. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



     - Принцесса Алина? - спросил Людовик. -  Кажется,  мне знакомо это имя.
Она приезжала в Париж?
     -  Без  всякого сомнения, ваше величество, -  сказал  Скарамуш,  пробуя
лютню.
     - Тогда я вспомнил, - кивнул Людовик. - Она была обольстительна?
     - О, да! - сказал я.
     - И что же с ней случилось?
     - Она погибла.
     - И что же стало причиной ее гибели? - участливо спросил Людовик.
     - Должно быть, порочность людская, - сказал Скарамуш.
     - Она была развратна?
     -  Напротив,  -  сказал я.  -  Безнравственность была  бы  противна  ее
темпераменту. Она представляла собой редкий пример подлинно высокой морали.
     - Равно как и Дон Жуан, - заметил Скарамуш.
     - И Казанова, - сказал я.
     Мы понимающе  переглянулись. Людовик пристально  посмотрел  сначала  на
Скарамуша, потом на меня.
     - Давайте объясняйте, что это значит, - потребовал он.
     -  Она не отдавалась без любви. А  все, что освящено любовью, свято,  и
только то, что освящено любовью.
     Людовик коротко кивнул.
     - Так же и Казанова искренне любил каждую из женщин. Как и мэтр Наттье,
он умел видеть в  каждой ее  неповторимую красоту. Его следовало  бы считать
образцом...
     - Если  бы  само  слово  "образец"  не  навевало  смертельной  скуки, -
закончил Скарамуш, склонившись над струнами.
     - Секс без любви аморален, - заявил я.
     - Это понятно даже ребенку, - сказал Людовик, пожав плечами.
     - Без всякого сомнения, ваше величество, - сказал Скарамуш.
     - Если он правильно воспитан, - сказал я.




     Какое невнимание!


     Старина  Джонни  искусство  уважал, но  он  был  бизнесменом, настоящим
бизнесменом,  джентльмены!  Именно  ему,  его  энергии,  деловой  хватке  и,
разумеется, его  увлечению культурой мы  обязаны  многими и  многими именами
прекрасных  художников, которые были бы  безвозвратно утрачены нами, забыты,
похоронены среди пыли и грязи  истории, если бы... Если бы за дело не взялся
такой человек как старина Джонни.
     Страшно подумать,  сколько  бедолаг, посвятивших себя  служению  музам,
умерли в безвестности  и нищете и не оставили своим  неутешным родственникам
ни денег,  ни красивого дома, ни участка хоть  самой захудалой земли, ничего
кроме  нескольких стопок  (когда  больше, когда меньше) исписанной  бумаги -
рукописи, которые  никогда  не  будут  опубликованы,  проникновенные  мысли,
которым  некому  аплодировать, романы, над которыми никто не уронит слезу. И
никто не  прикоснется к этим драгоценным страницам, не переберет их бережно,
не разберет торопливых следов вдохновения, и пылятся они, неведомые стране и
народу где-нибудь  на антресолях, а то и вовсе в гнилом подвале, и на могиле
немноголюдно...
     Но  вот появляется старина Джонни, и все меняется, но терпение! Пока он
только с видом скорбного сострадания проминает диван в темноватой гостиной и
сочувствует  неутешным  родственникам,  и  сетует  горько  на  испорченность
людскую, и в конце  концов покупает весь  архив  (или  большую его  часть) у
растроганных (или просто благоразумных) наследников. Все остальное просто.
     Джонни  раскручивает свое  приобретение.  Он  не  мальчик  в бизнесе, я
подчеркиваю,  не мальчик, да  и связи  у него неплохие, и не такой он дурак,
старина  Джонни, чтобы  жмотить  деньги,  а  потому делает  свое дело  столь
успешно, что  вскоре  обогащает  мировую  сокровищницу  искусства именем еще
одного гения. Гения без всякого сомнения, джентльмены!  Об этом в один голос
говорят  и критики, и  журналы,  и простые, внешне незаметные люди в вагонах
метро, и тиражи изданий его книг и, конечно, цены на его автографы. А у кого
они все? У старины Джонни. Ну разве он не голова после этого? И льются слезы
на страницы романов, и проникновенные мысли падают в  объятия аплодисментов,
а честный работяга Джонни тихо и неприметно делает свое дело. Кто вспомнит о
нем? Такова благодарность людская!
     Как невнимательны мы бываем  порой к замечательным людям, которые живут
рядом с нами! Так-то, джентльмены.


