нственно  улыбаются ему через весь стол  и просят проводить их на
балкон, им хочется подышать запахом звездного холода.
     - Нет-нет, не уходите! Останьтесь.
     Ах, как он прелестно застенчив!
     Есть ли у него возлюбленная?
     ................................................................
     Она всегда  ждет его дома, и  когда  он приходит, она  встречает  его с
улыбкой  и затевает  домашний  праздник.  Она  превосходно  готовит и  такая
выдумщица!  Она закрывает дверь, и мир людей отступает, затаившись в засаде;
на окнах  непрозрачные шторы,  и если раздается звонок или стук в дверь,  он
остается без ответа.
     Никто никогда не видел женщины, живущей здесь.
     Когда она хочет пить,  фонтаны вспыхивают как цветы,  когда  она просит
музыки, ангелы поют ей, и демоны хотят  кричать, но не смеют, боясь напугать
ее,  и только развлекают ее своей лихой пантомимой;  она хохочет и хлопает в
ладоши,  когда  же  она  танцует,  ее юбка  взлетает выше  колен,  и  демоны
показывают друг другу на ее ноги и  одобрительно кивают и даже облизываются,
но она может играть с ними как хочет, они послушны ей. Так грозный  единорог
преклоняет колени перед нежной девушкой и сдается без боя.
     Никто не видел ее, никто не знает о ней,  и восходят звезды,  а люди не
догадываются о ее рождении.
     Разве что зеркало могло бы рассказать им  о ней,  но  какое ему дело до
случайных дневных визитеров!



     Когда я понял, что не смогу дольше оставаться ребенком, мне  захотелось
быть женщиной.
     - Женщина лучше мужчины?
     - Не знаю, что лучше, хлеб или молоко?
     - Она чище?
     - Что чище, облако или снег? Смотря какой снег и какое облако, верно?
     Дело не в этом. Прямая не сокроет кривой, так говорили патриархи  чань.
Разум  не  скроет  инстинктов, и желая  победить мир,  мужчина должен  стать
Амазонкой, обретя женщину в себе самом. Тогда он свободен.
     Это  неизбежная  ступень  для  каждого,  кто  шествует  по  Лестнице  в
одиночестве, теперь  уже совсем малое расстояние отделяет его от  небес, еще
один шаг, и... он гений.




     Нарцисс


     Прорицатель  Тиресий,  сын  нимфы  Харикло,  ссылаясь  на  личный опыт,
утверждал, что наслаждение, получаемое женщиной от плотской  любви, в девять
раз превосходит наслаждение, получаемое мужчиной.
     Авторитетность  прорицателя Тиресия в этом  вопросе была  столь высока,
что к  его услугам  прибегли Зевс и Гера дабы разрешить возникший между ними
спор, о чем упоминает Аполлодор в своей "Библиотеке".
     Почему женщина пользуется таким преимуществом в любви?
     Потому  что женщина  отдается любви  девятью десятыми  своего существа,
почти всецело, в то время как мужчина в лучшем случае - одной десятой.
     Мужчина лишь одной десятой принадлежит миру. Женщина наоборот.
     Нарцисс противоположен эгоисту.
     Эгоист привязан к  своей внешней  форме, и  потому он не любит  себя, а
любуется собой.
     Нарцисс  же  отдается  любви  самозабвенно,  он  отвергает все то,  что
определяет его  в мире  людей - должность,  возраст,  язык,  привычки,  - он
пренебрегает  этим,  устремляясь к  великим тайнам своего  сокровенного "Я",
которые может открыть только любовь.
     Эта любовь делает его подобным женщине.
     Любовь Нарцисса - женская любовь.
     Нарцисс всегда Амазонка. Равно как и Амазонка всегда Нарцисс.

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


     Ты не женщина из женщин земли, они женщины от  чрева и лона. Ни одна из
них не имеет в себе того, что  имеешь ты, когда вода  родника смоет с твоего
лица прах,  когда ты снимешь с себя доспехи воина и  бросишь  их, и наденешь
золотую корону и мантию короля.
     Женщина  - зеркало,  в  которое смотрится Великий Мастер, когда  рисует
свой образ. Ты же картина из Его картин.
     Гений  вдыхает в красоту натуры дух вечной жизни, и бренное возвышается
до  бессмертного, и небеса  простираются над землей.  Женственность означает
красоту, и ты шедевр среди картин, небеса же твои - дом вечной жизни.
     Ты - Новая Женщина Мира. Ты - Женщина Небес.
     Когда ты был ребенком, тебе дарили кукол, и ты называл их принцессами и
придумывал им имена. Теперь ты узнаешь имя Королевы.









