днялся, застучал в дверь.
   Открылся глазок, в нем показалось лицо коридорного.
   - Чего стучите?
   - Ведите меня обратно к следователю!
   - С корпусным говорите.
   - Давайте корпусного!
   Окошко захлопнулось.
   Иван Никитич сел на койку. Вот чем угрожал ему этот негодяй Гай.  Такой
же уголовник, как и их вожак Сталин. Недаром Сталин  в  тюрьмах  дружил  с
уголовниками. Но с дочерью они еще ничего не сделали, они только угрожают,
показывают ему, к чему может привести его упорство, мол, знай, что ожидает
твою дочь. Нужно взять себя в руки. Они понимают: если пойдут на такое, то
после этого уже никогда ничего  от  него  не  добьются,  пока  они  только
угрожают, угрожают дочерью, потом будут угрожать женой.  Но  угроза  может
перейти в действие. И самого расстреляют без суда и следствия.  Его  жизнь
кончена, подпишет - не подпишет, жизнь кончена.  Сталин  его  расстреляет,
это ясно. Значит, надо спасать жену и  дочь.  Надо  что-то  уступить.  Они
согласятся и на малое. Он им слишком  нужен.  Без  него  нет  троцкистской
части их так называемого "Объединенного центра". Зиновьев и Каменев у  них
в кармане, это следовало ожидать - девять лет они каются во  всех  грехах,
покаются и в новых, покаются, в чем им прикажут.  Но  он,  всегда  знавший
цену Сталину, никогда не каялся. Он  отошел  от  оппозиции  в  1929  году,
решив, что Сталин встает на путь, который предлагала  оппозиция,  на  путь
борьбы с правой опасностью, и в этих условиях следует работать для партии.
Он  быстро  понял  свою  ошибку:   Сталин,   как   всегда,   маневрировал,
ликвидировав оппозицию политически, он всех бывших оппозиционеров  упрятал
в тюрьму. Теперь он хочет их уничтожить физически. И  он,  Смирнов,  будет
уничтожен. Но он обязан спасти семью. Для этого выйдет на суд. И этим хоть
в какой-то  степени  уменьшит  ложь,  которую  обрушат  на  него  покорные
подсудимые и продажные свидетели.
   Смирнов заявил Гаю, что он согласен признать, будто Троцкий в 1932 году
дал установку о терроре. Но  он,  Смирнов,  сидевший  в  тюрьме,  никакого
участия  в  терроре  не  принимал  и,  участвовали  ли  в  терроре  другие
обвиняемые, не знает. Взамен он требует, чтобы его дочь немедленно вернули
домой и чтобы ему дали возможность в этом убедиться.
   Гай эти условия принял. Часа через два Смирнова снова вызвали к Гаю,  и
тот предложил ему позвонить домой. Смирнов позвонил. Подошла  жена,  потом
взяла трубку дочь. На их вопрос, что с ним, Смирнов ответил:
   - Все в порядке.
   В присутствии  Гая  из  его  кабинета  Смирнов  звонил  каждый  день  и
убеждался, что жена и дочь дома.



26

   В приемном пункте их было трое, три женщины:  одна  на  приемке  белья,
другая на выдаче, третья на выписке квитанций и получении денег.
   Софью Александровну сразу поставили на выдачу белья - работу трудную  и
нервную. Пачки белья  тяжелые,  объяснения  с  клиентами  мучительные:  то
чего-то не хватало, то белье порвали или посадили пятно, то вместо майки в
пакет клали чужие трусы. Во многом  была  виновата  фабрика,  но  и  Люся,
приемщица, тоже: невнимательно просматривала  белье,  пропускала  дефекты,
которые надо было отметить в квитанции.
   Тамара Федоровна, пожилая, суровая, немногословная женщина, сидевшая на
выписке квитанций и получении денег и считавшаяся здесь  как  бы  старшей,
делала ей иногда замечания.
   В ответ Люся, молодая девчонка, фыркала:
   - Буду я ихние засранные кальсоны обнюхивать!
   Отдувалась Софья Александровна. Огрызаться она не умела, да и не  могла
оспаривать  очевидное,  сразу  подписывала  акт  о  недостаче  или  браке.
Заведующий Яков Григорьевич был этим очень недоволен,  глядел  исподлобья,
сутулый, мрачный, молча выслушивал объяснения Тамары Федоровны, неуверенно
обмакивал перо  в  чернильницу,  тупо  смотрел  в  сводку,  потом  выводил
загогулину, означавшую его подпись.
