а желал ей мгновенной смерти - чтобы избавить от  непосильных в ее
возрасте мук, а иногда наоборот молил, чтобы  Бог  продлил ее муки, а с ними
жизнь. Жаклин стойко переносила мое к ней небрежение, понимая, что, хоть я и
ненавижу  всех окрест, но  себя ненавижу больше,  чем  кого  бы  то ни было,
будучи кругом виноват. Ни разу больше не повторилась первая наша с ней ночь,
хотя она взяла отпуск и жила у меня дома. Среди тысячи  вин, в которых корил
себя, была и  та ночная измена Лене, после которой исчезла Танюша. Вот  Он и
покарал  меня. В Бога - нет, но в наказание от Него - верю. Mea  Culpa. Была
еще одна за  мной вина,  конкретная и главная, но  я тогда  не знал  о  ней,
только начал догадываться.  Потому и пропало всуе мое Танюше предупреждение,
что я предупредил ее совсем не о той опасности, которая ее настигла. Точнее,
не совсем о той. Но откуда было знать, что моя оговорка сыграет такую роль в
ее судьбе?
     Конечно,  это  было  нетрадиционное похищение, коли  от похитителей  не
последовало никаких требований и они не  давали о  себе знать.  Вот причина,
почему не только Жаклин, но и Стив склонялся к версии похищения Танюши самой
Леной либо с ее ведома или по ее замыслу, но в любом случае из родительского
эгоизма. Да хоть тот же Тарзан, которого она зацепила, и теперь он был готов
ради нее  на  все. Как  же,  любовь супермена! Даже если не на  все,  то  по
крайней мере  на доставку  крале, с  помощью своих боевиков,  ее  дочки, без
которой она  так  убивалась.  Зачем еще она возникла перед  балетной школой,
ожидая выхода Танюши? Только чтоб на нее взглянуть?
     Версия  Жаклин   была   сложнее  стивовой  и  обрастала   романическими
подробностями: Тарзан похитил Танюшу не просто, чтобы угодить Лене, но чтобы
удержать ее - своего рода любовный шантаж.
     Один только Борис  Павлович помалкивал до поры,  не высказывая  никаких
предположений. Или их у  него не было? Мне показалось, что здесь, в Америке,
он как-то слинял. Может, он был подавлен  своим безъязычием  и ограниченными
из-за того возможностями проводить расследование: он мог  общаться только  с
теми, кто говорит по-русски? Либо я его когда-то немного преувеличил за счет
организации,  которую  он  когда-то   представлял,  и  тот  гипноз  перестал
действовать в  Америке?  Я  вспомнил  реакцию Стива  на его,  действительно,
неуместный  вопрос,  кто  хозяин "Матрешек" -  "Бог в  помощь!" или  "Братья
Карамазовы"? И зачем я пригласил его в  Нью-Йорк! Впрочем, и от Стива проку,
как от козла молока. "Ситуация под нашим контролем", все еще  стоял у меня в
ушах  его самоуверенный голос, хотя прошла уже неделя с  того страшного дня.
Как  же, как же! Проворонить Танюшу, увели из-под самого их носа. И  ядерную
бомбочку так  же проворонят. Пусть рванут в Манхэттене,  лишь бы Танюша была
жива  где  угодно!  Вот  проверка моей  гражданской  ответственности  - если
миропорядок не  стоит одной детской слезинки, то тем более жертвую чем и кем
угодно  ради ее спасения. Господи, как я мог довериться этой бюрократической
машине по имени "ФБР"! Никогда себе не прощу.
     "Но  вы же позвонили,  что сами ее  заберете у школы", - оправдывалась,
плача, Джессика. Как  легко оказалось  симитировать мой голос! А полицейский
выскочил перехватить сэндвич: "Пара минут всего!" Как раз в это время Танюша
вышла из школы и исчезла. Нашлись свидетели -  видели,  как ее увела с собой
пожилая  женщина.  Тем  временем  полицейский  вернулся  с  треклятым  своим
сэндвичем  и, запивая  кокой, еще с полчаса пристально  сверлил  входящих  и
выходящих  балетной  школы  имени  Барышникова, пока не догадался  заглянуть
внутрь  и спросить  про  Танюшу.  На  ноги были  поставлены отряды  быстрого
развертывания, полиция прочесывала  аэропорты и вокзалы, на  всех  ближайших
дорогах  были выставлены патрули, но полчаса, потраченные этим шлюмазелем на
пережевывание  сэндвича,   оказалось  достаточно,  чтоб  умчать  мою  Танюшу
неведомо куда. Казнил  себя за неточные инструкции.  Но я и  представить  не
мог,  что  Танюша  поймет  их  так  буквально,  и предупрежденная  опасаться
незнакомых  мужчин,  доверчиво  просунет  свою  ручонку  в  руку  незнакомой
женщины. Mea culpa, черт побери!