     На сцене ночь, на окнах черные гардины,
     птицы холода, громыхая фольгою крыльев, кружат над снежной пустыней,
     сани, полозья, звон колокольчиков звонче серебра замерзших ручьев.
     Закутавшись в мантию, она скоростью бега щекочет нервы ночи.
     Она легче птицы, она ярче света, она как звезда, которая
     не превращает  громаду мерзлой  пустоты в парадный  зал, натопленный  и
яркоосвещенный, и все же тьма не в силах погасить ее.
     Она - торжественная песня, она - Бал Последней Ночи.
     С нею фрейлины и девушки, милые Сапфо, в их глазах мерцают огоньки,
     когда рога оленя на холме вспыхнут вдруг коралловой веткой.
     Она улыбается, она отпивает коньяк из серебряной фляжки.
     Она сохраняет тепло, она ярче света,
     Ее кони несут златую колесницу и рады нести эту ношу.
     Сквозь ночь!




     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



     Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша


     Однажды хозяину пришлось отлучиться из дома, и обитатели скотного двора
принялись спорить,  кто из них должен быть первым и  занять  место человека.
Пес, гордо потрясая своей родословной,  заявлял, что  первым должен быть без
всякого сомнения он.
     - Но  нас больше всех,  - голосили курицы. - И мы  должны быть первыми,
так как нас большинство.
     - Во мне мяса больше! - ныла корова. - Я должна быть первой.
     И так они спорили и не могли переспорить друг друга.
     Но вот начался  дождь и  лил целые сутки,  не  утихая, и река  вышла из
берегов и затопила ферму, положив тем самым конец спору.
     Курицы не умели плавать. Корова тоже. А пес был прикован к своей конуре
цепью.




     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .







     Событие, не принятое во внимание историками


     Дождь  на  дороге.  Девочка идет, с трудом отрывая ноги от  грязи; вода
стекает  по ее лицу, застилая глаза. Она моргает, щурится.  Она прижимает  к
груди  щенка, укрыв его  под  кофточкой,  намокшей,  прилипшей  к  ее серому
платью. Щенок  хочет  спрятать мордочку, но  не может  найти место, он зябко
дрожит  и  тихонько поскуливает.  Девочка,  поскользнувшись,  падает,  такая
неловкая,  щенок взвизгивает. Незнакомец, идущий мимо, - он одет  в черный с
капюшоном балахон, - протягивает ей руку и помогает подняться. Он уходит. На
мосту над желтым, мутным ручьем его нагоняет человек, - видимо, посыльный, -
и отдает конверт. Человек  в  балахоне  читает письмо.  Дочитав,  он комкает
листок и швыряет его в ручей;  разорванный конверт подбирает ветер и относит
его к  зарослям тростника.  Человек в  балахоне  продолжает путь,  посланник
остается на  мосту и,  ссутулившись,  пытается  зажечь  сигарету. Скомканное
письмо плывет вниз по ручью, его вылавливает бродяга, озабоченно  щупает, не
насквозь ли  промокла бумага и,  улыбнувшись,  кивает. Он  разжигает  огонь,
склонившись над ним как алхимик над своими колбами в надежде вот-вот увидеть
философский камень. Костерок дымит, огня почти  совсем не видно, но он есть,
а значит, будет тепло. К бродяге подходит девочка со щенком, он уже перестал
скулить и полными немого ужаса глазами смотрит на мир. Девочка опускается на
мокрую траву  возле  костерка.  Бродяга подкладывает  веточки. В окне  замка
королева вышивает гобелен.
     Вот зеленая нитка, вот голубая. Приди ко мне, мой любимый.




     .....................................................................................................................................................




