рублях, лежавших в кармане брюк, и теперь
все время ощущал их, точно это камни, а карман, казалось ему, тяжело набит
и топорщился, и в то же время эти сто рублей волновали его - у него
никогда не было таких денег.
   Он не мог окончательно прийти в себя и трезво обо всем подумать. Он
чувствовал себя главным действующим лицом в каком-то странном спектакле,
который неизвестно еще чем окончится. И от этой неизвестности слегка дух
захватывало.
   Обгоняя его, ехали в порт битком набитые людьми, истошно звенящие
трамваи. Дул сильный норд-ост, раскачивал ветки деревьев. Прямо перед
Лешкой и дальше по всей глубине малолюдной улицы медленным белым дождем
осыпалась акация.
   Лешка вдруг подумал, что какой-нибудь день всего остался ему, чтоб так
ходить, смотреть. От этой нелепой мысли в висках принялось стучать. Он
присел на лавочку у чужих ворот. Ему необходимо было все обдумать.
   Но на месте не сиделось. Он вскочил и быстро пошел отсюда, с этой тихой
улички, на проспект, в толпу.
   Он шел по проспекту, больше всего на свете желая, чтобы сейчас
что-нибудь произошло: выбежал бы на мостовую ребенок, и Лешка ринулся,
выхватил бы его из-под самой машины. Или загорелся дом, и Лешка бросился
бы в огонь и появился перед толпой с пострадавшим на руках, сам тоже
сильно обгоревший.
   И все поняли бы, чего Леша Колпаков стоит, что он на самом деле собой
представляет.
   Вдруг кто-то сильно дернул Лешку за рукав. Он обернулся.
   - Помоги, парень! Опаздываю! - выдохнула ему в лицо незнакомая девушка
в тюбетейке и темных очках.
   Он не сообразил еще, чего от него хотят, как в руках у него оказались
тяжелый мешок и парусиновый саквояж.
   - Не тяжело? Донесешь?
   Он тупо кивнул. А девушка возбужденно торопила его:
   - Девятнадцать минут осталось до отхода эшелона! Учти!
   Она пошла вперед, торопясь, спотыкаясь от волнения, от боязни опоздать
на поезд, изредка оборачиваясь всем телом.
   Он тащился за ней, как дурак, как лопух, как груженый ишак, которым
каждый может помыкать на свой лад. Какого черта! Мелькнуло: Лабоданов
никогда не дал бы себя так облапошить. Он догнал девушку и, идя с ней
рядом, спросил:
   - А чего вы не поехали на трамвае?
   - Ох, эти трамваи! Задержка бывает. Не могу рисковать.
   Он не успел ей возразить, как уже замелькали впереди черные спортивные
шаровары да подпрыгивающий на спине рюкзак и тюбетейка над ним.
   Они пошли по мостовой-так казалось почему-то быстрее.
   Асфальт сменился булыжником. Спускались под гору. Ветер гнал пыль им в
спину. Мимо проносились, подскакивая, машины.
   Лешка нервничал, заразившись незаметно для, себя беспокойством - не
опоздать бы.
   По сторонам лепились старые одноэтажные дома под черепичной крышей.
Будочка холодного сапожника. Бойкая парикмахерская с одним оконцем,
вделанным в двери. Показалась вокзальная площадь. Трамвай, скрежеща, давал
круг, огибая клумбу в центре площади. Вокзал. Сумрачно, прохладно и пусто
внутри. А у выхода на перрон-толчея пассажиров, узлов, чемоданов. Вслед за
девушкой, решительно расталкивающей всех, Лешка протиснулся к выходу под
ожесточенную брань публики.
   - На целину где состав? - крикнула девушка дежурному, и тот махнул
рукой:
   - За переездом.
   И тогда девушка побежала из последних сил по перрону, и рюкзак прыгал у
нее на спине. И Лешка бежал за ней, задевая тяжелым мешком об асфальт. У
опущенного шлагбаума ждала подвода, запряженная двумя лошадьми.
Стрелочница держала в сложенных на животе руках зеленый флажок.
   -Вон-на!-указала стрелочница на видневшийся на путях состав.
   Но в этом уже не было нужды. Было понятно, что это он, целинный, весь в
плакатах, гомонящий, облепленный шумным народом.
   - Успели! - обернувшись к Лешке темными очками, выдохнула девушка. Она
шла вдоль вагонов, расталкивая провожающих, спрашивая: - Где
фармацевтический техникум? Фармацевты где?
   Из теплушек неслось пение, и было пестро, шумно.
   - Лизка! Лизка! Девочки, Лизка! - закричали, замахали руками,
перевешиваясь через перекладину в раздвинутых дверях теплушки.
