думывались о
смысле, заложенном в таком образе действий, или отсутствии всякого смысла, -
кто знает.
     Поэтому когда разразился табачный голод, мы почувствовали  его  на себе
мгновенно.  У  меня оставалось  полпачки "Шумера",  у Элли  - пачка без двух
сигарет.
     В газетах  трастили  о том,  что  Америка  бросает курить. Ну какое мне
дело,  скажите на  милость,  до Америки?  Вот  если  бы они  бросили,  а  мы
подобрали...



     Сцена из "Америка Тунайт"


     Кристина (жизнерадостно): А ты знаешь, Юджин,  говорят, что в Вавилонии
совсем нет сигарет!
     Юджин  (не глядя  на  нее,  тоном человека, которому  сообщили, что  он
выиграл миллион): Да ну! Надо бросать курить! Я вот не курю, а ты, Кристина?
     Кристина (в полном восторге, переходящем в крутую экзальтацию): Я тоже!
Ха-ха!
     Юджин (совершенно счастливый): Я - Юджин!
     Кристина (счастливая до невозможности): Я - Кристина!
     Хором: Мы вас любим, а вы нас?!






     Очень поздно или очень рано? Утра еще нет.
     Серый экран неба, и где-то резкие крики ворон среди дрожащих ветвей.
     Озноб, и два желтых эллипсоида - лимоны на черном блюдце.
     Подсвечник, обросший седой бородой, над ним огонек.
     "Ночь догорает в зеркале", - подумал я.
     В голову гаденько  заползла  мысль, что если  подойти к самому открытию
магазина, то, может быть, удастся купить сигарет, о боже!..
     Я стал смотреть на  крылья ангела  на картинке, мысленно отмахиваясь от
серного дыма дневной скверны, мои цветы...
     Так тихо, и так красиво.
     Она здесь, и мы вместе... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
     - Надо бы сходить в магазин, - услышал я голос Элиссы. - Если подойти к
самому открытию...



     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



     Девочка в библиотеке


     При свете луны на синем  песке аллеи ученые мужи чертят знаки, стирают,
зачеркивают, пишут заново, спорят, - она дергает их за края одежд, досаждает
им, отвлекает  от диспута, они  сердятся, отворачиваются,  говорят  о чем-то
своем, непонятном.
     Ночь в саду луна.
     В окнах дворца красивый свет.
     Картинки витражей - птицы, рыцари, драконы и ангелы.
     Кто-то в черной маске прячется у  фонтана,  убегает пугливо; лошадь  не
видит его, потому что спит; в окошке кареты темно. Во всех окнах свет.
     Музыка.
     Ночь в саду ворота светятся.

     Маленькая  девочка вошла в кабинет  библиотеки, когда  ее  папы не было
дома, и принялась копошиться в книгах, свитках и списках,  беспечно смешивая
эпохи и языки, народы и страны. А потом, утомившись, уснула, положив  голову
на древний  пергамент, буквы которого были  стерты,  и  краски  выгорели  от
солнца тысяч и тысяч дней.



     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



     - Какие красивые!
     - Их нельзя срывать, эти цветы.
     Загадка умирает, когда  ты срываешь ее цветок. Ей можно любоваться лишь
на  расстоянии. И все же, пока у нас хватит желания  разгадывать тайны,  - а
это желание в нас неистребимо, - в них недостатка не будет. Галерея сфинксов
бесконечна, но каждая разгадка - это чья-нибудь смерть.
     - И потому эти цветы нельзя срывать?
     - Я расскажу тебе их историю.
     Однажды в лесу Ланцелот увидел  один из этих цветков, и так залюбовался
им, что протянул уже руку, чтобы сорвать его. И вдруг чей-то голос остановил
его. К нему подошел эльф.
     - Эти цветы нельзя срывать, - сказал ему эльф.
     - Но почему? - удивился Ланцелот. - Они чья-то собственность?
     - Дело в том, - объяснил ему  эльф, - что цветок этот  цветет лишь один
раз и, умирая, оставляет лишь одно семя.
     Потеря каждого из  этих  цветов невосполнима. Мы, эльфы,  оберегаем эти
цветы, мы их хранители. Мы собираем их семена и следим за ростками, чтобы ни
один из них не погиб. Только так их можно уберечь от вымирания.
     - Прекрасные цветы эльфов...
     - Прекрасная обреченная раса. Дети земли, они поют ее красоту.
     - Это  те светильники, которые  может  погасить порыв ветра? -  сказала
Элисса.
     - Это светильники земли, которые гасит ветер времени, - сказал я.



