дце.
   - Ты ничего не знаешь о Лешке? Что с ним? - запыхавшись, спросила она,
не поднимая головы: после того, что произошло вчера в парке, у нее не
хватало духу взглянуть ему в лицо.
   Молчание. Он вдруг порывисто приблизился к ней.
   - Ты молодец! Молодец, что пришла.
   Он сжал ее руки у плеч. Жужелка оцепенела. Глянула через перила:
маленькая яблонька под ними, и человек, коловший полено, - все
опрокинулось, летит куда-то к черту.
   Лабоданов толкнул дверь, они прошли через кухню в знакомую Жужелке
комнату.
   - Провинциальная идиллия!-громко сказал Лабоданов.
   Сквозь туман, застилавший от волнения глаза, Жужелка увидела на стене в
большой общей раме два портрета,-должно быть, родителей Лабоданова в
молодости. Лабоданов потянул ее за руку, они очутились в закутке,
отделенном от основной комнаты дощатой перегородкой. В прошлый раз она и
не заметила, что тут вообще что-то есть. Жужелка сразу, точно глаза
протерла, огляделась: кроме кушетки старый потрепанный кухонный стол,
самодельная некрашеная полка, на ней немного книг. Зеркало на стене.
   - Тут я помещаюсь,-громко сказал Лабоданов.-То, что я хотел бы иметь, я
не имею, а то, что имею, не устраивает меня.
   Предпочитаю так: как голый человек на голой земле.
   Это было так необычно, неожиданно. Но его громкий голос, произносящий
посторонние слова, не имеющие отношения к тому, что пережила она только
сейчас, в первые минуты их встречи, развеивал волнение. Успокаиваясь, она
сказала себе: "Он - необыкновенный"-и вспомнила: Лешка тоже так говорил.
   - Родители знать ничего не хотят. Им хоть деньги отвали - не поможет.
Они ведь не чувствуют убогости своего жилья. Шифоньер - предел их
мечтаний. Никаких запросов у них. Неандертальцы, честное слово.
   Она вдруг почувствовала: он старается быть убедительным, ему не
безразлично, какое впечатление он и даже квартира, где он живет,
производят на нее. Смутившись, она поспешно кивнула, показывая, что все
поняла, во всем с ним согласна.
   - Ты садись.
   Сам он сел на стол, сдвинув лежавшие на нем гантели. Жужелка расправила
платье, стараясь не слишком помять его, села на кушетку, упиравшуюся в бок
стола, и еще раз огляделась.
   Лабоданов нагнулся к ней, и его голое плечо-он был без рубашки, в
красной майке-коснулось Жужелки.
   - Ну, что будем делать?
   Он был осторожен с ней и не так уверен в себе, как раньше, и это
тронуло Жужелку. Может быть, она что-то не так поняла там, в парке.
   - Я хотела узнать о Лешке. Куда он мог деться?
   - Для этого, значит, ты явилась?
   - Ну да.
   Лабоданов взглянул на ручные часы.
   - Сейчас уже все. Он уже давно в милиции.
   Он закурил. Жужелка напряженно украдкой следила за ним, ждала; он
немного покурит и добавит что-то еще о Лешке, и все будет не так
безнадежно и окончательно.
   - Ему мозги сильно вправлять надо.
   - Это конечно.
   - Хватит ли у него духу. Тут надо твердо держаться...
   - Ну, духу у него хватит.
   - Главное, чтоб он никого не впутывал. А то ему несдобровать, хотя б
сам он отвертелся, цел остался. Может, тебе придется ему это разъяснить.
Ты ведь на него влияние имеешь?
   Главное, чтоб ни на кого не валил, не впутывал.
   - Этого он никогда не сделает! - надменно сказала Жужелка. - Что бы ему
ни грозило!
   - Тогда - порядок. Если с умом будет вести себя - ничего с ним не
случится. Тут надо на своем стоять во что бы то ни стало, тогда никак не
подкопаются...