   И Лешкина девушка в тюбетейке завопила счастливо:
   - Девочки! Девчонки, милые! Это я! Ох, девчонки, держите консервы!
   Ахая, тормоша Лизку, бранясь: "Ах, чтоб тебя, дуреха! Чуть не
опоздала!", девчата подхватили мешок у Лешки и передали в вагон. И туда же
уплыл парусиновый саквояж. Парень в берете, проходя мимо, деловито сообщал:
   - Салют, девоньки] Подтягивайся в вагон! Сейчас двинемся...
   Зазвучал горн, В груди у Лешки тревожно отозвалось. Все встрепенулись,
замолкли и полезли поспешно в вагоны.
   Лизка сняла очки, вытерла скомканной тюбетейкой лицо и крепко
встряхнула Лешкину руку.
   - Ну, пока. Спасибо тебе. - Она вдруг быстро приблизила к нему
распаренное, все в красно-белых пятнах лицо и чмокнула его в щеку. И тут
же кто-то другой с торчащими из-под платочка косицами, вывернувшись из-под
ее руки, тоже громко чмокнул Лешку.
   - А ну вас, - сказал, смутившись, Лешка. - Много вас тут.
   - Жди меня! - крикнула девушка с косицами. - И я вернусь! Быть может!
   Она протянула руки, и девчата втащили ее, а за ней Лизку в вагон. И
теперь они обе стояли в первом ряду, навалившись животами на перекладину,
а на них напирали сзади и кричали ему:
   - Поехали с нами!
   Кто-то затянул:

   Мы поедем на Луну,
   Там засеем целину...

   Состав тронулся. Девчата замахали, закричали что-то Лешке, но
невозможно было разобрать что. Лешка тоже махал им и взволнованный шел
рядом с вагоном. Его. так и подмывало вскочить к ним в вагон и уехать
далеко-далеко от Лабоданова и Славки, от Баныкина, от милиции... Вагон
стал обгонять его, и он отбежал, быстро вскарабкался на откос, чтобы
девчата в теплушке еще раз увидели его и помахали.
   Мимо поползли вагоны, разукрашенные плакатами:
   Нос не вешай,
   Дорога трудна.
   Спи, ешь - Впереди целина.

   "Не кантовать! Девушки"-это еще на одном вагоне, где едут девушки.
   "Даешь целину!"
   И в каждом вагоне, навалившись всем скопом на переклада ны, махали
руками и пели. И в каждом пели что-нибудь свое, а оркестр играл свое, и
стояла веселая неразбериха от проезжающих мимо хоров.

   Эх, бей дробней,
   Сапог не жалей.
   Заработаем мы с милым
   Больше тыщи трудодней.

   Проплыла вагон-лавка; прилавок, весы, дядька в белом халате за
прилавком - прямо как на сцене.
   Состав оборвался и пошел, вихляя хвостом. Открылись заслоненные им
маленькие дома рыбаков и в проемах между ними - море.
   Провожающие, стоя на откосе, все махали вслед ушедшему эшелону, и Лешка
махал со всеми. Оркестр немного еще поиграл, пока состав не скрылся из
виду. Потом музыка разом оборвалась, и все стали расходиться.
   А Лешка все еще стоял и смотрел на железнодорожный путь, желто-серый от
размолотого ракушечника, лежащего между шпал.
   Баныкин вошел в ворота под номером двадцать два. Во дворе он застал
лишь одну старуху. Она стояла у летней мазаной печки, помешивая ложкой в
кастрюле; концы серого шерстяного платка, лежащего у нее на плечах,
скрещиваясь на груди, были стянуты узлом на спине.
   Небольшая белая собака - Баныкин вступил, видимо, в подведомственный ей
сектор двора - приподнялась с нагретого булыжника и служебно залаяла.
   - Цыц, Пальма, гуляй себе,-сказала, обернувшись, старуха, и глаза ее
из-под сизых нависших век с любопытством оглядели пришельца.
   Это была такая заядлая старость, что Баныкин оробел.
   - Бабушка, можно вас?
   - Вы к нам? Отчего же, пожалуйста.
   Чему-то обрадовавшись и хитровато щурясь, она отставила с огня
кастрюлю, вытерла о фартук руки и зашелестела легкими подошвами, ведя его
за собой. Перед входной дверью старуха проделала какие-то заклинательные,
как показалось сначала Баныкину, движения.
   - Кш, кш! Несчастные! - размахивая темными руками, ругала она мух,
облепивших дверь. - Кто-то сало есть собирается, кабана на дворе держит, а
ты изволь мух кормить! Не хочется связываться, а то б живо этого кабана
дух тут простыл!..
