роз, истекло кровью на  их лепестки и,  остыв,
обернулось осенью. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .................


     Following The Sun


     Кто-то строил дом из песка, но подул ветер, и рассыпался его дом,
     кто-то строил дом из бумаги, но прошел дождь, и бумага размокла,
     кто-то строил свой дом из воска, но пригрело солнце, и стены растаяли.
     Кто-то построил свой дом  из  камня, и был этот  дом  прочен,  но  вот,
содрогнулась земля, и разрушился камень.
     Наш дом из тепла.
     И когда придет срок, мы отправимся в путь с перелетными птицами.
     Наши одежды  из  цвета -  краски могут поблекнуть,  холод может сковать
землю, но вот, воскресла она, и цвета ее все те же.
     Когда же настанет ночь, мы отправимся в путь за солнцем,
     и мы будем цветами земли, теплом ее жизни, светом ее дней.
     Мы собираем изумруды на дне голубых озер.
     Мы собираем землянику на бриллиантовых полях небес.
     И кто-то строит свой корабль из льда, но растает лед в морской воде,
     кто-то  строит корабль из свинца, но тонет  корабль,  воде не  удержать
его,
     кто-то строит свой корабль из дерева, но сгниет дерево...
     Наш корабль подобен лебедю.
     Наша земля подобна Леде,
     даже покинув ее, мы останемся в ней,
     и прорастем с травами и цветами, вернемся с перелетными птицами.
     Восстанем вместе с солнцем и вернемся в наш город.
     И я знаю, найдется кто-то, кто среди вопящей толпы пропоет нам осанну.



     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


     Oraculum Lilibaeum


     Человек, лежавший  под  деревом,  казался  спящим. Он  лежал  на спине,
закинув руки за голову, и на губах его играла улыбка. Так улыбаются  во  сне
дети.
     Ланцелот опустился на траву, вытянулся подле него; тело его сладко ныло
от  усталости  и радовалось отдыху;  шелест ветвей  баюкал  его,  и Ланцелот
задремал, не отдаваясь  до  конца  во  власть сну,  но отрешившись от дорог,
которые  он прошел, и дорог, которые ему  предстояло пройти, отрешившись  от
волнений, надежд и страхов, он отдыхал.
     Человек, лежавший рядом с ним, повернул к нему  свое лицо, -  глаза его
были открыты. Стряхнув дремоту,  Ланцелот  поднялся  на  локоть.  Незнакомец
молчал. Была тишина и шелест листьев.
     - Слышите? - спросил незнакомец.
     Ланцелот медленно встал на ноги.
     - Спасибо вам, - сказал он.
     - Не мне, - качнул головой незнакомец и улыбнулся.
     -  Вы  правы, - сказал  Ланцелот. -  Мне пора,  - и  хотел  уходить, но
человек, лежавший под деревом, окликнул его.
     -  Приходите  весной,  -  сказал он,  -  когда  на дереве  будут цветы.
Обещайте.
     Ланцелот обещал. И они расстались, зная, что поняли друг друга.






     Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша

     Орион


     Орион,   вознамерившись   истребить   всех  животных,  погиб  от  укуса
скорпиона.  В зодиакальной интерпретации скорпион  предстает  олицетворением
чувственности,   которую   должен   преодолеть   тот,   кто   идет  по  пути
совершенствования к становлению сверхчеловеком.
     Однако,  было  бы недостойно  уподобить  такое  прелестное создание как
женщина ядовитой твари. И потому версия эта представляется неубедительной.
     Гораздо предпочтительнее было бы полагать скорпиона животным, живущим в
самом Орионе. В подтверждение  этой версии говорит очень  многое.  Например,
история Адаманта, растерзанного собственными псами, история халифа Юсуфа ибн
Мустафы,  насаждавшего  бесстрашие  столь  усердно, что  весь народ  его был
повержен в  трепет  и дрожал  от  страха.  И наконец,  то, что  случилось  с
полковником Шнапсом, когда тот захотел потравить тараканов.
     Он посыпал все имевшиеся в доме продукты ядом,  а  потом  отправился на
чрезвычайное военное  заседание по  поводу возможного вторжения инопланетян.
Вернувшись в  нетрезвом состоянии, он  съел кусочек  пудинга. Не  окажись по
счастливой  случайности поблизости  ротмистра Струделя, не  видать бы больше
полковнику ни красного солнышка, ни полей отечества. И никогда  бы не носить
генеральских лампасов.