   Прежде  чем  подписать  документы  на  недостачу  или   на   брак,   он
подозрительно их разглядывал, даже с обратной  стороны  -  нет  ли  какого
подвоха, потом говорил Софье Александровне:
   - До вас никогда не было жалоб.
   - Но ведь не я порчу белье, - защищалась Софья Александровна.
   - Капризам потакаете, - он брал в руки какую-нибудь скатерть.  -  Разве
это пятно, его и не видно вовсе, а вы объяснить клиенту не хотите. На меня
сваливаете, я должен фабрике претензии  предъявлять,  работать  должен  за
вас.
   И так каждый день. И чем дальше, тем больше придирок и тем  грубее  они
становились.
   После ухода Якова  Григорьевича  Софья  Александровна  брала  под  язык
таблетку нитроглицерина, опускалась  на  табурет,  тяжело  дышала.  Тамара
Федоровна молча вставала, сама отпускала белье.
   - Спасибо, Тамара Федоровна, мне уже легче.
   Софья Александровна поднималась, становилась к прилавку.  Она  пыталась
как-то уговаривать клиентов, но те и слышать  не  хотели,  скандалили  еще
яростнее, ругались, в книге жалоб писали не только о плохом качестве, но и
о грубости и невнимательности персонала.
   - Жалуются на вас,  -  мрачно  говорил  Яков  Григорьевич,  -  придется
взыскание наложить.
   - Знаете что, - ответила Софья Александровна, - мне эта работа  тяжела,
у меня больное сердце, освободите меня.
   - Если больны, надо инвалидность сначала получить.
   - Можете освободить по собственному желанию, - вмешалась  вдруг  Тамара
Федоровна.
   - А заменить кем?
   - Думайте! На  то  вы  и  заведующий,  чтобы  думать.  Видите,  человек
пожилой, больной, что вы над ним издеваетесь?!
   - Ну, ну, вы не больно-то, Тамара Федоровна, знаете, кого защищаете? Ее
же никуда не возьмут, у нее сын в лагере.
   - Он не в лагере... - начала Софья Александровна.
   Но Тамара Федоровна перебила ее:
   - Возьмут или не возьмут -  ее  забота.  А  издеваться  над  трудящимся
человеком не имеете права, при Советской власти живем!
   - Кто, кто издевается? - сбавил тон Яков Григорьевич.
   - Вы! Вы издеваетесь. Мы это подтвердим.
   Яков Григорьевич мрачно бросил Софье Александровне:
   - Подавайте заявление по собственному желанию.


   Так кончилась служба Софьи Александровны в прачечной.
   Вопрос о новой работе обсуждался Софьей Александровной с сестрами Верой
и Полиной, с соседкой по подъезду старой армянкой Маргаритой Артемовной и,
конечно, с Варей.
   Варя была рада тому, что Софья Александровна ушла из прачечной.
   - Вам нужна спокойная, сидячая работа.
   - А где найти ее?
   - Будем искать.
   Прежде всего Варя подумала о Вике Марасевич. У  той  масса  влиятельных
знакомых - могут помочь. Да и отец ее профессор Марасевич консультирует  в
поликлинике  в   Гагаринском   переулке,   может   быть,   устроит   Софью
Александровну в регистратуру.  Это  было  бы  замечательно  -  поликлиника
рядом.
   Варя позвонила Вике. Трубку взял Вадим, Варя сразу узнала его голос.
   - Здравствуй, Вадим...
   - Здравствуйте... Кто это?
   - Это Варя Иванова, помнишь такую? Сестра Нины.
   - А... - протянул Вадим и сухо добавил: - Слушаю вас.
   - Мне нужна Вика.
   - Вики нет.
   - А когда будет?
   - Никогда. Она не живет больше в Москве.
   - Ах, так.
   - Да, так. Всего хорошего. Привет Нине.
   И положил трубку.
   По-хамски  разговаривал.  Странно.  Что-нибудь   с   Викой   случилось?
Посадили? С мужем ее, Архитектором, как  будто  все  в  порядке,  имя  его
мелькает... Что же с Викой?
   Позже Варя узнала, что Вика вышла замуж и уехала за границу.
   Но в тот момент отсутствие  Вики  ее  огорчило  -  могла  бы,  конечно,
помочь.
   Варя обратилась за помощью даже к Зое. Зоина мама работала билетершей в
кинотеатре "Карнавал". Может быть, нужна еще билетерша?