     В очередную нашу  совместную встречу,  когда мы мусолили разные  версии
похищения Танюши,  переливая из пустого в порожнее, Борис Павлович,  который
по большей части отмалчивался,  неожиданно прорезался,  высказав  более  чем
странное  предположение  о  том,  что  Танюшу  похитил  вовсе  не  Тарзан  с
возглавляемой им организацией "Бог в помощь!",
     но их смертельные  конкуренты "Братья Карамазовы",  зная  об отношениях
Тарзана  и Лены. Поначалу  они хотели похитить Лену, точно высчитав, что  та
неизбежно  появится  у  балетной  школы имени Барышникова,  соскучившись  по
Танюше.  Но  ей удалось  от них улизнуть - вот они и решили похитить Танюшу,
чтобы с ее помощью шантажировать Тарзана и заставить его пойти на уступки.
     - Слишком сложно, - сказал Стив. - Отдает литературой.
     -  Это для вас слишком сложно,  - огрызнулся  Борис Павлович.  -  Пусть
отдает  литературой  -  ну  и  что?  Разве русская  литература  не  отразила
иезуитские  коленца  русского  ума, вернув  их обратно  в  жизнь  еще  более
усложненными?  Нынешний   русский  ум,  со   всеми  его  извращениями,  есть
производное русской литературы. Профессор Кендалл, как специалист по русской
литературе, мог бы это подтвердить.
     - Не  думал об этом,  -  признался я.  - Хотя на  теоретическом  уровне
допускаю, конечно, обратное влияние литературу на жизнь. Я бы только говорил
не о русском уме, но о русской душе.
     - А что есть разница между русской душой  и английской или французской?
- спросила Жаклин.
     - Еще какая! - воскликнул я, но молча, чтобы не пускаться в дебри моего
знания,  а точнее  незнания  самой что  ни  на есть  русской души  по  имени
Матрешка.
     Так протекла неделя, и я стал привыкать к своему горю, размеры которого
были  мне  неведомы.  Или   я  уже  зарос  той  самой  "старческой  коростой
равнодушия",  о которой  предупреждал Толстой, и на длинные  дистанции моего
страданья не хватает, а только на нытье? Как  быстро я стал забывать Лену, а
теперь, за свежей  болью, ее судьба и вовсе отошла куда-то на задний план  -
большее горе вытеснило меньшее, а не наоборот, как  пыталась меня обработать
Жаклин. "Я пережил свои  страданья" - всплыла в памяти русская  строчка, но,
как  ни силился, не  мог вспомнить поэта, который так гениально  обмолвился.
Что ж, выходит, и Танюше суждено со временем перейти в разряд воспоминаний?
     Хотел  взять   академический  отпуск,  но  коллеги  воспротивились  под
предлогом, что некем заменить, полагая мои лекции, которые я знал наизусть и
автоматически  отбарабанивал,  своего  рода  психотерапией.  Пытались,  чтоб
отвлечь,  и  вовсе  завалить меня работой  и выхлопотали  договор на перевод
стихов  Пастернака, которого я  втихаря  переводил лет наверно уже двадцать.
Теперь,  однако,  меня  с  души  воротило от  прущего  из  него  жизнелюбия.
Преодолев страх одиночества, отпустил  Жаклин в  Нью-Брунсвик. Да она и сама
почувствовала себя лишней и оставила меня  наедине  с моим  горем. Связь  со
мной  была для  нее бесперспективной  во  всех  отношениях -  надеюсь,  это,
наконец, дошло до прелестной этой девушки, которая пожертвовала мне свое так
долго, незнамо для чего оберегаемое девство. Время от времени она звонила, и
я  испытывал перед ней  понятное чувство неловкости. Однажды  встретился  со
Стивом, который доложил о ходе  безрезультатных поисков. Что касается Бориса
Павловича,  то  он,  как ни  странно, не торопился  сматываться,  съехал  из
манхэттенской гостиницы куда-то на Брайтон, откуда мне регулярно названивал,
пытаясь развлечь  байками  из  жизни "новых американцев". В  конце концов, я
перестал   подходить   к   телефону,   перепоручив   эту   почетную   миссию
автоответчику. А  бриться  прекратил  после  похищения  Танюши -  не хватало
только, чтобы совсем сойти за еврея в горе, посыпать голову пеплом.
     Вставлял кассету  и смотрел поэтапно жизнь самого дорогого мне существа
на  земле,  если  только  она  все  еще  здесь,  а  не  парит  в разреженном
пространстве среди ей подобных крылатых  существ. А  может,  ангелы  и  есть
умершие детки? Раз-другой  на  экране  мелькнуло  счастливо-озабоченное лицо
Лены. Изображение расплылось, стало вдруг нечетким, несфокусированным, видел
все  сквозь  водную  пелену.  Остановил  плейер,   чтобы  вытереть  глаза  и
высморкаться. Отмотал  пленку - и по новому заходу.  Жизнеописание ангела  я
смотрел  теперь как ужастик, втайне  надеясь, что  на этот раз  конец  будет
счастливым. Вся моя жизнь  перешла  в разряд воспоминаний.  Или  это все сон
такой, и я так и помру, не проснувшись?