     Вечная загадка (Кому идти за бутылкой?)


     - Представьте  себе, - сказал Скарамуш. - Комната.  Ночь. Три человека.
Сидят в  креслах, разговаривают.  Кто-то  предлагает: пусть каждый  загадает
какую-нибудь  загадку - кто загадает самую трудную,  тот и выиграл. Принято.
Один  из  них  начинает. Вот  его  загадка. "Вообразите",  -  говорит  он, -
"холодную страну,  где зима длится девять месяцев, а лета вообще не бывает -
унылая  природа, тоска, бесцветность. И в  эту страну волею  судьбы попадает
человек с Юга. Нетрудно понять, что чувствует он себя прескверно.  И вот, он
решает,  чтобы  хоть  как-то   скрасить  свою  безрадостную  жизнь,  вывести
морозостойкие цветы, которые могли бы цвести даже тогда, когда земля покрыта
снегом.  Вскоре работа так увлекает его,  что  поглощает все его время. И он
уже близок к цели... а между тем, проходят годы... десять лет... двадцать...
и  вдруг!  Глобальное потепление. Климат меняется, зима отступает на  север,
люди с изумлением видят вокруг себя  растения, которых  прежде здесь никогда
не видали. И вот, наконец, появляются, - сначала робкие, краски еще несмелы,
-  цветы. Но  это  настоящие цветы!  И  человек  с  Юга,  досадуя,  что  его
потревожили  и  прервали  его работу, отправляется на Север вслед за  зимой,
чтобы  продолжить  свой  труд".  Когда  первый  рассказчик умолк,  заговорил
второй. "Я расскажу вам свой сон", - сказал он. - "А вы попробуйте разгадать
его. Мне приснился  человек, он лежал  на земле голый, а почва растрескалась
от зноя. Человек этот умирал от  жажды.  Над ним возвышалась дерево. В одном
месте кора была  повреждена,  и из этого места сочился  сок  и капал;  капли
падали на лицо  лежавшего  на  земле человека,  стекая  по  нему, а  он  так
обессилил  от жажды, что не мог  даже  разлепить  губ". Он замолчал. Настала
очередь  третьего. Молчание. Может быть, он просто не мог ничего  придумать?
Наконец,  когда  ожидание  сделалось  уже беспокойным,  он сказал: "Вот  моя
загадка", - и замолчал снова. И так и не сказал ничего больше.
     - Его загадка заключалась  в том, чтобы отгадать,  какую  загадку он не
произнес, - сказал я.
     - Да, по-видимому, так.
     - Незагаданная загадка самая трудная.
     - Я еще  не спросил, а вы уже  ответили, - возмутился Скарамуш. - Могли
бы и подождать.
     - А что вы хотели спросить?
     - Какая из загадок самая трудная.
     - И я должен был ответить: "Это еще одна загадка".
     - Верно, - кивнул Скарамуш.
     - А сколько их всего? - спросила Элисса.
     - Прошу  прощения,  - Скарамуш потупился. -  Вам  следовало спросить, а
какая из них последняя?
     - Какая из них последняя? - спросила Элисса.
     - Это зависит от того, сколько их всего, - сказал Скарамуш.
     - Теперь, - сказал я. - Я должен спросить, а сколько их всего?
     - Еще одна загадка, - развел руками Скарамуш.
     - Что за дурацкую игру ты  затеял, - недовольно пробурчал Людовик. - На
что они спорили?
     Скарамуш задумался.
     - На бутылку шампанского, - подсказал я.
     - По-моему, -  сказал Людовик.  - Легче сходить  в  гастроном  и купить
бутылку шампанского, чем сидеть, разгадывая загадки в надежде ее выиграть.
     - Дело вкуса, - вздохнул Скарамуш.
     - Тем более, -  заметил  я, - что кому-нибудь все равно придется за ней
идти.














     Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша


     Ротмистр  Струдель выглянул  однажды  из окна казармы и  увидел луну. И
захотелось ему сказать стихами, и он сказал:
     Луна такая полная сегодня,
     А я сижу один как...
     Грозный окрик  полковника  Шнапса  не позволил ему закончить строки,  и
робкая  его  муза,  подкравшаяся  было  неслышными  шагами,  так  напугалась
полковничьего рева, что поспешила ретироваться.
     Ротмистр сплюнул и закрыл окно.
     Полковник Шнапс вскрикивал по ночам во сне. Ему снились инопланетяне.




     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



     Начало  одного разговора (Одни предпочитают знать,  другие предпочитают
догадываться.)


     -  Представь  себе такую сцену,  -  сказал  я,  и Элисса  приготовилась
слушать.
     Почтенная  шлюха  лежит  в  постели  с  мальчиком, застенчивым,  робким
отроком.  Он  выбивается  из сил, задыхаясь, потея, торопится утратить  свою
невинность.
     "Давай, давай, немножко уже осталось", - подбадривает его она.
     Сказано это... да  подожди ты смеяться, сказано таким тоном, как  будто
она наблюдает за попытками хромого муравья взобраться на спичечный коробок.
     А он воображал, что это любовь, что она любит его...
     Элисса смеялась. Я посмеялся вместе с ней, а потом сказал:
     - Этим мальчиком был я.
     Элисса закрыла рот  ладонью  и  стала стараться принять серьезный  вид.
Когда ей это удалось, она простонала: "Ну и дрянь!"
     - Прошу тебя, не ругайся. Но комплекс я заработал приличный.
     Каждый раз,  стоило  мне  вспомнить эту  фразу, -  сколько  ни пытался,
забыть ее я не мог, - у меня все опускалось, руки, все!.. Полная импотенция.
Мне было четырнадцать лет.
     - И шесть лет...
     - Да. Только теперь прошло.
     Я не шутил, когда сказал, что с тобой у меня в первый раз.  Так  оно  и
есть. Отчасти.
     - А тогда... Тебе удалось все-таки?..
     - Нет! В том-то все и дело!
     Могла бы и сама догадаться.







     Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша

     Улисс


     - Я съем тебя на закуску, - сказал Улиссу циклоп.
     - Это не гуманно, - возразил Улисс. - Я имею право на выбор профессии.
     - И кем же ты хочешь быть? - полюбопытствовал циклоп.
     - Десертом, - сказал Улисс.
     - Хорошо, - согласился циклоп. - Назначаю тебя десертом.
     Однако, благодаря  своей хитрости,  Улиссу  удалось бежать  из  пещеры.
Когда же его корабль  отплыл от острова,  он крикнул циклопу, метавшемуся по
берегу: "Ты гадкий мальчишка, я оставляю тебя без сладкого!"
     Так лицемер всегда становится жертвой более тонкого лицемера.



     ....................................................................................................


     - Мы  никогда не чувствуем  себя  в безопасности, пока  не закроемся на
крючок. Тогда мы спокойны, даже в кабине общественного туалета. Откуда такое
недоверие к людям? - вздохнул Архивариус.
     - Скажите лучше, откуда такое доверие к крючку? - возразил ему Дитрих.

























     Елена


     Благодаря   блистательным   дипломатическим   способностям   Скарамуша,
мертвецы перестали стучаться к нам в дом. Вместо этого они настучали на  нас
в домоуправление. И тогда оказалось, что мы  не имеем ровно  никаких прав на
эту квартиру - мы попросту не имеем права здесь жить.