   Жужелке вдруг стало ясно, что с Лешкой непременно "случится", он не
отвертится, не сможет или не станет этого делать.
   Она молча вздохнула. Лабоданов докурил и пересел к ней на кушетку.
Мелькнули совсем близко его пронзительно голубые глаза, он обнял Жужелку
за плечи и с силой притянул к себе.
   - Клеопатра! - зашептал он, касаясь губами ее уха.
   В смятении Жужелка ждала, что будет. Ей казалось, после того как он
поцеловал ее в парке, они навсегда теперь связаны.
   Было тихо. Только - тюх-тюх - доносился со двора топор.
   Лабоданов взял ее руку, поднес к губам, подышал в ладошку. Жужелка
выпрямилась, замерла-сейчас он заговорит о любви...
   - Была такая древняя императрица, твоя тезка. Такие ночи отхватывала -
египетские...
   - Это у Пушкина о, ней написано?
   - Неважно у кого. Важно; что понимали люди, в чем смысл жизни...
   Он замолчал, теребя ее пальцы. Сидеть в молчании и ждать было
невыносимо.
   - Какая я Клеопатра. Не знаю, откуда только мама взяла.
   Ведь я родилась тут при немцах, и мама вообще не надеялась, что я
выживу... Она говорит: после всего, что она вынесла со мной, меня простым
именем не назовешь.
   Лабоданов поднялся и потянул ее за руки. Он стоял близко к ней, касаясь
ее, не выпуская ее рук; его лицо, совсем незнакомое, сумрачное, со сжатыми
губами, пододвинулось к ней.
   - Чего ты убежала вчера? Кто ж так делает?
   Она выдернула руки, отошла.
   - Это правда, что ты по перилам бегаешь?
   - А ты откуда знаешь?
   - Мне говорили.
   Лабоданов улыбнулся, с вызовом кивнул ей:
   - Пошли?
   Пройдя кухню, они очутились опять на площадке второю этажа, обнесенной
перилами. Лабоданов тут же вскочил на перила.
   - Ой, ой, ье надо! - взмолилась Жужелка.
   Было нестерпимо страшно.
   Лабоданов был похож на циркового артиста-такой же обнаженный и сильный,
и эта туго облегающая красная майка Ей было не по себе от звероватого
азарта, с каким он бегал по перилам.
   Он спрыгнул прямо перед Жужелкой, разгоряченный, громко дыша, втолкнул
ее в полутемную кухню и молча стал целовать.
   Потом, крепко прижав к себе, приподнял и перенес в большую комнату.
   - Ты ведь гречанка, - шептал он.
   - Да, по отцу.
   - Все равно. Страстная натура.
   Жужелка с трудом высвободилась.
   Там, в парке, вчера - обрыв, кусты, мрак. А здесь сейчас йй не было
страшно, и она ведь не хотела быть синим .чулком. Но она едва
сдерживалась, чтоб не разреветься.
   Заглядывая ей в лицо, Лабоданов провел рукой по ее воло
   - Прикидываешь, сколько дней знакомы. Угадал? Думаешь, как это так все
быстро? Точно? Только выбрось это. Хлам это, понимаешь? Ты где живешь, в
каком веке? Это у наших предков времени было сколько угодно. А у нас _ нет!
   Ей надо было понять, что здесь сейчас происходит. Было чтото дикое в
том, что они говорят сейчас совсем не о любви. Она подавленно и
разочарованно молчала.
   - Ты чего ж молчишь? Скажи что-нибудь.
   - Я не подсчитывала дни, - сказала она, волнуясь. - Я эб этом не думала.
   Лабоданов присвистнул, пытливо и насмешливо уставился на нее.
   - АО чем же тогда? Может, о колечке до гробовой доски и как его-дворец
венчания? Об этом?
   Жужелка вспыхнула и залилась краской.
   - При чем тут это. Я ведь о чувстве...
