и не было войны. А что ее любовь оборвалась в
самом расцвете, в молодые годы, что она свое недолюбила - это ладно, да?
Никого не касается.
   Она смотрит, насупившись, в зеленоватые глаза Жужелки и медленно кладет
ей руку на голову. Уж не тебя-то по крайней мере. Ты-то тут ни при чем.
   Мать гладит ее по волосам, ничего не говоря, и Жужелка стоит понуро,
будто понимая все, а на самом деле - лишь самую малость.
   - Ну, иди.
   - Ладно, мама.
   - Весь день чтоб учила химию. Молока поешь. И не отрывайся никуда.
Поняла? В обед приду-проверю. Чего ж стоишь?
   И опять замелькали ее ноги. Короткая ситцевая юбчонка.
   Черные колечки волос прыгают на плечах. Пропуская ее, колыхнулось в
огкрытых дверях полотнище от мух и, покачиваясь, встало на место,
загородив улицу, по которой она сейчас идет.
   Девчонка, родившаяся в подвале, на ящиках, под вой промчавшихся
мотоциклов, грохот танков, пальбу автоматов.
   Есть ли молоко или нет его, есть ли сухая тряпка... Ни на что не
надейся. Замолкни. Не накличь беды. Не дыши. В затаившемся городе тишина.
Страшно.
   Федя пробрался к ним из партизанского отряда, оглядел подвал, уставился
растерянно в ящик, где шевелился, дышал живой комочек. Забыл, что хотел
сына. Не все ли равно. Нагнулся над ящиком, торопливо, неуклюже взял на
руки. Подержал. Раз только. И все. И уже надо идти куда-то в темь,
слякоть, туман.
   Вот и все. Стоит теперь новый мост через Кальмиус - кто ж его не знает.
Ходят, ездят люди, ни о чем таком не думая.
   А ведь тут в октябре на старом деревянном мосту ради того, чтобы не
прошел немецкий транспорт с рудой, оборвалась молодая жизнь Феди.
   Он упал в воду в том месте, где теперь поднимается из реки на сваях
огромный цветной щит "Храните деньги в сберкассе"
   и мальчишки, закатав штаны, сидят весь день с удочками на перекладинах
свай.
   Еще не было двенадцати, когда Лешка, топтавшийся у ворот, выходящих на
Кривую улицу, услышал тарахтенье повозки. Возчик, разглядев подбежавшего
Лешку, придержал своего непрыткого ишака и крикнул:
   - Садись. Куда поедем?
   Лешка вздрогнул от его крика; казалось, проходящие по улице люди и те,
что за окнами, слышали его.
   - Здравствуйте,-тихо, почти шепотом сказал он, подойдя вплотную к
повозке. - Я-то ждал вас так через полчаса, не раньше, как уговорились.
   - Здрасте.
   Возчик сидел на повозке в соломенном брыле и в ватной телогрейке, хотя
вечер был на редкость теплый, душный, и жевал калорийную булочку.
   - Это я на всякий случай заранее вышел, смотрю: вы едете.
   - А чего ж временить. Отрез, куда надо, и в стороне.
   - Ладно, ладно, чего там. Полчаса не играют, конечно, роли.
   Я счас, минуточку.
   Он нырнул в ворота. Во дворе вроде тихо. У старухи Кечеджи ставни
закрыты - спят. Свет горит в квартире Игната Трофимовича и тускло, но все
же светится в домике у Полянки. Возможно, она еще не вернулась с гулянки,
и мать ее прикрутила фитиль керосиновой лампы, дремлет, поджидая ее. Еще
бы с полчасика, и все бы уже дрыхли намертво. И чего он прикатил раньше
времени?
   Лешка обошел вокруг кучи обрезков, приподнял прикрывавший ее железный
щит, подтащил его на высоту груди, приналег всем телом и толкнул-щит,
колыхнувшись, пошел вверх, ударился о стену, еще раз качнулся, сотрясаясь
и издавая ужасный грохот, и привалился к стене.
   Лешка съежился, затаив дыхание, пережидая. Шум железа замер.