   А где ж ваш чемодан? - спросила она вдруг, впуская Баныкина в дом.
   - Какой чемодан? Зачем он мне?
   - Ну ладно, - сказала она, быстро соглашаясь. - А все же лучше,
конечно, когда с вещами. Нам спокойнее, ведь мы еще не знакомы. А узнаем,
тогда можно и без чемодана. А по части чистоты спросите любого.
   Она юркнула мимо него и, став у изголовья двух пустующих, чисто
застеленных коек, сказала:
   - Ну, какая больше нравится? Выбирайте.
   Баныкин окончательно смутился:
   - Да мне не нужна койка.
   - Не нужна? Вы разве не командированный?
   Он покачал головой. Старуха разочарованно замолчала.
   - Мне тут, бабушка, кое-что спросить вас надо.
   - Я думала, вас из ЖКО прислали, с завода.
   - Я, откровенно говоря, из милиции. Вернее, из бригады содействия.
   - О господи! - тихо, испуганно вздохнула старуха и взялась рукой за
голову.
   - Мне тут кое-что узнать надо у вас о ваших соседях по двору.
   - Ой, как мне бьет в голову! Я ничего не слышу.
   Зачем только она вышла ночью? Зачем впуталась в это несчастье?
   Старуха украдкой разглядывала пришельца. Соломенную шляпу он не снял;
она прочно сидела на голове, слегка набекрень, и вид у него -был
залихватский.
   - Колпаков Алексей Степанович вам известен? - спросил он.
   - Это Лешка, что ли? - сильно волнуясь, спросила старуха.
   - Ну да, Лешка.
   - Господи, чего только придумают - Алексей Степанович.
   Как же, знаю его с самых детских лет. Раз как-то внучку мою подбил на
коньках. А так больше ничего особенного. Прекрасный мальчик.
   "О боже мой, - вздыхала она про себя.-Что теперь будет?
   Что будет? Хоть бы дочка пришла скорее..."
   - А поесть у вас дают?
   Баныкин не понял ее.
   - Когда забираете человека...
   - Уж как-нибудь, - сказал он неохотно.
   Старуха неотрывно следила за ним. Из-под темного головного платка
спускалась на лоб ей белая планка поддетого вниз второго платка. И глаза
из-под белой полоски живо поблескивали.
   - А родителей его и, так сказать, окружение, - скованно сказал
Баныкин,-вы знаете?
   - Знать-то знаю, да вот глаз..
   - Что глаз?
   Она повернула к нему лицо, старательно приподняв темные веки, и Баныкин
увидел, что один глаз у нее будто затянут пленкой.
   - Катаракта. Уже давно пора резать. А никак не соглашаются из-за
гипертонии... Да вы сядьте.
   Он нащупал сиденье, опустился на стул и вздохнул. Ну, какие еще болячки
станет показывать ему старуха? Ему было стыдно и неловко, и он проклинал
себя, что связался с ней, надо было прямо идти к родителям,
   Но тут старухе самой в диковинку показалось, что она так смело и вроде
бы запросто ведет себя с "человеком из милиции".
   Она замешкалась в отдалении от него у столика и ни с того ни с сего
щелкнула выключателем приемника.
   - Ну? Чего ж ты молчишь? - спрашивала она у приемника, привалясь впалой
грудью к его полированной коробке и лукаво поглядывая на Баныкина.
   Она улыбалась, и удлиненный нижний зуб, неправильно прикусывающий
верхний ряд, придавал ее лицу страшно хитрое выражение.
   Баныкин строго спросил:
   - Вы можете дать характеристику родителям Алексея Колпакова и его
окружению?
   - Характеристику?-Старуха важно задумалась.-Вот мать у него, например,
красавица. Только поглядеть. А до чего же как соседка приятная. Прошлый
год я перец не готовила н..
   зиму, не мариновала. Врач запретил мне его есть. Из-за катара
дыхательных путей. Слышите, как дает себя знать? Кх-кх! - покашляла
старуха.-Так соседка, бывало, навестит и перчика мне принесет.
   Испуг ее окончательно прошел, и теперь старуха сновала по комнате и
маялась, заглядывая в окно, - ей хотелось, чтоб хоть кто-нибудь из соседей
увидел, что в старухе Кечеджи нуждается должностное лицо.
   - Вы придерживайтесь относительно родителей Алексея Колпакова, -
попросил Баныкин.
   - Пожалуйста, - охотно согласилась старуха. - Ну, мать иногда на него
обижается. Даже заплачет другой раз. Каждому, как ни говорите, хочется,
чтобы свое дитя в люди вышло... Ай, вот и она как раз идет!