     Она вошла  в  комнату и, с удовольствием  опустившись в  мягкое кресло,
промурлыкала: "Как у вас хорошо!"
     Ее благодушный  вид плохо  увязывался с той миссией, которую она должна
была исполнить, а впрочем, миссия эта носила  вполне мирный характер. Она не
символ войны, нет.
     - Мне совсем не хочется нарушать ваш покой, - сказала она. - Но ведь вы
понимаете...
     Я предложил ей сигарету. Она взяла. Кивнула.
     - Может быть, вы договоритесь со своими соседями?
     - Не думаю, - признался я.
     - Они жалуются на шум и прочее, - сказала она.
     -  Да,  - сказал  я. - Но нет такого выключателя,  который  выключил бы
луну.
     - Поэтично, - согласилась она.
     И мы говорили,  говорили долго, а  потом она  пришла еще.  Она сказала:
"Даже если я ничего не стану делать, это ведь ничего не решит".
     - Я понимаю.
     Она осторожно коснулась моих волос. Легонько дунула на них.
     - А эта женщина...
     - Элисса.
     - Да. Кто она?
     Я не знал, что ответить.
     - Она твоя жена?
     - Нет, - сказал я. - Но разве это имеет значение?
     - Ты знаешь, что ее разыскивают?
     - Что?
     - Так ты не знаешь?
     - Что именно? - сказал я.
     - Я видела по телевизору... Ты, правда, не знаешь?
     - И что о ней говорили?
     - Что ушла из дому около половины двенадцатого и не вернулась.
     - Понятно. Да, это она. Что же делать?
     - Договориться?
     - Я не могу жить как на иголках. "Ворочаться  на угольях беспокойства",
- как сказала бы Шахразада.
     - Может быть, тебе стоит поискать где-нибудь...
     - Других соседей? - спросил я.
     - Да, - сказала она, мило рассмеявшись.
     - Так и сделаю, - сказал я.
     А пока буду надеяться, что все обойдется.


     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .. . . . . . . .


     - Я должна ехать, - сказала Элисса. - Мы были слишком легкомысленны.
     - Нет, - сказал я, переходя на крик. - Нет!
     - Я же вернусь, - сказала она.
     - Я не отпущу тебя!
     Она не ответила.
     - Но ради меня! - взмолился я, уже теряя надежду.
     - Ради тебя и ради меня, - сказала она твердо.

     - Не будь ребенком, - сказала она ласково.


     Она уехала.


     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


     Я сидел в вымершей комнате один как... ротмистр Струдель.
     Мне было нечем дышать, змея  Время обрушилась на меня своей тяжестью, и
мне было нечем дышать, она сдавила мне голову, стянула мне руки, и мне стало
нечем дышать...

     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

     Я набрал номер. Подошла Елена.
     Мы поговорили немного, и я положил трубку.
     Я снял с вешалки плащ, выключил свет в коридоре, открыл входную дверь и
закрыл ее за собой.





















     When The Music's Over


     Я написал оперу, ее пели эльфы, и я узнал, что цветы могут танцевать.
     Сколько крови может вместить сердце? Оно вот-вот разорвется.
     Сколько нот может вместить музыка?
     Я был  один. Ветер  обнимал мои плечи и говорил мне, что любит меня.  Я
был  один, когда пришли  слуги  речной воды,  чтобы  вынести  мебель из моей
квартиры,  я жался к теплым батареям,  и на  губах  моих были  холодные губы
ветра, он не забыл меня, милый.
     Как странно быть музыкантом, ведь это почти болезнь,
     и резать себе вены как струны в разграбленной квартире.
     Сколько пустоты может вместить сердце? Оно вот-вот разорвется.
     Сколько тишины могут вместить ноты?
     Я видел, как кровь каплет на белый фарфор, я знаю вкус соли,
     но, боже мой, как это  странно, слышать свой голос, когда поют эльфы, и
знать, что вокруг тишина...



     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



     Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша


     Суконщик Рюссель был известен  как неплохой пловец. Однажды ему удалось
доплыть до острова Лемнос, а ведь это  весьма далеко. Однако выйти на  берег
ему не разрешили  местные женщины,  сославшись  на  то,  что  он  неодет. На
обратном пути Рюссель  был  похищен царицей Амфитритой,  и о дальнейшей  его
судьбе  нам  ничего  не известно. "Если  ты вышел  покурить, то это вовсе не
значит, что  ты  непременно  вернешься к обеду", - любил  говаривать  Иоганн
Гельвеций. И в этом он был прав, как впрочем, и во многом другом.




     .......................................................................................