По-прежнему было тихо, так тихо, что Лешка услышал, как стучат по
соседству в "Вильна Праця" станки и журчит вода, сочившаяся из неплотно
прикрытого крана водопровода.
   Он выглянул за ворота.
   - Давай!
   Дремавший сидя возчик сполз на землю и стегнул ишака.
   Не успела повозка, отчаянно тарахтя, въехать в ворота, как на нее с
лаем кинулся черный кобель Игната Трофимовича.
   - Султан, назад! - пугаясь своего голоса, прикрикнул Лешка. - Кому
говорят, Султан!
   - Уймись, чучело! - сказал возчик и добавил матом.
   Пес наскакивал то на возчика, то на ишака, и несчастное животное вяло
пятилось. Это было какое-то проклятье - сию минуту все повыскочат на этот
бешеный лай. Вне себя Лешка кинул в него камнем. Султан отскочил и издали
еще упорнее облаял их. А за белыми ставнями у старухи Кечеджи ему
беспокойно отозвалась Пальма.
   У Лешки руки тряслись, когда он ухватил обрезки и потащил их, волоча и
громыхая по земле, на повозку. Спохватился - ведь припас старые варежки,
достал из кармана, надел-.рукам стало легче. Он торопился, как только мог.
   - Тут за два раза не управиться, - сказал возчик.
   - Тише.
   - Чего тише? На две повозки не погрузить, говорю.
   - Да ладно, сколько уместится. Только тише, а то людей перебудим.
   - А коли белый день тебе мал, так чего же... - Он отошел.
   Стало заметно светлее. Фонарь над уборной светил и так более чем
достаточно, а тут еще вышла из-за туч луна.
   Попробовал еще раз сунуться Султан, но Лешка потрепал его по шерсти и
отогнал, он утихомирился, улегся неподалеку.
   У Лешки мелькнуло в голове; вог почему его на это дело подбили. Из-за
собак он им и понадобился.
   Он перетаскивал обрезки. Он старался набрать те, что покороче и не
будут волочиться по земле, и нес их, прижимая к себе. Если удавалось
поднять и дотащить охапку обрезков почти бесшумно, то, когда укладывал
обрезки на повозку, они отвратительно звякали.
   Лешка, Лешка, давно ли ты собирал металлолом с пионерским отрядом, а
теперь куда-то воровски волочишь эти несчастные обрезки!
   - Ну как, справляешься?
   Он вздрогнул: он совсем забыл о возчике.
   - Я никогда не подсобляю. Если б подсоблял, я б озолотился. Однако
воздерживаюсь. Здоровье не позволяет.
   Теперь возчик ходил следом за Лешкой, заткнув кнут за голенище сапога,
чиркал спичкой, раскуривая папиросу, и громко говорил о том, что врач ему
строго-настрого запрещает курить, а то он помрет.

   - А я говорю, - громко сказал возчик, - когда-никогда придет та минута.
   - Лешка озирался. Двор - проходной, и в те и в эти ворота могут войти.
Или кому-нибудь взбредет в уборную из дому выскочить.
   Попробовали б они, Славка и Лабоданов, сейчас тут вместо него
крутиться. Еще черта с два бы справились.
   Он тащил, и длинные-обрезки волочились по земле, гремя, и Лешка
продолжал остервенело тащить их, а этот никчемный тип - возчик - стоял как
истукан, вместо того чтобы помочь.
   У него зло мелькнуло: втравили его в это дело, а сами за его спиной
готовятся урвать деньги, попользоваться. Но некогда было сейчас об этом
думать.
   Где, когда он испытал такое же вот отчаянное напряжение?
   Ну да, в море, когда налетел шторм и шаланду тряхнуло... Но тогда было
совсем по-другому.
   - Может, все уже? - спросил возчик; он жалел ишака.
   Но Лешка добросовестно наполнял повозку. Ну, теперь все.
   За кучей обрезков у стены он достал заранее припрятанное старое, драное
одеяло, накрыл воз.
   - Ну, теперь все. Поезжай! - Возбужденно махнул рукой.
   Возчик мочился, зайдя за повозку. Он равнодушно обошел воз, потыкал в
одеяло кнутовищем.
   - Поезжай!-нетерпеливо приказал Лешка.
