, но без обратного адреса.
     Я знал, что мы расстанемся, но она уехала  так, как если бы я ждал, что
она это сделает, а я  не ждал. Это  было нечестно,  уехать, не оставив  даже
записки, чтобы я  мог обвинить во  всем  зеркало  и сказать: "Она  просто не
поняла".
     И  думать, что  все могло  бы  быть по-другому. Если  бы  я  лучше умел
зарабатывать деньги, если бы  я родился в другое время, если бы я не родился
вообще, если бы, если бы, если бы...
     Она написала, что ждет ребенка, но не от меня, а я даже не знаю, правда
ли это, и вряд ли смогу когда-нибудь это проверить.
     Прошло уже больше года.
     "...Я боюсь, что однажды ты вернешься, не спросив, хочу ли я этого, и я
не  смогу воспротивиться,  как  это произошло  тогда.  Первые дни я  боялась
ложиться спать. Я стала  бояться своих снов..." - это из ее письма. И ничего
о том, почему она это сделала. Ни одного упрека, ничего.
     Она написала "боюсь", а потом, почти сразу же, "боялась".
     "Навсегда" - плохое слово, и потом. Надо же во что-то верить...
     Пусть  даже ты знаешь, что ничто не может быть иным, нежели оно есть...
И нельзя поселиться во сне, даже самом прекрасном.
     И построить дворец, который никогда не будет построен...
     Когда-нибудь мы проснемся и увидим, что все это было  сном,  но едва ли
прежде, чем взойдет солнце.
     Говорят, что по дну океанов текут реки, говорят,  что ангелы  живут  на
небесах,
     говорят, что кошки видят призраков,
     я закрываю глаза, и я вижу сон,
     а когда ты проснешься...


     Когда ты проснешься.






     The Show Must Go On


     Я живу в  том же районе, в десяти минутах ходьбы от  прежнего места,  в
двухкомнатной квартире с  балконом; мы снимаем эту квартиру на двоих с одним
парнем, я писал о нем. Его зовут Александр. Он строит дворцы.
     Кое-кто обвиняет его в чрезмерном увлечении  плавными линиями  и даже в
подражании Габриэлю.
     Что б они понимали!
     Ничего, вот скоро. . . . . . . . . .  . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . .








     Мне хочется в Кносс.
     Говорят, на Крите плохо с  работой,  лучше  уж ехать  в Рим, Афины  или
Мадрид. А еще лучше, в Америку. Но я не хочу в Америку.
     Я хочу в Кносс. Ведь там была моя родина.



     Ведь там моя родина.


     Я хочу вернуться. Мама.




































     Эпилог



     Эпохи рушатся под грузом  собственных  воспоминаний, за  нагромождением
милых сердцу деталей теряется цельность, полки библиотек заставлены пыльными
фотоальбомами, гербариями, подшивками писем - - -
     И все же, это по-своему мило.


     Сколько раз  уже  низвергался  Икар, а  ведь  каждый  раз казалось, что
крылья так сильны, что это уже и не крылья вовсе, а пламень небесный.
     Зачем нужна земля, если есть крылья и небо!
     Ты заходишь в антикварную лавку и с вялым  любопытством вертишь в руках
пучки обгоревших перьев. - - На что бы их приспособить?
     Может быть, на шляпку?
     Право, будет очень забавно.


     ____ ____



     Они  сидели  на  подоконнике,  наставник и  ученик,  и лузгали  жареных
креветок,  сплевывая  хитиновые  кожурки.  Ученик держал  на коленях  черный
лакированный поднос, придерживая его левой рукой,  и каждый раз, когда он ее
отнимал, поднос угрожающе накренялся.
     Учитель сохранял невозмутимость.
     -  Они. Привлекают нас своими пороками, но  тут  же отталкивают  своими
добродетелями.
     Так он сказал, и ученик задумался над его словами, механически  работая
челюстями. О ком он говорит?
     Внизу фонтан лениво плескал водой.
     Город просыхал после дождя на теплом ветерке.
     Учитель потянулся за сигаретой.
     "О  ком  он  говорил?"  - подумал  ученик,  но время  для вопроса  было
упущено.
     Они молчали.
     Ученик горестно вздохнул, нащупывая креветку покрупнее.
     Учитель задумчиво курил, наблюдая, как город просыхает на ветерке.
     После дождя.


     1990 г., Москва