     - Все мы недолюбливаем демократию, - сказал  я. - Однако, даже для того
чтобы ее критиковать, лучше все-таки жить в демократическом государстве.
     В  связи с  этим весьма  любопытна  история  одного ученого,  жившего в
монастырской келье. Однажды Ланцелот остановился отдохнуть  в монастыре. Его
приняли, накормили и предоставили самому себе - лучшего  приема он и  желать
не  мог. И вот,  разгуливая  по  монастырю, - уж  не знаю, чем  он сумел так
понравиться   настоятелю,   что   никто  не  делал   ни   малейших   попыток
препятствовать  этому, или же устав монастыря был настолько  либеральным, не
знаю,  но  это и  неважно,  - так  вот,  разгуливая по  монастырю,  Ланцелот
забредает в одну из келий.  В келье  живет  ученый. Они знакомятся. Ланцелот
рассказывает  что-то  из  своих похождений,  слово за слово,  разговорились.
Ученый отшельник с гордостью  демонстрирует гору рукописей, сделанных им  за
годы  затворничества.  Ланцелот  интересуется  содержанием  этих   бумаг,  и
отшельник читает  ему  вслух,  подробнейшим  образом  разъясняя  заблуждения
церкви, ее ошибки и причины этих ошибок, и заканчивает выводом о  ее едва ли
не полной несостоятельности. Ланцелот в растерянности спрашивает: "Для  чего
же  вы  живете здесь?" На  что  отшельник отвечает: "Здесь никто  не  мешает
работать. И потом. Здесь лучше думается". . . . .  . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  . . . . . . .
. . .


     Вот что рассказал однажды павлин своему другу попугаю:
     "Я  услышал  песню жаворонка и так расчувствовался, что не мог сдержать
восторга.  "Это  песня жизни!" - воскликнул  я.  Ты  знаешь,  как  близко  я
чувствую все возвышенное и живое.  И представляешь, что  заявила мне курица?
"Чепуха", - сказала она. -  "Жизнь - это куча  навоза,  в котором попадаются
иногда вкусные зернышки".
     А я спросил  у жаворонка,  сколько лет я еще  проживу.  Он сказал:  "На
глупые вопросы пусть кукушка отвечает".
     Я  спросил  у  кукушки, и  она накуковала мне  двенадцать лет. Тогда  я
понял, что пора ложиться спать".
     Три странствующих  монаха слышали этот разговор, и один из них  сказал:
"Глупая птица все напутала.  Она  задала свой  вопрос механическим  часам. Я
знаю мастера из города Женевы, который делает такие часы".
     Второй сказал: "Часы измеряют продолжительность времени, но не отмеряют
его. Вот в чем суть ошибки павлина".
     - Охота вам спорить! - сказал третий, зевая.



     ....................................................................................................



     - Вот вы везде были, сказала Элисса.
     - Везде я не был, - скромно заметил Скарамуш.
     - Но все равно. Скажите, Атлантида была?
     - Была Троя, и мы были троянцы! - вздохнул Скарамуш.
     - Не думаю, чтобы Элисса имела в виду учение растафари, - заметил я.
     -  Так  значит,  вопрос  следует понимать буквально?  Хм  , -  Скарамуш
задумался. - Атлантида - это архетип, - наконец объявил он.
     - А Потоп? - спросила Элисса.
     - Тоже архетип.
     - Как же отличить историю от мифов? - сказала Элисса.
     - Историю от мифологии?
     - Действительно, - сказал я. - Чем они различаются?
     - Не знаю, - сказал Скарамуш в растерянности. - Ничем?..

     - В конце концов, как заметила,  и не без  основания, "одна поэт", этот
мир для того и существует, чтобы петь о нем песни.