   Они выехали на улицу, и Лешка почувствовал неимоверное облегчение. Но
тут же с повозки, вздрагивающей на булыжнике, стали валиться обрезки, и
Лешка бросился поднимать их,
   - Перевязать надо было. Бестолковшина! - ругался возчик.
   Возчик остановил ишака. Они подоткнули со всех сторон одеяло, и возчик,
ворча и вздыхая, жалея ишака, уселся на повозку и велел влезть Лешке.
Лешка влез и не сел, а лег животом на рдеялр и, не обращая внимания на то,
как впивались железные обрезки, прижимал груз всем телом, придерживал
руками.
   Ишак плелся страшно медленно. Слева над крышами, нагоняя их, бежала
луна, скошенная на четверть. Лешка видел ее, повернув набок голову. У него
не было ни одной мысли в голове - только острая, обжигающая тревога.
   Возчик разговорился. Он жаловался на ишака: купил, чтобы иметь
приработок, а прокормить его оказалось накладно, да еще фининспектору
плати.
   Лешка вдруг вспомнил: не навалил мусор поверх железа, как учил его
Славкин знакомый, когда договаривались обо всем, а теперь, если отвернуть
одеяло, сразу видно, что везут.
   Сворачивали на Торговую. Здесь, слава богу, асфальт. Повозка мягко
пошла под гору. Только бы проехать благополучно.
   Во второй раз он сделает все как надо, как его учили: завалит обрезки
сверху мусором, чтобы в случае чего мог сказать: вывозит мусор на свалку.
А ему-то казалось-пустячное дело.
   Звякнуло о мостовую упавшее железо.
   - Езжай! Не останавливай. Езжай!
   - А чего так гнать?
   Разве объяснишь? Все время надо быть начеку, хитрить, не подавать виду.
Случись что-пропадешь с ним запросто.
   Только бы проехать улицу. Там у поворота на мост к заводу всегда
болтаются комсомольские патрули. Еще остановят, чего доброго. Было жутко,
и в голову бог знает что лезло.
   В домах большей частью было темно. На улице попадались лишь немногие
прохожие. В каждом из них Лешке чудился патруль.
   Неожиданно загудело на металлургическом, и Лешка невольно прильнул
лицом к одеялу. Гудок, сначала слабый, тревожно разрастался,
распластывался над городом с резким характерным додвыванием.
   Повозка стала.
   - Ты чего? - спросил Лешка.
   - Не слышишь? Гудит безо времени.
   Возчик повернул голову к заводу, откуда властно, неся тревогу, рвался
гудок. Редкие прохожие останавливались и тоже смотрели туда, захлопали
кое-где ставни, люди высовывались из окон.
   - Поезжай, дяденька, - просил Лешка. - Ладно, чего там, без нас
разберутся.
   Возчик не трогал с места.
   - Не слышишь, что ли, воздуходувка воет. Наверно, воздух не пошел в
домну...
   Они поволоклись дальше. Кончилась улица, и город оборвался. Они
продолжали спускаться вниз, теперь уже по выбитой дороге, между молодыми
садами; скошенная луна бежала за ними. Лешка вдруг почувствовал себя
невыразимо одиноким и чужим всему на свете-и этой домне, так тревожно,
щемяще гудевшей, и яблоневым деревьям сбоку от дороги... Что он тут делает
на этом возу, куда едет?
   Возчик что-то монотонное говорил о себе, о том, что работал на
заводском транспорте, пока не получил язвы, и с тех пор вот сидит на
инвалидности. Лешка не слушал. Ныло расслабленное тело, впивалось железо.
Впереди по косогору уже лепились побеленные, залитые светом луны домики -
начинался Вал, отросток города, слободка. Они сошли и, подталкивая воз,
помогали ишаку карабкаться на подъем.
   Гудок смолк. Втянулись в тесную уличку. Такие же побеленные домики под
черепицей-татаркой, как в старом городе. А за ними пустырь. Глухо тут
ночью.
   "Ремонт велосипедов..." Сюда, значит. Лешка обогнул дом, вошел во двор
и сразу понял: его ждут. Кто-то выдвинулся ему навстречу от крыльца,
заслонив кого-то другого, шарахнувшегося в дом. Здоровый мужик в военном
галифе и сапогах.