     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша

     Одно изречение


     Он  был  простым  парнем   из  семьи  Душанараспашку,  уроженец  города
Свойвдоску, но именно ему принадлежат великие слова, ставшие законом этикета
всех времен и народов.
     "Скажи мне, кто я, и я скажу тебе, кто ты".
     Нет, ему не нужно было читать  Карнеги,  и если бы у него были доллары,
он смог бы на этом неплохо сэкономить.
     Но что поделать, если  имя Колумба в  то время не прозвучало  еще ни  в
Кордове,  ни в Базеле, ни в Афинах, и  даже в Нижнем Новгороде  его  все еще
произносили с ужасом. И только шепотом!





     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .







     Сновидение, навеянное воспоминаниями о детстве


     Я увидел человека, лицо его  было недвижно, его борода была пеной моря.
"Какие грустные у него  глаза",  - подумал я. Но это были  крылья бабочки, и
она  упорхнула,  и  остались пустые поля снегов, где огромные черные проруби
правильной формы таили свои глубины. Я увидел, как из прорубей этих возникли
две головы.
     Первая была  голова змея, из пасти ее произрастал черный цветок. Вторая
была голова царя, и не было у нее туловища; она оросила белый снег кровью, и
дымилась кровь, и волки прибегали и пожирали ее.
     И  я  увидел колесницу и в  ней золотую деву, и она стала расстреливать
волков  из лука и перебила всех, и тогда черный цветок  вспыхнул  и сгорел в
пасти змея, и вот, змей держит в зубах меч. И дева взяла этот меч и отрубила
голову змею, и голова покатилась, и там, где она катилась, снег таял и стало
русло реки.
     И  дева взяла голову  царя  и  соединила ее с туловищем змея,  и  тогда
открылись глаза головы, и губы зашевелились.
     И  дева  отдала  меч царю и сказала: "Возьми этот меч. Там, где вонзишь
его в землю, станет город".
     Такова  вкратце  история  возникновения города  Ур,  где  я  родился. Я
приехал в Вавилон шесть лет назад и остался здесь.
     Навсегда - плохое слово, но может быть, я остался здесь навсегда.






























     Музыка Queen


     Я  поставил  Реквием  Моцарта;  мы сидели и слушали,  не  двигаясь,  не
разговаривая, а  потом  я  заплакал,  - мне стало  вдруг нечем  дышать, и  я
увидел, что  она тоже плачет, а слезы все лились, и мое горло содрогалось от
беззвучных рыданий.
     И когда игла оторвалась от винила пластинки, я сказал:  "Это не Моцарту
реквием. Это реквием нашей эпохе, лучшему из времен, и всем нам".
     И я не  мог ни шутить, ни  смеяться, губы не слушались,  лицо словно бы
окаменело. Видя мое настроение, Элисса попыталась меня утешить.
     -  Мы совсем  не одиноки, -  сказала она.  -  Ведь  у  нас  есть Queen.
Подумай, ведь у нас есть Queen. Мы еще живы!
     - Ты права, - сказал я. - Слава богу, что у нас есть музыка Queen.





     Вариация No1. Keep Yourself Alive (When the Night Comes Down)