     Он  пришел  под ночь. На  улице  моросил  дождь. Не  лучшее  время  для
визитов.
     Когда  раздался звонок в дверь, я  едва удержался, чтобы  не закричать.
Уже третий день я ждал Элиссу. Я бросился открывать, прибирая набегу волосы,
и  уже улыбался, ожидая увидеть... совсем не  то,  что увидел. Звук, который
вырвался  из  моей гортани,  мало  походил  на  приветствие и  скорее  всего
обозначал слово "ой".
     - Ой, - сказал я.
     Пришедший,  -  а  это  был  никто  иной  как владелец  (законный) нашей
квартиры, - явно смутился  реакцией, которую  вызвал у  меня его приход.  Он
виновато хихикнул и сказал: "Добрый вечер".
     Я догадался, что следует пригласить его войти.
     - Спасибо, - вежливо сказал он и вошел. И сразу же стал снимать обувь.
     -  Ну  и погода, - пробормотал  он, сковырнув с  носка ботинка  комочек
грязи. Потом он разогнулся,  снял куртку,  размотал  кашне, пристроил и то и
другое на вешалке и, кашлянув, попытался заглянуть из коридора в комнату.
     - Я, наверное, не ко времени?  -  осведомился он, напряженно выдавливая
улыбку.
     - Э-э-э... Нет, - сказал я.
     Мы вошли.
     Он осторожно присел  на софу, сделав при этом такое движение, как будто
проверял, выдержит ли она его вес.
     Я не торопил  его  с объяснениями. Он тоже не  торопился,  видимо, не в
силах сообразить, с чего лучше всего начать. И начал с фразы, от которой сам
же невероятно сконфузился.
     - А я вот пришел жить.
     - Да? - сказал я.
     Он принялся тереть нос, время от времени усмехаясь.
     Завершив это полезное занятие, он объяснил мне, в чем дело.
     Его выгнала  жена. Теперь  ночь, и идти ему некуда. И жить  ему  больше
негде,  так что даже  если  бы  она выгнала его днем, он все равно пришел бы
сюда. Он очень извиняется, и ему неловко, что так получилось. Может быть, мы
уедем отсюда? То есть переедем куда-нибудь? На софу он не ляжет, а устроится
на полу. Ему очень жаль, что раскладушка осталась у жены, но возвращаться за
ней ему не хотелось бы. Вот вкратце и все.
     И мы стали жить вдвоем.
     Я принялся искать другую квартиру. И вскоре нашел.
     Теперь я должен был дождаться Элиссу.
     Готовить  не хотелось, и мы перешли на пакетные супы  и брикетные каши.
Полотенце в  ванной  покрылось  сероватыми  пятнами, на подоконниках  лежала
пыль. Матрас  на день не убирался с пола, лежал,  свернутый толстым рулоном,
из которого торчали  края простыней  и  покрывала. Мебели почти не осталось.
Один  стул  и  софа,  письменный  стол  и  тумбочка под  телевизор,  но  без
телевизора. Не  было ни проигрывателя, ни магнитофона, ничего. Беззвучие.  Я
каждый день ждал, что  она приедет сегодня, и все наши вещи перевез на новую
квартиру.  Между  тем,  день проходил  за  днем, и  вечер  за  вечером.  Мой
постоялец иногда расхаживал по квартире в майке. Бегали  тараканы, непонятно
откуда набежавшие. Стало тесно.
     Каждый вечер я возвращался сюда, - если днем  уходил по  делам, - варил
пакетный суп, резал  селедку  на газете, курил,  не открывая  окна, и часами
сидел за кухонным столом, пил пиво или водку.  Или портвейн. Дождавшись двух
часов ночи, я поднимался и,  одевшись, уходил на ночлег к Елене. Возвращался
всегда рано утром, не позже половины восьмого.
     Я  не мог никуда  уйти  отсюда,  - почему-то я боялся  просто  оставить
адрес. Я должен был дождаться Элиссу.



     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


     Учитель танцев маэстро Ногиврозь сидел на полу и монотонно смеялся.
     - Если человек смеется  без  всякой видимой на  то  причины, то он либо
смеется над тем, как устроен мир, либо он свихнулся всерьез.
     Так сказал Путешественник Проездом из Кельна в Гаммерсбах.
     - Да  разве вы не видите, что он  притворяется! -  с досадой воскликнул
Хитроумный Венецианец.
     И все отправились пить чай с печеньем. Маэстро остался один.
     Он продолжал монотонно  смеяться. Вероятно,  над тем,  как  устроен наш
мир.




     ...............