   - Колоссально! Все эти красивые слова - вот! - Он отрубил ребром ладони
на горле. - Не выношу! Все хотят получать удовольствие. И не надо врать,
прикрашивать, .,
   Жужелка не все поняла, ей нужно было обдумать то, что он говорил, но
его тон сказал ей. больше, чем сами слова.
   - Опять молчишь? Скажи что-нибудь.
   Она.молча покачала головой и отвернулась. "Ты самая замечательная
девушка на свете", - вдруг вспомнилось ей.
   Лабоданов настойчиво стиснул ее плечи, приговаривая, как тогда, в парке.
   - Ты мне нравишься. Нравишься! Понимаешь?
   Она изо всех сил оттолкнула его, вспыхнув от негодования:
   - Не смей меня трогать!
   И словно этой ее резкости, этого сопротивления только и не хватало
Лабоданову, и случилось наконец то, чего он ждал. Он схвягил ее за руку,
рванул. Затрещало разорванное платье. Белое платье для школьного
выпускного вечера. Что происходит? Ее охватило отвращение. Она вцепилась
зубами в скользящую по се шее, по груди руку Лабоданова.
   Он с силой толкнул Жужелку.
   - Гречка проклятая!
   Она больно ударилась о комод. Прикрывая рукой разорванное на плече
платье, пошла к двери, окаменев - без единого чувства в душе. Лабоданов,
быстро опередив ее, повернул ключ в замке и загородил собой дверь.
   - Не уйдешь!
   Секунду она беспомощно постояла. Отбежала к окну, в глубь комнаты.
   - Не подходи! - безголосо, шепотом выговорила она.
   Справа от нее-комод с таким же фаянсовым котом, какой она час назад
разбила. Слева на стене-"провинциальная идиллия". За спиной - открытое
окно.
   - Поди сюда! Поговорим,-позвал Лабоданов.
   Она следила за каждым его движением. Не трогаясь с места, нащупала
рукой у себя за спиной подоконник.
   В этот момент в дверь постучали. Лабоданов не шевельнулся.
   Жужелка хотела крикнуть, но, как во сне, не было голоса. Стук
повторился. Кто-то стучал настойчиво, изо всех сил.


   Баныкин, ни слова не говоря, куда-то повел его. Они шли - впереди
Баныкин, за ним Лешка. Еще сколько-то шагов - и милиция. В голове
копошились вялые, тупые мысли. Например, о шляпе Баныкина. Какая это
уродливая вещь. Просто сил никаких нет. Зарабатывает прилично, а одеться
как человек не может.
   К тому же еще, конечно, боится прослыть стилягой и напяливает на себя
черт знает что.
   Баныкин внезапно остановился и, обернувшись, поджидал его.
   Когда Лешка поравнялся с ним, сказал:
   - Я поговорить с тобой должен. Интимно. Куда только податься, не
соображу. - И увидел перед собой обсыпанное веснушками мальчишеское
лицо.-Ты не отставай!-Баныкин размашисто повел рукой.
   Что еще придумал? Поговорить по душам, это он любит.
   Остановились возле взорванного немцами здания. Остов его уцелел -
старинной кладки, бурый от времени, закопченный кирпич. Разорванные проемы
дверей и окон. На единственном нерухнувшем балконе буйно пророс зеленый
куст.
   Обогнули руины. Баныкин пропустил Лешку вперед. Куда это он его
конвоирует? Вошли во двор. Маленькие девчонки, взявшись за руки, ходили по
кругу, приседали и что-то хором выкрикивали. Увидя незнакомых людей, они с
визгом бросились врассыпную.
   - Давай сюда! - сказал Баныкип.
   Они постояли в проеме, - может быть, тут как раз и был вход, -
поглядели внутрь этого полого здания. Болтались проржавелые рельсы. Внизу,
где вывернут взрывом фундамент, пробивалась трава. Спрыгнули. И сразу
оглушил птичий гомон, как в лесу.