     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



     Иногда нам кажется, что мы спим


     Они  приходят, чтобы  петь нам, и когда они зовут за  собой, и мы идем,
держась за  руки на горных  тропинках, - ведь  так легко  оступиться! - и  я
слышу, как замирает твое сердце, это так сладко довериться им!
     Они  уносят нас  на  крыльях  своего  полета,  и  тогда нам открываются
небеса, которых  мы не знали прежде, и мы держим звезды в  ладонях, и солнце
качает нас в колыбели.
     А когда мы  опускаемся на  траву и пьем  воду из родника,  а вокруг нас
деревья, девушки в тонких одеждах учат нас танцам этой земли, и нам кажется,
что мы спим, и они снятся нам.
     Иногда они остаются с  нами  и  живут в нашей  квартире подолгу, курят,
сидя в непринужденных позах, и мы видим дым в зеркалах.
     Иногда их приносит ветер, они влетают в окно, пропахшие запахами шумных
улиц; тогда они поют, и их голосам вторит хор, гудки машин аккомпанируют им.
     Или они прыгают к нам в комнату с лучом  солнца  и отряхивают с рукавов
цветочную пыльцу, и улыбаются, смущенно и чуточку застенчиво.
     Нам  есть о чем спросить их, им есть что ответить и рассказать; мы рады
друг другу.
     Мы на подмостках мира...
     В твоих волосах радуга, на твоих туфлях пена прибоя и жемчуг  подводных
земель; эльфы вышили тебе пояс, феи усыпали твое платье цветами, ногти твоих
пальцев  -  перламутровые  ракушки, ты смеешься, и  в  глазах  твоих смеется
солнце и качает нас на волнах тепла и света, и смеха, и музыки...
     Ты знаешь их имена, ты узнаешь  их лица, и они приходят, чтобы петь для
тебя.
     Иногда нам кажется, что мы спим.
     И мы думаем, что это сны, и все это нам снится.





     A Night At The Opera


     Вот ночь, и сквозняк протискивается  в  приоткрытое  окно,  и с ним его
свита -  витязи  с влажными волосами, - и огонь свечи обращается  флагом,  и
музыка звучит проникновенней и отчетливей, она уже не где-то.  Она в тебе, и
ты сам - оперный мир. Но ты не здесь уже. Где ты?




     Влюбленные  ангелы заглядывают в  наши окна.  Нет, я не  ревную тебя, я
улыбаюсь им и даже приглашаю их на чай. Я знаю, ты украдкой прихорашиваешься
у  зеркала. Ты обожаешь цветы и свечи, они живые и  такие неженки, - наш дом
полон ими, их больше чем гостей на балу в честь рождения инфанты, а ведь они
не гости.  Они с нами всегда, как дыхание, как цвет глаз, они смеются нам из
зеркал, они любят тишину и радуются музыке, они так нарядны.
     Когда в город приходит  вечер,  какой иллюминацией мы встречаем его! Он
подкрался  так  тихо.  Он  любит  тебя,  Элисса,  но  слишком  робок,  чтобы
признаться тебе в этом. Я выдал его тайну? Что делать, если он такой тихоня.
     Вот он снова вернулся к нам, бродяга. Что-то он нам подарит сегодня?


     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


     Над бурным  яблоневым морем окно, над темными  волнами  ветвей свет.  Я
вижу силуэт  женщины  в высоком парике, вот  она повернулась. Ночь не  хочет
отпустить меня и уговаривает остаться, но эта женщина ждет, и тени провожают
меня, тянутся и отпускают, и появляются снова. Время волнует ветви яблонь, -
невнятный шелест, отблески, - она ждет меня. Свечи в ее зеркалах.












     . . .