     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



     Матросы  были  в  растерянности,  капитан не  появлялся на  мостике. Он
закрылся  в своей  каюте и  предавался  любовному  наслаждению  с  женщиной,
достойной быть принцессой Элама и королевой Агатовых гор.
     - Верно говорят, что женщина на корабле приносит несчастье, - проворчал
один из матросов; лицо  его было покрыто рисунком и испещрено знаками, смысл
которых был грозен, так  утверждал он, и никто не решался спорить с ним, так
как язык надписей никому не был понятен.
     -  Верно говорят, женщина на корабле  - гибель для корабля, - повторили
за ним матросы. - Наш капитан  безумен. Буря погубит нас, а ему нет никакого
дела до наших жизней.
     Капитан хохотал  и  пытался схватить бутылку, которая металась по каюте
так, как будто в нее вселилось безумие, и вино проливалось на пол и стены, и
подруга его хохотала  вместе с ним и  громче его, а  волосы  ее были подобны
горящей  гриве  коней  грозовой  колесницы. И  буря была прекрасна для  них,
отдавшихся неистовству  страсти, люди же стонали и возносили молитвы, и ноги
их подкашивались от страха близкой смерти, казавшейся неизбежной.
     Ланцелот  сидел  на  палубе,  закутавшись в плащ, и  ничем  не проявлял
участия к судьбе несчастного судна.
     Но вот очередная волна унесла с собой сразу трех человек, и тогда самый
отчаянный из матросов принял на себя командование судном, но  тот, чье  лицо
было испещрено знаками, сказал: "Взломаем каюту капитана, раз он не отвечает
нам,  и  заставим  его  выйти!"  И  матросы  разделились. Одни  были  готовы
подчиняться  новому капитану. ("Они готовы подчиняться  самому Ормузду, лишь
бы спасти свои заячьи мозги", -  усмехнулся Ланцелот.) Другие  устремились к
двери каюты, из-за которой доносились неистовые стоны, смех и  звон бутылок,
когда  они ударялись одна о другую. Кто-то выстрелил в  дверь. Волны швыряли
их в объятья  друг друга,  так буря превратила их  посольство  в  оргию,  но
страхом смерти, а не сладострастием были искажены лица людей, страхом смерти
и гневом, растерянностью и отчаянием.
     Капитан  исчерпывал  остатки  своих  сил  в любовной  игре,  и когда  с
последним вздохом силы его иссякли, ветер внезапно стих, и волны улеглись.
     Капитан  вышел  на  палубу, его  лицо  обдувал  легкий ветерок,  солнце
ласкало  кожу его лица. И тогда Ланцелот поднялся с  места,  где он сидел, и
подошел к капитану.
     Когда корабль встал на якорь в порту,  Ланцелот сошел на берег и побрел
прочь от причалов, вверх по вымощенной камнем улице.
     "Я поплыву  лишь  на  том  корабле, где капитану  не нужна  команда,  и
капитаном буду я сам", - так он сказал себе.




     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .




     Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша


     По случаю возвращения  Едренина на родину в  его  поместье был  устроен
бал. На  балу  к  полковнику  подошла престарелая графиня Безума-Мытарина (в
девичестве Мытарина) и,  кокетливо похлопав ресницами, проворковала:  "Вы не
находите, мусье, что мое платье стало несколько велико мне в талии?"
     - На редкость скверно сшито, - буркнул Едренин.
     Графиня помолчала немного, после чего заметила: "А вы лицемер!"
     - Да, я лицемер. И не скрываю этого, - заявил полковник.
     Графиня Безума-Мытарина полагала, что все дипломаты ужасные лицемеры. .
. .