   Зоя горячо принялась за хлопоты.  Надеялась,  что  ее  участие  поможет
восстановить дружбу с Варей,  каждый  день  сообщала  Варе  обнадеживающие
новости: в "Карнавале", правда, ничего  пока  не  выходит,  но  намечается
место в "Арсе", в их доме, это будет совсем  прекрасно.  Потом  оказалось,
что в "Арсе" пока  ничего  не  получается,  но  есть  место  в  кинотеатре
"Художественный" на Арбатской площади. Зоина мама  знает  всех  директоров
кинотеатров, у нее большие знакомства в этом мире. Потом возник  кинотеатр
"Прага", тоже у Арбатской площади... Потом кинотеатр "Унион"  у  Никитских
ворот...
   Прошло две недели, и Варя перестала верить Зойкиной болтовне  -  боится
признаться, что ничего у нее не получается.
   Придется просить Игоря Владимировича. Не хотелось приобщать его к делу,
связанному с _Сашиной_ матерью. Но другого выхода не было.
   - У меня есть знакомая, - сказала Варя, - живет в нашем доме,  одинокая
пожилая  женщина,  честная,  добрая  и  порядочная.  С  мужем  она   давно
разошлась, сын ее в позапрошлом году арестован. Жить ей не на что. Женщина
образованная, окончила  гимназию  и  может  выполнять  любую  канцелярскую
работу Нельзя ли ее устроить куда-нибудь к  нам  или  в  другую  проектную
организацию? Конечно, где-нибудь недалеко от Арбата, вы ведь знаете, что в
трамваях творится.
   -  У  нас?  -  переспросил  Игорь   Владимирович.   -   Но,   Варенька,
строительство гостиницы закончено, наше бюро переходит  на  проектирование
других объектов. Возможна реорганизация, об этом поговаривают,  когда  это
решится, тогда можно будет попытаться что-то сделать. Что касается другого
места, я... - он задумался, - я  попытаюсь  поспрашивать.  Что  она  может
делать, эта ваша протеже? Кстати, как ее фамилия?
   - Панкратова Софья Александровна.
   Он записал на календаре.
   - Так что она может делать?
   - Любую канцелярскую работу. Подшивать  бумаги,  регистрировать,  может
быть секретарем у  кого-нибудь  -  она  очень  аккуратный  и  обязательный
человек. Счетоводом, кассиром. Нет, кассиром не надо. Может просчитаться с
деньгами. Регистратором.
   - Какая-нибудь профессия у нее есть?
   - Право, не знаю. Последнее время она работала в прачечной, но это была
случайная работа. Просто близко от дома.
   - Я попытаюсь что-нибудь узнать, -  сказал  Игорь  Владимирович,  -  но
думаю, что более реально - подождать, когда у нас пройдет реорганизация  и
утвердят новые штаты. Я  вижу,  вы  очень  заинтересованы  в  судьбе  этой
женщины, - улыбнулся Игорь Владимирович.
   - Да, - сказала Варя, - она близкий мне человек.
   И добавила:
   - Она в большой беде. Ей надо помочь.
   Вечером Варя рассказала Софье Александровне о своем разговоре с  Игорем
Владимировичем. Она не слишком верила в реальность этого варианта,  но  ей
хотелось подбодрить Софью Александровну, вселить в нее надежду.
   - Кстати, Софья Александровна, у вас есть какая-нибудь профессия?
   - Профессия?  Нет  у  меня  определенной  профессии,  Варечка.  Кончила
гимназию... В каком? В 1910 году. Ну, думала поступить в  консерваторию...
Голос  у  меня  был.  Но  вышла  замуж,  родился  Сашенька.  Потом  война,
революция. Когда Саша подрос, наверно  так  в  двадцать  втором,  двадцать
третьем, я работала, вернее, подрабатывала. Понимаешь,  Павел  Николаевич,
Сашин отец, человек очень пунктуальный, требовательный, все должно быть ко
времени - и завтрак, и обед, и ужин. И в доме чтобы был порядок.  И  чтобы
все было выстирано, выглажено. Поэтому на постоянную  работу  я  не  могла
устраиваться, я бы поздно приходила домой. Я искала работу, чтобы не очень
отрываться от дома. Одно  время  распространяла  лотерейные  билеты,  была
такая лотерея помощи голодающим Поволжья. Надо было ходить по квартирам, а
лифты тогда еще не работали. Но я была молодая, справлялась.  Зато  всегда
могла забежать в магазин и домой, сварить, сделать. Зарабатывала  немного.
На процентах. Потом продавала озонаторы.
   - Что это такое?
   - Ну, они вешаются в уборных для удаления дурных запахов,  коробочки  с
дырочками, а внутри коробочек фланелевые  подушечки,  пропитанные  разными
пахучими веществами. В середине двадцатых годов, когда  только  появились,
они были в моде, их покупали, а потом вышли  из  моды.  И  не  покупались.