     Однажды, придя  домой, я обнаружил,  что у нас  гости. Их  было  двое -
Король  и  Скарамуш,  - они сидели на диване, а Элисса расставляла бокалы на
журнальном столике. Я поздоровался.
     Улучив возможность улизнуть из комнаты, я шепотом спросил у Элли, что у
нас сегодня на ужин.
     -  Я хотела приготовить курицу, но ведь это не  принято, -  сказала она
растерянно.- Может быть, сделаем вид, что мы уже поужинали?
     - Нет, не годится. А что если поужинать сладким?
     - У меня есть лимонный кекс, морс, шоколад, цукаты...
     -  И  побольше фруктов.  А  я  достану бутылку токая. Хорошо, припасена
одна.
     Итак, с ужином дело было улажено, и я вернулся к гостям.
     Скарамуш тем  временем пел какую-то песню,  аккомпанируя себе на лютне.
Песня была очаровательная, но я почти ничего не понял (он пел по-итальянски)
и попросил его перевести. Вот примерно о чем в ней пелось:
     Есть люди, до которых хочется дотронуться рукой,
     Есть цветы, которые хочется поцеловать,
     Есть леса, в которых хочется заблудиться,
     Есть реки, в которых хочется утонуть,
     Есть женщины, на которых хочется жениться,
     Есть жены, от которых не хочется уходить,
     Есть Скарамуш, и он к вашим услугам.
     Потом  мы мило беседовали, и Людовик спросил меня об  Элиссе: "Это ваша
супруга?"
     Я объяснил ему, что нет.
     - При  живом муже это, вероятно, аморально. Надо казнить мужа, - сказал
король.
     - Помилуйте, ваше величество, - сказал я. - К чему проливать кровь?
     - Так нужно, чтобы соблюсти законы морали, - пояснил Скарамуш.
     - Ваше величество! - сказал я. - Королю позволительно быть милосердным!
     - Королю позволительно не лебезить перед моралью, -  сказал Скарамуш. -
И этим он отличается от президента Соединенных Штатов.
     -  Да? - сказал Людовик  задумчиво. - Это верно. Ну что ж,  пренебрежем
моралью и проявим милосердие.
     Потом он извлек колоду  египетских карт и стал забавляться, раскладывая
пасьянсы. Он взял карту короля и пригляделся к ней.
     - Кажется, похож, - сказал он, наконец.
     Скарамуш  немедленно  вытащил зеркальце  и принялся разглядывать себя в
нем.
     - Точно! - воскликнул он радостно. - Похож, - и, погрустнев, добавил. -
Только вот на кого, не могу понять.
     - Замучился я с ним,  - признался Людовик со вздохом. - Что ни день, то
новые  причуды. То  ему кукурузного  сока  подавай,  то  мандарины  молочной
спелости.
     К  тому времени мы уже успели опорожнить мою  бутылку,  и заметив  это,
Скарамуш схватил ее за горло и отнес на кухню. Там он,  судя по доносившимся
оттуда звукам, наполнил  ее  водой  из-под крана, после чего  бутылка  вновь
появилась на столе. Полная вина.
     - Единственный фокус, которому я  научился, - сказал Скарамуш. - Тем  и
живу.
     И мы пили  вино и болтали о  всякой всячине и, между  прочим, съели все
цукаты. А  потом  мы  танцевали и слушали музыку,  и Людовик уже  совершенно
откровенно флиртовал  с  Элиссой (это  при живом-то любовнике!), а  Скарамуш
снова и снова повторял свой фокус; он рассказывал разные забавные истории, и
если его просили спеть, он и не думал отказываться.
     Мы  так развеселились, что совершенно позабыли о времени, и когда снизу
раздался обиженный стук  (шваброй в  потолок),  я, по  привычке посмотрев на
часы, сказал: "Полвторого".
     -  Кто  это? -  полюбопытствовал  Людовик. - Мертвецы  стучатся  из-под
земли?
     - Да, пожалуй, - согласился я.
     - Живые шумят и мешают мертвым спать, - сказал он.
     - Как это верно замечено, ваше величество! - рассмеялась Элисса.
     - Однако, это не порядок, - сказал Людовик. Скарамуш  кивнул и поднялся
с места.
     А  потом  мы  стояли  у  открытого  окна  и  прислушивались  к  звукам,
доносившимся  из  квартиры под нами.  Оттуда  слышалось  нечто, напоминавшее
всхлипывания  собаки,  и  размеренный  голос Скарамуша,  повторявшего  тоном
терпеливого  милиционера:  "Непорядок.  Не  положено.  Пожалуйте в  могилку.
Непорядок... Пожалуйте в могилку..."
     ....................................................................................................
     Он  вернулся, неся целую охапку бенгальских огней. Переговоры, по  всей
видимости, увенчались  успехом.  Скарамуш  непременно  хотел зажечь все огни
разом, но уронил один, и он стал с шипением прожигать паркет.
     - Ничего страшного! - хором воскликнули Элисса и Скарамуш.
     Людовик подобрал с ковра обгоревший прут.
     - Это я возьму на память, - сказал он.