     Когда  ночь застанет тебя в пути,  и  ты идешь  через  лес и не  видишь
деревьев, не различаешь ветвей, и даже луна не светит тебе, ты услышишь этот
голос  в себе: "Куда  ты идешь? Где  ты?  Ты  заблудился, сбился  с пути. Ты
погибнешь, ты уже погиб!"
     И твое сердце дрогнет, но в следующую секунду ты рассмеешься и скажешь:
"Ночь не  вечна, лес не бесконечен. И если я  увижу,  что в темноте сбился с
пути, я найду его снова".
     "Но что станет с тобой, если волки нападут на тебя?" - так говорит тебе
твое трепетное тело. - "Стаями скитаются они по лесу,  поджидая утомленного,
одинокого путника, чтобы напасть на него".
     "Волки нападают на больных и  слабых, и радуются, когда видят того, кто
боится  их. Страх ляжет тяжестью на его руки, и не сумеет  он защитить себя.
Но когда они  видят  того,  кто смеется  над ними, они убегают прочь, поджав
хвост, и скулят,  потому что сами боятся. Побеждает тот, кто меньше боится",
- так отвечаешь ты.
     И ты прав.
     Но знай,  что есть страшное в ночном  лесу; зверь-чудовище таится в его
дебрях. И  нельзя поразить его мечом,  потому что у него  нет тела, и нельзя
рассмеяться ему в глаза, потому что  они невидимы.  И нельзя уйти от него  и
спрятаться. Воет он, и нельзя  укрыться  от этого воя, и такая тоска в  нем,
что  она затмевает  разум, и  живое  сердце становится холодным  камнем. Это
Демон Ночи. Он страшен.
     Воет он, и у  того, кто слышит его вой,  помрачается  разум, и остывает
сердце, и не верит он больше, что есть в мире солнце и день, и ночь для него
становится вечной, и мир - тьмой. И он сходит с ума.
     Или заболевает болезнью, которую именуют депрессией.
     И если это случится с тобой, постарайся сделать только одно. Постарайся
остаться  живым. Именно тогда, постарайся. Нельзя умирать с  маской отчаяния
на лице.
     Еще воссияет солнце, и настанет день, когда ты умрешь счастливым.



     Вариация No2. Queen Of The Night (My Life Is In Your Hands)


     Не оставаться на одном месте. Не упустить закат.
     Этому можно научиться,  и  тогда  это  будет  легко. Не стоит уходить в
ночь. Это просто.
     Если солнце  вдруг скрылось, Черная Королева не откажет тебе  в  ночном
пристанище.
     Ее дворец  просторен,  богато украшен  и ярко освещен. Она  любезна,  и
черты лица Ее благородны. Она улыбнется и протянет руку для поцелуя.
     Есть белый цвет, есть цвет черный, и Она - Королева Ночи.
     Но Ее сны светлы.



     Вариация No3


     Путь  молнии не ночь. Молния сама - путь себе, и путь  этот  светел.  И
потому она пронзает ночь, не  задевая ее. День Света  - дворец ее, и  она не
испепелит его своим огнем, но  покинет, чтобы светом своим превратить ночь в
день. Тьма не  может стать светом, но  ночь  на одно мгновение  может  стать
днем. И тогда исчезает время.



     Вариация No4


     "...Так  что молния,  которую вы  видите, бьет от  земли  вверх... этот
основной разряд... и  вызывает яркое свечение  и выделение  тепла,  которое,
приводя к быстрому расширению воздуха, производит громовой удар".

     (Ричард П. Фейнман "Лекции по физике", том 2, глава 9, 6)




     Выдержка из учебника светских манер


     Вы непременно желаете быть бесстрашным. Вы говорите: "Я не боюсь ночных
ведьм, не боюсь ни диких зверей, ни бездорожья!" И выходите из дома в ночь и
отправляетесь в путь, не дождавшись утра.
     Ваше упрямство может вам дорого стоить.
     Страх не остановит  ночного путника,  бесстрашного  сердцем, но болезнь
может погубить его.
     -  Будьте же хоть немного благоразумны, милорд! - сказала  одна  хорошо
известная  придворная  дама  своему  молодому  любовнику,  задумавшему  было
совершить революцию, чтобы сделать ее королевой Англии.
     Помните, что избегать болезни не значит бояться ее.
     Чайковский, великий  из музыкантов,  умер из-за  того, что выпил стакан
сырой воды.
     Даже Христос, любимый из сыновей Бога,  не стал прыгать  с крыши храма,
сколько дьявол Его ни подзуживал.
     Он не пожелал  искушать Господа, так почему же  вы,  сударь, непременно
желаете этого?





     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


Рок-н-ролл мертв


     В  который  раз  разоблаченная добродетель  вновь  торжествует,  уютный
обывательский   рай  восседает   на   облаках   собственной  непогрешимости.
Благородный мильтоновский Герой повержен, Лестница оборвалась в  супружеской
постели. Завтра на работу. Кончено.
     - Мы на кладбище?