   - Я это место давно знаю, - сказал Баныкин, и его голос прозвучал тут
гулко, странно и словно издалека. - Сюда только девчонок водить. Никто не
помешает. - Он сел на утрамбованный дождем и ветром щебень.
   Лешка стоял насупившись. Чего Баныкин куражится? Что ему надо?
   Баныкин протянул ему папиросы, он не взял.
   - Ты садись, в ногах правды нет.
   Лешка сел, положил рядом пиджак и сверток, нащупал в кармане пачку и
вытащил сигарету, благо еще оставалось три штуки.
   Он испытывал нехорошее возбуждение от неотвязной мысли о том, что его
судьба находится теперь в руках Баныкина. Некоторое время они молча
курили. Над ними порхали птицы, птицы облепили рельсы и балки и хором
гомонили. А еще выше стены упирались в квадрат неба, усеянный, если
старательно вглядеться, слабыми звездами.
   - Подумать только, - сказал Баныкин, - может, скоро отправимся с
визитом дружбы на Марс. У тебя дух не захватывает?
   Лешка не сразу ответил.
   - Захватывает. Только, говорят, там кислорода процентов тридцать всего
по сравнению с нашей атмосферой. Для нашего человека тяжело чам.
   - Перекачаем!
   Баныкин обернулся - лицо в светлой щетине, из-под шляпы напористо
торчат колечки волос,-не глядя в глаза, спросил:
   - Кто тебя опутал? Неужели девчонка?
   - Какая девчонка? Ты что, сбесился?
   - Я серьезно тебя спрашиваю. Мне знать важно. Ты знаешь, о ком я
говорю. Ты в эту грязь из-за нее влез?
   Лешка побелел и сжал кулаки. Сказал тихо:
   - Сволочь ты!
   Баныкин не обиделся. Он даже повеселел.
   - Значит, нет? Ну, слава богу. А то я не мог прийти в себя, честно
говоря, как мне это сказали. У меня прямо из головы не выходит. Неужели,
думаю, такая обманчивая внешность?
   На потемневшем небе заиграли розовые блики, то и дело вспыхивали
зарницы - это шел чугун.
   Лешка остыл, возмущение улеглось, его даже не интересовало, кто это
оговорил Жужелку. Было что-го удивительное в том, что, сидя тут на
развалинах, в полом, изувеченном кирпичном кожухе, видишь над головой, как
перебегают оранжевые встлохи, - небо отражает пламя расплавленного чугуна.
И Игнат Трофимович сейчас смотрит, упивается.
   Странное чувство охватило Лешку, точно он уже навсегда выломился из
обычной жизни и отсюда, с этих развалин, дорога ему куда-то еще, но только
не обратно.
   - Ты веришь в любовь с первого взгляда?
   Лешка вздрогнул.
   - А что?-Во рту пересохло, он громко, демонстративно откашлялся.
   - С того дня из головы она не выходит. Но держу себя в руках. В чужое,
брат, счастье не вкатаешься. Ты счастливчик.
   Тебе можно позавидовать черт знает как. Эх, такую молоденькую прижать
покрепче, ~ мечтательно сказал Баныкин.-И чтоб такая прелесть в рот тебе
смотрела и слушала.
   - Послушай!-хрипло сказал Лешка, отметая весь этот Сред. - Это самая
замечательная девушка!
   - Я тебя понимаю! Я сам так думал. Я даже стихи начал сочинять. Вот
послушай...
   Лешка даже рукой отмахнулся:
   - Да не надо!
   Чего он вяжется со своей откровенностью?
   - У тебя космические масштабы... А в такой малой материи. .. - он
старался говорить как можно насмешливее, - гы не слишком разбираешься. ..
   Бдныкин, помолчав, спросил:
   - Ты сколько классов окончил?
   - Девять.
   - А я пока шесть. Ты хочешь сказать, культуры не хватаег?