   - Кто тут?
   - Мне тут дядя Саня нужен, сторож..,
   - Привез, что ли?
   Деловитый, спокойный вопрос. Голос немолодой, надтреснутый. Лешка
представлял себе сторожа ветхим старичком, а этот верзила Какой-то.
   Они вместе вышли за ворота, подогнали повозку во двор к сараю. И пока
разгружали, а появившаяся женщина в фартуке, должно быть, жена дяди Сани,
стала помогать так расторопно, хозяйственно, спокойно, так мирно, точно
Лешка привез уголь или картошку, и возчик не удержался, тоже стал
понемножку перетаскивать обрезки в сарай, и вместе они в два счета
разгрузили повозку, - пока это длилось, Лешке все время казалось, что это
происходит не с ним, а он видит все это в кино. И весь его путь сюда и
погрузка показались ему совсем несложным, неопасным делом.
   - Маловато. Еще разик, значит!
   Лешка сразу пришел в себя. Ему вдруг показалось неправдоподобным, что
этот грубый, здоровенный человек, приземисто стоящий перед ним, широко
расставив ноги в сапогах, отвалит ему деньги за такое пустяковое дело. Да
он вытолкает его в шею, как только Лешка привезет второй воз. И он вдруг,
ощутив в себе глухую решимость, шагнул к нему и, немного стыдясь, хмуро
проговорил:
   - Мне тут получить надо...
   Сторож помедлил, глядя на него,
   - За полдела не спрашивают.
   Женщина отряхнула фартук и исчезла. Лешка не двигался с места, и сторож
сделал знак головой, чтобы он шел за ним. Он вошел за ним р дощ и в
освещенных сенях увидел большое мучнистое лицо, цепкие глазки, вдавленные
под нависшие веки. Он был куда старее и не так крепок, как это показалось
в темноте, а скорее тучен. И все-таки это не был сторож. Ряженый какойто,
подставное лицо.
   Сторож сказал, вразумляя, отечески, с одышкой произнося слова:
   - Большое дело начинаем, не к лицу мелочиться.
   Он достал из кармана галифе деньги, сто рублей, и протянул Лешке.
   - Половина. На вот. Поторапливайся со вторым возом, - сухо добавил он.
   Лешка торопливо пошел, унося в кармане деньги.
   Во дворе за их отсутствие особых, перемен не произошло.
   Зияла под луной развороченная куча железных обрезков. У Игната
Трофимовича свет погас. В Полинкином домике все еще светилось окошко. Под
акацией стоял "Москвич" - значит, шофер прикатил ночевать к матери Жужелки.
   Лешка принялся за погрузку проворнее и смелее прежнего.
   В случае чего, если кто вылезет во двор, как-нибудь отбрешется.
   Его радовало, что он выдрал деньги у толстого воротилы, пусть только
попробует не заплатить сполна.
   - Чего стоишь? Помоги! Быстрее кончим,-напористо сказал он возчику.
   И возчик послушался, стал грузить.
   За белыми ставнями у старухи Кечеджи вдруг залаяла Пальма. Лешке
послышалось-кто-то идет по двору. Он перестал грузить, прислушался. Шаги
то приближались нерешительно, то замирали вдруг. Лешка пошел навстречу и
увидел Жужелку.
   - Что ты тут делаешь? - сонно спросила она,
   - Не ори! - Он старался заслонить собою повозку.
   - Я не ору. - Она смотрела с недоумением на его всклокоченную голову.
Он был в старой рубашке, которую обычно не надевал.
   - Что ты делаешь, правда, я не пойму?
   - Ничего особенного. А откуда ты взялась?
   - Ниоткуда. Я тут сплю. Проснулась, слышу-какой-то шум.
   Жужелка ежилась, ссутулила плечи, стесняясь того, что она в
неподпоясанном платье, с нерасчесанными волосами, и украдкой смотрела
через его плечо на ишака с повозкой, на развороченную кучу железного хлама.
   - Одно тут дело. Это тайна. Только ты ничего не видела.
   Поняла? - в