   Баныкин поглядел поверх головы старухи в окно, поспешно простился и
вышел.
   По двору шла женщина в белом платье, с большой продовольственной сумкой
в руках. Баныкин подождал, пока она скрылась за дверью, и тогда постучал.
Ему тут же открыли. Он сказал бодро:
   - Здравствуйте. Я из комсомольской бригады содействия милиции.
   - Очень приятно, - сказала Лешкина мать, попятившись в замешательстве.
   Он прошел за нею в комнату.
   - Я по поводу того, что случилось ночью. По поводу Алексея Колпакова.
   Она возбужденно посмотрела на Баныкина и перевела взгляд на Матюшу,
сидевшего с газетой тут же за столом.
   - Вы присядьте, - сказал Матюша.
   Баныкин охотно обернулся к'нему. С мужчиной говорить все же легче. Он
сел, положив на стол перед собой соломенную шляпу. Матюша поднялся, снял
со спинки стула пиджак и надел его. Он опустился на прежнее место напротив
Баныкина и напряженно посмотрел на него. Баныкин почувствовал: он в курсе
ночного происшествия.
   - Этой ночью, находясь на посту, -г- старательно сказал Баныкин,-в
конце Торговой улицы, внизу... Мной лично был задержан ваш сын.
   - Его отец погиб в Берлине,-осторожно вставила мать.
   Баныкин, тушуясь, закивал.
   - Никогда б не подумал, что он во что-то замешан.
   - В том-то и дело, - тяжело заговорил Матюша. - В том-то и дело, что он
замешан. В остальном разберутся без нас.
   - Тут какая-то грязная история, - избегая смотреть на мать, сказал
Баныкин. - Я хотел размотать ее с вашей помощью.
   - Грязь, грязь, - с нервным упорством подхватила мать, тиская руки, -
ужасная грязь. Это все из-за этой девчонки. Это она его подстрекает!
   Баныкин изумился. Он откинулся на спинку стула.
   - Неужели из-за девчонки?
   - Да, да! Я сама ее видела ночью. Она пряталась тут во дворе.
   - Какое это имеет значение?-остановил ее Матюша.
   Мать испуганно посмотрела на него.
   - Мы еще до вас решили: надо сообщить в милицию. Ведь правда, Матюша,
мы так решили? - захлебываясь словами, растерянно твердила она. - Надо
просить, чтобы его поскорей в армию взяли, не дожидаясь срока. Его нужно
поскорей забрать от нее.
   - Сообщить в милицию недолго.
   - Я могу сказать одно. Он был обеспечен всем необходимым.
   Больше того, он получал деньгл и на сигареты и на кино. Мы сознательно
шли на это, чтобы отсутствие денег не толкнуло его на что-нибудь такое,-
глухо, с усилием говорил Матюша.
   Он поставил на стол локти и подпер ладонями голову. - Хотя, возможно,
что не на все ее прихоти хватало. За это не поручусь.
   - Прошлый год, когда на шаланде плавали,-сказал Баныкин растерянно, -
такой был старательный парнишка...
   - Шаланда ничего серьезного не могла ему дать. Блажь одна.
Распущенность, и ничего больше, - веско сказал Матюша.
   - Ну, как сказать. Там у нас был случай... Так он здорово проявил себя.
   Когда шел сюда, Баныкин собирался сделать строгое внушение родителям,
чтоб знали, какая ответственность возлагается на них, - ведь в случае чего
им придется брать сына на поруки.
   Но разговор велся совсем не так, как надо. Стараясь держаться
официально, он сказал:
   - Допустим, вскроется тут уголовное преступление. Тогда что?
   Мать, переводившая с Матюши на него воспаленные глаза, всхлипнула.
   - Матвей Петоович вырастил его, он ничего для него не жалел. Боже мой!
Учись только, пожалуйсга. Получи законченное образование А он что сделал?
Теперь ведь узнают на фабрике у Матвея Петровича... Ведь это железо по
весу сдают.
   - Если вскроется, что этот железный хлам,-сказал Баныкин, - который он
куда-то волок... Его ведь тогда привлекут.
   Матюша сложил газету, сурово провел ладонью по линии сгиба.
   - Это будет для него хорошая встряска.
   Под окном на улице кто-то громко вздохнул и пошел прочь, тихо шаркая
подошвами
   - Матвей Петрович был для него всегда лучшим примером во всем. Это
общее мнение всех, - еле слышно сказала мать.
   Она сидела на стуле с окаменевшим лицом, теребя пряжку на своем
поясе.-Может быть, его простят. Как вы думаете? Ведь он еще пока
несовершеннолетний. К нему должны снисхождение иметь...