   Да? Ты говори прямо.
   - Я не о том. Я тебя спросить хотел. Я на заводе у вас читал в
многотиражке: "В этом городе в семье рабочей человеком стал, как
говорят..." И так далее. Фамилия автора не указана.
   Может, это ты сочинил?
   - А что? - самолюбиво вскинулся Баныкин.
   - Ничего особенного. Общие слова.
   Баныкин помолчал, хмурясь, обеими руками вертел на колене снятую с
головы шляпу.
   - Некоторые молодцы, послушать их, обходятся вообще тремя словами!
Колоссально! Железно! Коронно! - и все тут, на нее случаи жизни. И еще
бравируют этим. Тарабарщина какая-то.
   Они в тупик уткнутся с такими понятиями. У них мышление атрофируется
вконец. А я еще членораздельную речь не теряю.
   Его заело, он прямо-таки не мог остановиться.
   - А что культуры мне не хватает-это точно, тут ничего не возразишь.
   - Да я об этом и не думал, чего ты прицепился.
   - Не пришлось по-человечески учиться, как другим...
   Лешка и не рад был, что полез с этим стихотворением. Теперь Баныкин не
отвяжется.
   - А между прочим, Горький тоже не кончал десятилетки.
   - Горький не кончал, а нам с тобой надо. Дураки вы! - сказал
Баныкин.-Те, что вроде тебя от учебы отбиваютя. Тьг думаешь, учеба-это не
работа. Еще какай работа, самая тяжелая. Вот ты, например. Тебе мозгами
работать надо. Ты в самом соку для этого по своему возрасту.
   Лешка ничего не ответил. Ни к месту сейчас об этом. Глупо даже. И чего
Баныкин наваливается. Такой человек надоесть может до зубовного скрежета.
   Лешка смотрел на шляпу, до одурения мелькавшую перед глазами, слушал,
чувствуя прямолинейность Баныкина, эту грубую беспощадную силу,
направленную теперь против него, и ждал, когда же кончится вся эта мура,
этот нелепый разговор, и чнется суд и расправа.
   Небо успокоилось - кончился пуск чугуна.
   Баныкин перестал вертеть шяяпу и в упор посмотрел на Лешку.
   - Я ведь тебя отпущу. Иди куда хочешь.
   Лешка провел ладонями по голове, пропуская волосы сквозь пальцы.
   - Смотрите, доверие какое! - И запнулся под хмурым взглядом Баныкииа.
   - Только я размотаю эту ниточку, - строго сказал Баныкин. - Я так не
оставлю. Тебя толкнули, как пешку, а ты и пошел. Верно я говорю?
Устойчивости в тебе никакой нет. Вот что.
   А надо всегда под ногами палубу чувствовать.
   - Слышали все это. Обрыдло! На нервы действует.
   - Тебе дело говорят. А ты как балда какая-то. Надо в жизни цель иметь.
В этом все. Без этого под ногами болтыхаться будет. При любой качке не
удержишься.
   Каждый считает своим долгом ткнуть, что у тебя нет цели в жизни, А
кстати сказать, что это, на лбу у него написано, что ли? Вот Славке никто
об этом не говорит. Учится в техникуме - значит, порядок. Цепляются к
узким брюкам, к его прическе, а по поводу цели жизни считается, что тут у
него все благополучно.
   - Ты прошлый год на шаланде совсем другой был.
   Он мог бы сказать: не для того я тебя прошлым летом из воли вытащил,
чтобы ты в грязи обляпался. Но об этом Баныкин молчал.
   - Ты ж такой был законный хлопец. Как же ты дошел до такого? Ты скажи.
   Все, что Лешка разучивал вчера под диктовку Лабоданова, повылетело из
головы. Да он и не стал бы сейчас отбиваться, врать, выпутываться.
   - Что же молчишь? Я-то, откровенно говоря, загреметь за тебя могу.