Конечно, все это было довольно смешно, - она рассмеялась,  -  приходишь  в
квартиру. "Купите озонатор". - "А что это такое?" Объясняешь, показываешь.
Для этого иногда приходилось идти в уборную,  показывать,  как  вешать.  А
уборная, бывало, занята, надо  ждать.  И  квартиры  коммунальные.  Значит,
должны решать все жильцы. Он и стоил-то  каких-нибудь  2-3  рубля,  а  все
равно надо, чтобы все заплатили. А кто-нибудь отказывается - не нужно  мне
вашего озонатора. Остальные жильцы за, один против. И не покупают: что же,
он будет дышать приятным воздухом за наш счет? Нет! Тогда никто  не  будет
наслаждаться этим ароматом, -  Софья  Александровна  опять  засмеялась,  -
пришлось  мне  расстаться  с  озонаторами.  Начала  я  работать  страховым
агентом. Страховала жизнь, страховала имущество от пожара, ну и так далее.
Работа  тоже,  в  общем,  терпимая.  Но,   понимаешь,   мало   кто   хотел
страховаться,  час  надо  уговаривать.  А  человек  отвечает:  а  что  мне
страховать? Какое у меня имущество? Стол, кровать, три стула. Какой  может
быть пожар в каменном доме? А иногда и так: "Вы, агенты, мягко стелете,  а
придешь к вам деньги получать, с тобой и разговаривать  не  желают".  Это,
между прочим, правда: инспектора стремились заплатить поменьше... В общем,
довольно  унизительно.  Иногда,  бывало,  просто  выставляли   за   дверь.
Приглашали меня петь на радио, хотя я и не училась,  но  Павел  Николаевич
запретил категорически. Так, Варенька, я и осталась без профессии, вернее,
с самой прозаической профессией - домашняя хозяйка.


   Приехала к Софье Александровне Вера, энергичная, деятельная.  Похвалила
сестру за то, что та ушла из прачечной.
   - И правильно сделала. Не  по  тебе  работа.  Подыщем  другую,  легкую,
спокойную. И перестань упрямиться. Хотя бы ради Саши.
   Замечание об упрямстве  относилось  к  тому,  что  Софья  Александровна
отказывалась принимать деньги,  которые  посылал  ей  Марк  Александрович.
Первый же его перевод она ему вернула. Тогда Марк Александрович послал эти
деньги Вере, просил ее убедить сестру принять деньги  и  продолжал  каждый
месяц высылать.
   Софья Александровна не брала, Вера клала их на сберкнижку.
   - Почему ты отказываешься от денег  Марка?  Он  что-то  не  так  сказал
насчет Саши. Но пойми его положение. Он ничего не мог  для  Саши  сделать,
хотя и пытался, говорил с самыми высокими чинами, у меня нет оснований ему
не верить.
   - Мне его деньги не нужны.
   - Допустим. Тебе не нужны. А Саше? Кончается  срок.  В  Москве  его  не
пропишут, ему надо куда-то ехать, где-то устраиваться, в его положении это
будет не так просто. Соня, смотри на вещи реально. Это уже не Сибирь,  где
он живет на 20 рублей в месяц. Это будет стоить дороже  во  много  раз.  И
переезды, и устройство, и  неудачи.  Ему  нужны  будут  деньги,  иначе  он
пропадет.
   - Хорошо, - согласилась Софья Александровна, - пусть эти  деньги  лежат
на твоей книжке, если  Саше  понадобятся,  будем  ему  посылать.  В  конце
концов, они его посадили, они его выслали, теперь будут гонять его по всей
стране, пусть они и помогают своими деньгами.
   - Соня! Ну зачем так? Разве Марк его сажал?
   - Да, Марк его сажал. Марк или такой, как Марк Они все  одинаковы,  все
на одно лицо. Я ничего не собираюсь ему прощать. Что они творят с Россией?
Во что превратили людей?! Во что он сам превратился, твой Марк?! В нем  не
осталось ничего человеческого. Машина для изготовления чугуна и стали.
   - Ты несправедлива, Соня. Ты его любимая сестра.  И  Саша  его  любимый
племянник.
   Софья Александровна перебила ее:
   - Было когда-то. Теперь у него только один любимый  человек  -  Сталин.
Они ослеплены, зашорены этим именем, он  для  них  больше,  чем  Бог.  Для
верующего в Бога есть понятия добра, милосердия, сострадания,  а  для  них
ничего нет. Для них есть только Сталин. Он их Бог, он их совесть.
   Она перевела дыхание.
   - Ладно, хватит об этом. Сейчас мне важно устроиться на работу.