     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



     Даная


     Незрячие свидетели потопа нащупывают автотрассы твердь,
     одни в безмолвных катакомбах ночи, где крылья птиц как высохшие листья,
     сутулые от ветра чужестранцы, они бегут и топчутся на месте,
     и жадно даты расстояний пьют.
     Я видел, как Даная величаво, закрыв свой слух для ропота толпы, вошла в
ворота замка.
     Она легла в прозрачную постель и стала слушать менестрелей
     дождя...




     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .







     I Tell You We Must Die


     Не помню,  что это был за  день, я даже  не вполне уверен,  был  ли это
день, или это была ночь; вероятно, существует какой-нибудь способ установить
это с точностью, но мне это безразлично.
     Это не был  какой-нибудь  особенный день,  никаких оркестров, знамений,
похоронных маршей. Мы сидели и разговаривали.
     И Элисса спросила вдруг: "Куда же мы все-таки идем?"
     И я ответил: "Мы ходим и ищем на земле место, где похоронить себя".
     Кажется, именно так я и сказал. И добавил что-то про Одиссея.
     Она засмеялась, приняв это за шутку.
     А я сказал: "Смерть - это не событие, смерть - это путь".
     Я помню, как она воскликнула: "Но что же тогда жизнь!"
     А я сказал: "Жизнь - это осуществление смерти".
     Ее лицо омрачилось, но я не придал этому значения.
     Я сказал: "Мы ищем исчерпать себя. Когда мы правы, мы ищем опровергнуть
себя самих. В конечном итоге, наша жизнь - это акт самоуничтожения".
     Теперь  я думаю, что мне не следовало говорить  это так нагло,  с таким
безжалостным пафосом, я должен был объяснить... Может  быть,  тогда все было
бы по-другому...
     Ведь известно, что все могло бы быть совсем по-другому!



     Смысл движения  иглы по пластинке не в  том, чтобы достичь центра,  а в
том, что посредством этого движения производится музыка.
     Почему я не объяснил ей этого?







     Курс наглядной философии магистра изящных наук Скарамуша


     Однажды на двор у курятника залетел журавль. Местные обитатели, курицы,
обступили  его со  всех сторон и  с любопытством  стали разглядывать, он же,
нисколько не смущаясь, напился воды и стал приводить себя в парадный вид.
     - Куда это ты собрался? - спросила его самая бойкая из куриц. И журавль
рассказал курицам о южных странах, о сказочных землях Короля Солнца, а когда
он  улетел,  они,  собравшись  в  кучу  посреди двора,  принялись  наперебой
обсуждать его рассказ.
     - А почему бы и нам? Что мы, хуже? -  сказала самая  бойкая из куриц. -
Чай, тоже птицы.
     И  остальные захлопали крыльями. "Полетим,  полетим в теплый страны!" -
кричали они. - "Полетим на юг!"
     И  вот  они собрались  в  путь, поднялись в воздух, летят. Долго летят.
Устали. Приземлились курицы, попили, перекусили, летят дальше.
     А люди  с изумлением смотрят на спятивших куриц, которые  все  как одна
выбиваются из сил, хлопают крыльями, летая кругами вокруг курятника.


     . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .



     - А давайте порассуждаем о метемпсихозе! - предложил Скарамуш.
     - Нет, - сказал я. - Рассуждать мы не будем.
     - Отчего же так, сударь?
     - Оттого, магистр, что время лекции еще не пришло.
     - Вот как... - сказал Скарамуш со вздохом. - Ну что ж, воля ваша. Тогда
неплохо бы рассказать какую-нибудь поучительную историю.
     - Непременно поучительную?
     - Непременно!
     - И кто из нас будет рассказывать?
     - Начинайте вы, а я все поставлю с ног на голову.
     - Идет, - сказал я. - Вот вам история.
     Ученый живет в доме, окруженном садом. В саду есть ручей, вытекающий из
скалы...
     - То есть, бьет ключ, - перебил меня Скарамуш.
     - Да. Однажды,  когда  ученый читал,  закрывшись  в  своем  кабинете, к
роднику подошла девочка, гулявшая  в это время в саду, - внучатая племянница
этого  ученого. Она принесла  раковину,  которую нашла  на  берегу  моря,  и
положила  ее  в родник, так чтобы  вода струилась  по ней -  очень  красиво.
Постояла,  полюбовалась и  побежала играть, а раковину оставила в ручье. Тем
временем  ученый решил выйти прогуляться по саду.  Вот он подходит к ручью -
что такое? Откуда здесь эта раковина? Он  достает ее из  воды, разглядывает,
недоумевает. Спешно  возвращается в библиотеку,  находит  справочник и долго
роется в нем, отыскивая  нужное название. Находит. Читает описание. "Так", -
говорит  он себе. - "Так, это морская раковина. Значит..." - задумавшись, он
начинает расхаживать по кабинету.  - "Значит, этот ручей берет свое начало в
море!" - заключает он победоносно.
     Ура. Великое открытие.
     - Теперь мораль, - напомнил Скарамуш.
     - Не на все вопросы можно найти ответ в справочнике.
     - Правильно задать вопрос - это уже кое-что, - закончил Скарамуш.