   Лешка притих настороженно. Может, Баныкин ждет, чтоб он взмолился,
запросил пощады? Благодетельствовать захотелось, кичиться. Глухо, упрямо
сказал:
   - А ты делай как надо.
   - Дура! - сказал Баныкин. - Ты меня на пушку не бери. Не могу я так вот
взять и отдать тебя в руки правосудия. Хоть и обязан. Если б я тебя не
знал. А то ведь знаю. Ведь тебя на поруки взять некому. Понимаешь? Полная
растерянность у твоих родителей. Я ведь был у них.
   В проеме стены было видно: маленькие девочки опять сошлись в кружок.
   - Имей в виду, я тебя не выпущу из поля зрения. Ни на шаг. Будешь у нас
работать, может быть, даже в нашей бригаде.
   Я уже позондировал.
   Лешка сказал что-то о кадровичке.
   - Так то тебе отказали, а то нам - комитету комсомола - пусть попробуют
отказать. Вот это, собственно, все.-Он закурил. - А ты чего молчишь?
   Что он мог сказать? Он сидел, распластав на коленях руки, вперившись в
проем стены.
   - Я у них назад отниму все железо, все до капли...
   - Завтра обо всем спокойно поговорим. Все обсудим. - Баныкин протянул
ему пачку папирос, сбоку смотрел на него, пока Лешка раскуривал. - До чего
же ты зеленый, неокрепшии.
   А кое-кто этим воспользоваться захотел. Это ж не люди, им бы только
было из чего зажигалки и разную муру делать на продажу. Наживаться.-Он
осекся:-Ну их к черту!-Посмотрел опять на Лешку и вдруг спохватился: -
Слушай, если я что не так сказал насчет девушки, ты извини. Ты тонко
чувствуешь. Может, тебе неприятны мои слова.
   Лешка молчал.
   Сквозь сумятицу чувств, обрывки своих и баныкинских слов что-то
всколыхнулось из глубины души. Он сидел бы и сидел вот так с Баныкиным.
   Баныкин встал и нагнулся за шляпой. Помогая друг другу, они
вскарабкались на проем и очутились во дворе. Девчонки на этот раз не
обратили на них внимания. Со двора к руинам лепился домишко, использующий
уцелевший пролет стены.
   Лешка с каким-то наслаждением смотрел на этот домишко, на тоненькое,
вымахавшее вверх дерево, положившее на его крышу свои ветви.
   Он шел, перекинув через плечо пиджак, размахивая свертком.
   Он возвращался из далекого и странного путешествия.
   За его спиной компания рабочих перебрасывалась колкостями на его счет.
Но Лешка не очень-то прислушивался.
   - Эй, как тебя! - настойчивый окрик.-Трех рублей у тебя нет, что ли?
Так на вот, возьми!
   - Есть у меня три рубля! -догадливо на ходу оборачивается Лешка. -
Некогда мне в парикмахерскую сходить.
   - Тебе ножом отрубить твои волосы надо,-зло говорит крепкий, загорелый
немолодой рабочий. - Ты с кого пример берешь? Может, уже и бородку
запускаешь?
   - Да нет, - покладисто, смущенно обороняется Лешка. - Не собираюсь.
   Дверь тира была распахнута. Мишени лежали кучкой на полу за прилавком
Дядя Вася в своей синей полосатой рубахе, выпущенной па брюки, в
неизменной старенькой кепке белил стену, испещренную метками от пуль.
   - Дядя Вася, можно тебя па минутку?
   - Чего тебе?
   Лешка подлез под прилавок. Он попросил дать ему в долг семь рублей.
Очень нужно.
   - Я б так не стал беспокоить. Я отдам. Честное слово. В порт пойду
грузить. Я отработаю, можешь не сомневаться!
   Дядя Вася поокунал кисть в таз с белилами, бросил ее и, гремя протезом,
прошагал к кассе.
   - Не надо бы