   - Не проблема, - сказала Вера. - Я ищу, и Полина ищет, и ее муж, и  мой
муж. Спрашиваем знакомых, что-нибудь найдем.
   Однако самый  лучший  и  практичный  совет  дала  Маргарита  Артемовна,
соседка Софьи Александровны, старая мудрая армянка.
   - Никуда вам не надо устраиваться, Софья Александровна, - сказала  она,
- возьмите детишек в нашем доме. Вот у Гуровых девочка пяти лет,  Сонечка,
хорошая девочка, а Гуровы работают, оба инженеры, оставить  девочку  не  с
кем. Затем Фортунатовы - тоже работают, у них мальчик Боря, четырех лет. У
Величкиной  Зои  Васильевны  совсем  безвыходное  положение.  Знаете   Зою
Васильевну Величкину из третьего подъезда? У нее муж умер в прошлом году.
   - Знаю.
   - Ну вот, она врач, работает где-то в Сокольниках, а  ребенка  возит  в
детский сад при заводе  "Серп  и  молот",  где  служил  ее  покойный  муж.
Представляете себе, какие концы? Ей приходится вставать чуть ли не в  пять
часов утра. Она с удовольствием  отдаст  свою  девочку  в  группу.  Теперь
Сапожникова Любовь Михайловна,  художница,  муж  на  работе,  а  она  дома
рисует, делает копии портретов вождей, ребенку не с кем гулять -  вот  вам
уже четверо. Я  не  знаю,  но  по  25  рублей  они  в  состоянии  платить,
получается сто рублей.  Будете  сидеть  с  детьми  на  заднем  дворе,  там
деревья, тихо,  хорошо.  Если  плохая  погода,  можно  проводить  время  у
кого-нибудь  дома,  по  очереди.  Между  прочим,   у   Гуровых   отдельная
двухкомнатная квартира.
   - Не знаю, - засомневалась  Софья  Александровна,  -  ведь  детей  надо
покормить, а где?
   - Родители договорятся между собой.  Увидите,  к  вам  и  другие  будут
проситься.
   - Нет, больше четырех детей не надо, я за ними не угляжу.
   - Конечно, - согласилась Маргарита Артемовна, - четырех достаточно.
   Софья Александровна недолго водила группу - апрель и май, а потом  дети
разъехались, кто на дачу, кто в деревню к дедушкам и бабушкам.


   Как-то во дворе Софью Александровну встретил управдом Виктор  Иванович,
остановился, спросил:
   - Чего ребятишек не водите?
   - Лето, кто на даче, кто в деревне.
   Виктор Иванович помолчал, потом сказал:
   - Сходите в Левшинский  переулок,  дом  пять,  в  бюро  инвентаризации,
спросите Афанасия  Петровича,  скажите,  что  от  меня,  паспорт  с  собой
возьмите. Там временно люди требуются, до осени поработаете.
   Софья Александровна пошла  в  бюро  инвентаризации,  и  ее  взяли.  Юна
помогала другой женщине приводить  в  порядок  документы,  чертежи,  планы
домостроений, сметы. Все это давно не  разгребалось,  работы  было  много,
довольно интересной: почти все дома Софья Александровна знала  -  Арбат  и
прилегающие переулки. Документы  складывались  в  большие  скоросшиватели,
подшивались, ставились на полку в порядке нумерации домов. На столе  лежал
перечень документов, которым полагалось быть в инвентарной книге,  и  если
их не хватало, то их надо было искать; иногда они обнаруживались  в  папке
другого дома. И надо  было  проверить  оформление:  проставлены  ли  даты,
подписи и тому подобное.
   Софья  Александровна  все  делала  аккуратно,  и  начальница  была   ею
довольна. Работали они в подвале, но  в  сухом.  В  зарешеченные  окна  на
уровне тротуара даже проникал солнечный свет.
   У них была электрическая плитка, чайник, они грели себе обед,  кипятили
чай, и Софье Александровне было здесь хорошо и уютно. Получала 70 рублей в
месяц.
   Но о своих детях в группе вспоминала часто, особенно  часто  вспоминала
дочку Гуровых, Сонечку.
   - Такая умная, одаренная девочка, -  рассказывала  она  Варе,  -  такая
переимчивая. Наслушалась дома сказок,  если  я  задумывалась,  спрашивала:
"Что  ты  закручинилась,  Софья  Александровна?"  А  если  кто   ударился,
говорила: "Ну не плачь, добрый молодец". Один раз сказала другой  девочке;
"Ну, давай играй, старая хрычовка!" Я  ей  говорю:  "Сонечка,  нельзя  так
говорить". А она отвечает: "Это в сказке дедуш