     Из записок вундеркинда Лимонадуса


     "Если бы я умел летать, я облетел бы весь мир, и когда я думаю об этом,
мне становится грустно, и грусть моя безысходна. Если бы я не умел дышать, я
бы давно уже задохнулся, и мысль об  этом  возвращает мне присутствие  духа.
Всегда-то   мы   недооцениваем  доступные   удовольствия   и   переоцениваем
недоступные. Если бы было иначе, никто не позарился бы на Запретный Плод".





     - Скажи, стиль - это очень важно? - спросила меня Элисса.
     - Один мой знакомый вообразил,  что он  медная наковальня, и выбросился
из  окна. Но наковальня* -  это не мой  стиль, и благодаря этому, я три года
жил  на  пятнадцатом этаже и так  и  не поддался искушению. Вот  что  значит
разница в стиле!


     - Летим, а?
     - Кажется, летим. Ну да, точно! Летим.
     - Вот дела. А куда, как вы думаете?
     - Куда? Хм. Кажется...  впрочем,  дайте-ка  проверю... так  я  и думал!
Вниз.
     - Вы сказали, вниз?
     - Ну да, вниз. Точно.
     - Дела... Так это что, падаем?
     - Вроде как... Да.
     - Падаем, значит. И что вы думаете?
     - Что?
     - Долго нам еще?
     -  Вы имеете в  виду,  долго  ли нам еще падать?  То  есть, если я  вас
правильно понял, какова глубина этого... этой... Поживем - увидим.
     - Поживем - увидим, вы сказали?
     - Да, именно. Именно так. Поживем - увидим.


     - А серьезно?
     - "Le style c'est l'homme",  - как  сказал мсье  Бюффон.  "Стиль -  это
человек".  А я бы сказал: "Le style c'est  la livre"  - "стиль - это  и есть
книга". У каждой страны,  в которую  ты приходишь, свой язык. И что бы ты ни
писал на нем, ты будешь писать эту страну - ее природу, ее мифологию. И если
ты попытаешься написать что-то другое, у тебя либо ничего не получится ...
     - У меня-то точно ничего не получится.
     - Ах, как вы любите перебивать, мадемуазель.
     Она пожала плечиками со вздохом. Ах.
     - Либо,  - продолжал  я,  - ты все равно напишешь эту страну и  никакую
другую. Причем независимо от своего  желания или нежелания; ты можешь хотеть
что угодно, но...  получится то,  что  должно получиться. Вообще, от желания
художника зависит... почти  ничего  не зависит. Что  может художник?  Только
лгать или не лгать...
     - Время лекции еще не пришло, - напомнил Скарамуш.
     - Это не лекция, магистр.
     - Что же это  тогда, и на что похоже, -  сказал Скарамуш  и  недовольно
поджал губы.
     - Выпейте вина, - предложила Элисса.
     - Садитесь и слушайте, - сказал я. - Хотите курить?
     -  Не  хочу, - сказал  Скарамуш и отвернулся к Элиссе. - Благодарю вас,
мадемуазель.
     - Итак... Я забыл, о чем я говорил.
     - Неудивительно, - вставил Скарамуш.
     - Элисса.
     - О художнике и его стиле.
     - Да. Искать нужно, вот что.
     Скарамуш тихо сказал: "Браво", - и пробормотал что-то по-итальянски.
     - Я хотел бы сказать еще пару слов о модернизме...
     - Вы не по летам мудры, - заметил Скарамуш.