     - Значит, Калиостро все-таки дал ему  эликсир, -  сказала  Элисса. - Но
что нам делать с паркетом? Может, прикрыть ковриком?

























     A Kind Of Magic


     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . .
     - Вы бросаете семена в воздух? - удивился я.
     Он невозмутимо продолжал свое занятие.
     Наконец, он защелкнул табакерку и тогда только повернулся ко мне.
     -  В  воздух? -  переспросил  он  насмешливо.-  Ничуть не бывало.  Или,
по-вашему, музыка - это то же, что и звуковые волны?
     - Позвольте, -пробормотал я, несколько обескураженный. - Но ведь семена
всех растений...
     - Семена? Что вы имеете в виду?
     - Вашу табакерку, - твердо сказал я.
     - Вот эту? - он извлек из кармана то, что только что было табакеркой, и
положил мне на ладонь, которую я вовремя успел подставить.
     На  моей  ладони  лежал  лепесток белой  розы, я  увидел, как края  его
изогнулись,  и  он  превратился  в  крошечный  кораблик.   Паруса  кораблика
наполнились ветром, и он  поплыл с моей  ладони, сорвался с нее и улетел как
бумажный самолетик.
     -  Посмотрите!  - услышал я  и, посмотрев, опешил. (Еще несколько минут
назад я хвастался про себя, что теперь меня ничто уже не удивит!)
     Мы  стояли, окруженные  со  всех сторон деревьями.  Было  тихо,  только
шелест листвы и голоса птиц...
     ....................................................................................................
     Мы шли по тропинке.
     Я все еще был в смятении, и мне  казалось, я слышу, как дриады шепчутся
между собой и тихонько смеются.
     Стволы деревьев изгибались и галантно кланялись нам, и я увидел  дерево
бук  и гвоздичное дерево,  еще лимонное, коричное и дерево-попугая, я увидел
вишню и клен, и многие деревья, которых я не видел никогда прежде.
     - Где мы? - спросил я.
     - Разве вы  не узнаете? - спросил  он. - Впрочем,  вблизи все  выглядит
совсем иначе. А ведь это ваш майорат.
     - Вот как? Но  разве титул  жалует не  король?  Разве это не привилегия
короля?
     -  А  я и  есть король, - заметил он, приподняв одну бровь.- Я - Король
Магии.
     - Ну  конечно! - воскликнул я. - Мне следовало догадаться об этом сразу
же! Простите мне мою оплошность, ваше величество.
     - Добро пожаловать домой, ваша светлость, - улыбнувшись, ответил он.
     Мы вышли к пруду, на другом берегу которого был виден замок, и к  замку
этому вела дорожка из цветков кувшинок.
     Король ступил на нее первым. Я последовал за ним.
     ....................................................................................................
     Мы  вошли  в   замок.  Повсюду  висели  флаги  с  гербами,  на  древках
красовались  гирлянды цветов. Столы были уже накрыты, сидевшие за ними гости
приветствовали  нас  дружным  пением.  Когда  мы  сели  за  стол,  раздались
торжественные звуки труб, им ответили скрипки и гобой, и наконец, флейты.
     Пир начался.
     Внезапно все поднялись на ноги. Разговоры смолкли.
     На всякий случай, я последовал примеру своих гостей.
     В зал вошел  Людовик  ХV. Его верный  друг Скарамуш,  разумеется, был с
ним.
     -  Вот  вы  где!  -  вскричал Людовик,  завидев  меня.  - А мы объехали
пол-Франции, разыскивая вас.
     - И  даже заглянули в Италию,  но там нам  сказали, что вы  только  что
отбыли, - добавил Скарамуш.
     - Это ты  виноват! - накинулся  на него Людовик. -  Я давно уже говорю,
что оси кареты нужно смазать.
     - Но мой король! Право же, я не виноват, - стал оправдываться Скарамуш.
- Мыши съели все сало!
     - Старая сказка, - отмахнулся Людовик. - Расскажи что-нибудь поновее.
     -  С  радостью и  удовольствием, о мой  король!  -  сказал Скарамуш  и,
отвесив поклон, взобрался на невесть откуда возникшую кафедру.
     Я подозреваю, что  появление ее не обошлось без участия  Короля  Магии,
который хоть  и не был  более нигде виден, но наверняка  присутствовал здесь
или был где-нибудь поблизости.
     Скарамуш,  откашлявшись для солидности, постучал молоточком  по  синему
бархату кафедры и возгласил: "Курс наглядной философии магистра изящных наук
Скарамуша!"
     Все зааплодировали.
     Людовик тем временем  расположился за столом справа от меня. А слева  я
увидел Элиссу и открыл было рот, но она приложила к губам палец.
     Как чудесно, что она нашла меня здесь!
     -  История портретиста из города Кельна  Альфреда  Дитриха, -  произнес
Скарамуш грозным голосом.
     После чего рассказал такую историю:

     Как-то раз,  будучи  проездом  в  Ганновере,  художник  Альфред  Дитрих
остановился  в маленькой  гостинице.  Развлечения ради  он  затеял  рисовать
портрет  дочки хозяина.  Вскоре,  однако,  он получил письмо, в  котором его
просили как можно скорее прибыть в Париж. Дитрих, не мешкая ни дня,  покинул
Ганновер, и портрет остался незаконченным. В Париже его ждали многообещающие
заказы, которых он удостоился благодаря стараниям своих друзей.
     Дитрих был великолепным портретистом, и все же заказчики его оставались
неудовлетворенными, но  еще  более  неудовлетворен  своими  работами был сам
художник. Какое-то наваждение  преследовало его. Все  лица  на его портретах
были похожи одно  на другое настолько, что  не имели  почти ничего общего  с
лицами его заказчиков.
     Дитрих был в  отчаянии, его друзья пребывали в  растерянности, не зная,
что происходит с их другом.
     И вот, одним из мартовских вечеров Дитрих  внезапно  покидает Париж, не
предупредив  никого  из  друзей  и  не  оставив  никаких  писем  или  устных
распоряжений.
     Он приезжает  в Ганновер и  разыскивает гостиницу, в которой он однажды
останавливался.
     - Я вернулся, чтобы закончить портрет, - говорит он хозяину, и в тот же
день принимается за работу и не отрывается от нее до тех пор, пока не кладет
последний  мазок.  Больше ему нечего добавить, портрет готов. И,  не дав ему
просохнуть, Дитрих срывает его  с мольберта  и  швыряет в камин,  после чего
начинает  работу  заново. Но  и  второй  портрет  постигает  та  же  судьба.
Недоумевающий  хозяин не  решается  перечить чудаковатому постояльцу, а  его
дочь  уже  почти  не покидает  комнаты  Дитриха.  И вот  однажды, утомленный
бесконечной  работой, Дитрих  рассеянно набрасывает карандашный эскиз головы
девушки.  Оторвав  карандаш от  бумаги,  он долго смотрит  на рисунок. Потом
резко поднимается со стула, и ничего не объясняя, расплачивается с  хозяином
и  немедленно  уезжает  из  гостиницы,  но  прежде  подносит  портрет  своей
терпеливой натурщице.
     С этого дня наваждение более не преследует его, и  он вновь  становится
таким,  каким  его  знают  друзья  и  прежние  его  заказчики   -  блестящим
портретистом Альфредом Дитрихом из города Кельна.

     - Все это очень мило, - заметил Людовик. - Но причем же тут сало?
     - Действительно, причем тут  сало?  - спросила  Элисса,  когда мы  мыли
посуду на кухне.
     - Этого я не знаю, - сказал я, отдавая ей тарелку. - Но Скарамуш  прав.
Где-то, в одном из коридоров лабиринта, ты ошибаешься направлением, и вот ты
уже в тупике.


     И  тогда  ты  перебираешь  то, что было написано прежде, и  исправляешь
неряшливые  фразы, заканчиваешь начатые  истории, и неожиданно четверостишье
превращается   в   сонет,  одно-единственное   имя  -  в  элегию...   Ты  не
возвращаешься назад, ты перестраиваешь лабиринт, который меняет свою форму с
каждым новым сделанным тобой шагом.





































     Лето, уколовшись шипами