     Он увидел девушку, собиравшую на поляне цветы; укрывшись за деревом, он
стал  наблюдать за  ней. Девушка не замечала  его. Она села, поджав под себя
ноги, и стала раскладывать  цветы на коленях. Она брала цветы и плела из них
венок. Ланцелот  неловко  переминулся с  ноги на ногу и  наступил на  ветку.
Раздался треск. Девушка  вздрогнула  и  повернула голову. Ланцелот вышел  на
поляну.
     Девушка  протянула к нему руки, она держала в руках венок. И он  принял
его и водрузил на голову, чувствуя, что глупо улыбается.
     Девушка поднялась и пошла, и Ланцелот последовал за  ней, не зная, куда
она направляется, и не спрашивая себя  об этом, ему было все  равно, куда бы
ни шла она теперь, он последовал  бы за  ней без колебаний, он находился как
бы  под властью гипноза. Она  шла, не оглядываясь. Ланцелот вдруг испугался,
что она сейчас побежит, и он не догонит ее, но она шла как шла, и расстояние
между ними не увеличивалось и не  сокращалось.  Так Ланцелот пришел  в Город
Женщин.
     И когда он пришел на главную площадь, - а он не знал, что это за место,
где  он находится,  и  взгляд  его  не останавливался  ни  на одном  из лиц,
теснившихся вокруг, но скользил равнодушно, и он не знал, что это за лица, -
женщины обступили  его и стали приветствовать громкими  криками, и многие из
них запели радостные  песни и  захлопали в ладоши,  и стали  приплясывать, и
подняли такой шум, что Ланцелот очнулся и в  первый раз огляделся вокруг. Он
недоумевал, что это за женщины,  и в чем причина столь бурного их ликования.
А  женщин  между  тем  становилось  все  больше,  отовсюду, со  всех  сторон
сбегались  все новые, и вот, они  подхватили его  и понесли  через площадь и
вверх  по  ступеням лестницы  и  внесли  его в ворота  огромного  здания,  и
Ланцелот  понял,  что  это храм.  Они  усадили  его  в  кресло, стоявшее  на
возвышении, - кресло это было  обильно украшено золотыми гроздьями винограда
и белыми цветами, -  и отступили от него как бы в великом страхе, и упали на
колени, и число их  было так  велико,  что они заполнили  весь зал до  самых
ворот,  а зал этот  имел  размеры весьма великие.  Они  затянули  монотонную
песню.  Ланцелот  сидел,  боясь  шелохнуться, и  наблюдал  за  всем  этим  с
некоторым  содроганием. Он вспомнил было  про свою девушку,  ту, которая так
пленила его сердце там,  в лесу... Но  разве мог он найти ее взглядом здесь,
среди  стольких  женщин,  чей  хор  заполнил  пространство  храма  до  самых
капителей колонн  и выплеснулся наружу,  в окна, ворота, и  хор  на  площади
подхватил его.
     Через  некоторое время ситуация несколько  разъяснилась, и уже к  концу
дня Ланцелот знал, что произошло. Его приняли за бога.
     Его усадили  на трон, ему пели  песню, которая  так его утомила в конце
концов.  Ему  отвели  место  на возвышении  алтаря, где он  почти никогда не
оставался один. А это оказалось  неудобно, и в первую же ночь Ланцелот понял
это. Во-первых,  крайне  неудобно  оказалось спать в сидячем положении, - со
временем он  несколько  привык  к этому, но в  первую ночь  почти не сомкнул
глаз, - во-вторых... все остальное.
     Бежать представлялось  бессмысленным - его немедленно хватились  бы, за
ним устремилась бы погоня, его  настигли  бы, непременно настигли и  вернули
назад, и тогда, как знать, не  стало ли  бы его положение еще ужаснее. Хотя,
казалось, это уже невозможно.
     Но неужели, - спросит кто-нибудь, - неужели не  попытался он  объяснить
этим женщинам их заблуждение относительно себя,  рассказать им, кто он,  как
пришел в этот город, сказать им, объяснить!
     Что можно ответить на это. Ведь это так очевидно. Ну  конечно, пытался,
толку-то.


     - Как же ему удалось бежать?
     -  При  помощи одной  выдумки,  весьма удачной, хотя  едва  ли ее можно
назвать  неслыханной.  Он  усадил вместо  себя  истукана,  напоминавшего его
внешним  обликом,  а так как ему полагалось сидеть  неподвижно,  сохраняя на
лице своем выражение  совершенной бесстрастности,  обман этот  остался никем
незамечен.
     - И где же он раздобыл этого истукана?
     - Не знаю. В  каком-нибудь подвале среди всякой  ветоши. Или в  витрине
магазина модной одежды?


     Еще через некоторое время  Ланцелот повстречал Плакальщика, шедшего ему
навстречу.  Подойдя  к  Ланцелоту, Плакальщик  упал на землю и принялся бить
себя по  лицу и рвать  на себе  и  без того рваную одежду,  и  посыпать себе
голову  пылью, и  раздирать  себе ногтями лицо,  он бил  по земле  кулаками,
всхлипывая  и  причитая, он закатывал глаза  и  нечленораздельно  рычал,  он
катался  по дороге,  дрыгал ногами, он хрипел, и слюна текла из  его рта, он
размазывал ее по  лицу,  и  так страшны были  его рыдания,  так  велика  его
скорбь, что не могла не тронуть сердце самое твердое  и не  смутить ум самый
критичный.
     Ланцелот поднял его на ноги, но тот упал, и Ланцелот вновь поднял его и
спросил о причине его скорби. Б