   Матюша опять подпер ладонями голову, сурово, несчастно уставился в стол.
   У ворот поджидала старуха Кечеджи. Она стояла сгорбившись, по-детски
наивно прикусив палец во рту.
   - Товарищ начальник!
   - Ну, я товарищ начальник.
   - Как же так! Родное дитя!
   Баныкин смутился, поняв, что это она подслушивала под окном их
разговор. Она взялась крючковатыми пальцами за лацкан его пиджака, не
отпускала и уговаривала:
   - Раз он молодой, не потерянный еще, из него человека можно сделать.
   Лешка прошел мимо тира, у дверей которого стояла Жужелка. Она
всплеснула руками, точно какая-нибудь особа из прошлого века.
   - Ой! Где ж ты пропадал?
   Она что-то еще крикнула ему вдогонку, но он не обернулся.
   Жужелка шла за ним. Он это ясно чувствовал. Завернул за угол и
остановился. Ну конечно, она подоспела тут же.
   - Что ты натворил? Ты скажи! Слышишь? Ну скажи Она била сама не своя,
уж больно серьезная - взрослая какая-то.
   -- Чего ты ходишь за мной?
   - Как ты мог! Нет, ты скажи, как ты мог! Это совершенно не похоже на
тебя. Я бы ни за что не поверила. Ни за что!
   И все молчком. Если б я только знала.
   - Интересно! Что б ты сделала?
   - Я б никогда не допустила! Никогда!
   - Не ори!
   - Я теперь все узнала, что это такое было ночью.
   - Колоссально! Что же ты узнала?
   - Ты куда-то хотел отвезти это железо... и что-то, кажется, уже отвез.
   - Ну и что?
   - А это нельзя. Это же на завод идет. Ты что, забыл, как мы лом
собирали? Ты все забыл!
   - Перестань сейчас же дрожать!
   - Я не дрожу. Если б я была мальчишкой, я бы тебя избила. Имей в
виду-тебя Виктор Лабоданов ждет.
   - А где ты его видела? Он что, приходил?
   - Да! Приходил! Ты ему расскажи. Все расскажи, слышишь? Пусть он
поговорит с тобой как следует
   Он пошел дальше. Жужелка опять потянулась за ним.
   - А откуда ты узнала? Ну, насчет всего этого?
   - Старуха Кечеджи говорила, она ужасно нервничает.
   А мама сказала...
   - Ну? Договаривай. Что там сказала мама?
   - Нет, нет! Давай сейчас о чем-нибудь другом поговорим.
   - Ты что за мной тащишься? Отстань или скажи наконец, что твоя мать
сказала. Что еще за тайны мадридского двора?
   Он остановился. Солнце пекло. Оно совершенно разморило людей,
толпившихся с краю тротуара в ожидании трамвая.
   - Она сказала, что ты теперь погибнешь.
   - Опять орешь! Обязательно надо оповещать всю улицу.
   О господи, она, кажется, собралась реветь.
   - Это уж слишком. Я пока еше не покойник.
   - Как я могла допустить такое!
   - При чем ты тут? Вот еще глупости.
   Кто-то там над ними пускал мыльные пузыри, и один из них,
переливающийся всеми цветами, опустился на голову Жужелки и тут же лопнул.
Она, конечно, не почувствовала. У нее было несчастное лицо.
   - Помнишь, какой ты пришел с шаланды?
   Он пожал плечами.
   - Да знаешь, какой ты был - ты был красивый.
   Он фыркнул, сильно покраснев. Он был очень польщен всетаки.
   - Я думала, ты ищешь такое дело, чтоб тебя захватило.
   И что ж поделать, если не сразу можешь найти. Главное, чтоб нашел.
Потом ты придумал эту "грязнуху".
   - Врал я тебе, что ли, про "грязнуху"? Врал, по-твоему?
   Да завтра как раз окончательный ответ должны дать.
   - Не перебивай меня! А я тебе верила. Я тебе потакала, понимаешь! Я
тебя раз-вра-щала!
   - Кончай психовать сейчас же.
   Он полез в карман, но не в тот, где лежали деньги, он уже давно
переложил сигареты в другой карман. Достал пачку. Последняя сигарета.
Зажал сигарету губами. Бросил скомканную пачку. Закурил.
   - Завтра схожу за ответом насчет "грязнухи". А это все ерунда. Притащу
все их обрезки обратно, и все. Никто не подкопается.
   Он врал с воодушевлением.
   - Правда? С тобой ничего не будет?
   - Ну, а ты как думала? Я уж не такой простачок.
   Он сел на выщербленные ступень