     Возвращаясь   домой,   бросался  к  ответчику,   включал  перемотку   и
прослушивал никчемные  сообщения,  ответ  откладывал  до  лучших  времен,  в
наступление  которых не верил.  Потом часами  завороженно глядел на телефон,
ожидая очередного  звонка,  но вот очередной звонок, и на  ответчике  вместо
ангельского  голоса раздавался человеческий. Перестал отвечать  даже Жаклин.
Телефон был последней моей надеждой,  телефонная вахта последней зацепкой за
жизнь.  Поймал себя на том, что  жду и хочу ультиматума похитителей.  Звонка
ждал, боялся, надеялся. Враг  и друг - вот кто был теперь для меня телефон в
паре с ответчиком.
     Однако  не телефонный, а дверной звонок прервал этот одиннадцатидневный
сон  наяву.  Случилось  вечером,  часов  около  десяти,   в   очередной  раз
прокручивал жизнь Танюши на  видеоплейере. Для почты  вроде  бы  поздно.  Не
сразу осознал чрезвычайный смысл этого звонка. Кто еще мог быть этим ночным,
припоздавшимся, без телефонного предупреждения, гостем, кроме нее. С Танюшей
или без?  Распахнул дверь, но Лены за ней не оказалось. Никого. Нажал кнопку
домофона,  но то ли от волнения либо  переговорное устройство  так  исказило
голос, что не понял даже, мужской или женский. Переспросил.
     Володя, Володя?
     Когда,  наконец,  дошло,  как  ни странно,  обрадовался.  Точнее,  было
двоякое  чувство. С  одной  стороны, он  нарушил одинокое мое  горевание,  с
другой, что  ни говори, родная душа: дядя  Тани,  брат и любовник жены, друг
семьи,  чичисбей.  Гость из  другой жизни.  Господи,  какое  было блаженное,
навсегда утраченное время, когда я ревновал к этой золотой фиксе и переживал
из-за пары-другой кусков, которые неизвестно (точнее известно) куда  ухнули.
Дорого бы дал, чтобы вернуть то время обратно.







13.

     - Сплошной трабл, Проф, -  ответил он на  мое формальное приветствие, и
этот его англо-русский воляпюк был абсолютно адекватен ситуации.
     Не видел его с полгода наверное. Что-то в  нем изменилось - имею в виду
физический облик. Такой же  чернущий  вроде бы, та же  камилавка на затылке.
Как ни вглядывался,  дошло  спустя  только  минут десять.  Видок у него  был
какой-то дохлый, зачуханный, загнанный, и меня самого теперь удивляло, что я
мог к нему ревновать. И это тот, кто  прожил  бок о бок с моей будущей женой
все детские годы, вывез ее в Америку, собственноручно отдал в рабыни и лишил
девства накануне ее проституточьего дебюта?
     Из  ящика тем  временем  доносился  ангельский  голосок.  Не  дожидаясь
приглашения, Володя плюхнулся в кресло и уставился на экран.
     - Чай? - скорее сказал, чем спросил я, помня о его привычках.
     Не говоря  ни  слова,  он вытащил  из кармана  кожаной  куртки  бутылку
"Столи".
     Я ушел на кухню, гадая, зачем он пожаловал.
     Когда  вернулся  с подносом, ангел  продолжал  летать  по  экрану, а из
кресла раздавалось всхлипывание. Господи, даже этот амбал плачет!
     Подошел ближе - Володя спал, слегка похрапывая.
     Раставил на столе нехитрое угощение, бутылку оставил нераспечатанной.
     - Ну, что,  Проф, взяли нас с тобой за яйца? - сказал Володя,  открывая
глаза. - Дрянь дело?
     И потянулся к бутылке. Давно заметил, что он зашибает.
     Налил себе и, не спрашивая, мне.
     - Не пью, - сказал я.
     -  Это  ты  в той жизни  не пил, Проф, а в  этой пей. Полный релакс  не
гарантирую, но полегчает. Надерись  и завей горе веревочкой. Да и не  мешает
заправиться перед делом.
     Терпеть не могу панибратства, да и как он смеет приравнивать мое горе к
своему? Сорок тысяч братьев! И о каком деле толкует? Какое у нас с ним может
быть общее дело?
     Тем не менее опрокинул рюмку, обжигая себе с непривычки нутро.
     Почему не напиться, презрев нашу мормонскую традицию?
     Вспомнил  почему-то  Рогожина и князя  Мышкина  около  мертвой Настасьи
Филипповны. Клятые  литературные ассоциации! Володя не тянет на Рогожина, да
и я не князь.
     Водка заглушала боль, действуя получше всякой психотерапии.
     Довольно скоро  я поплыл, а  потом  и  вовсе  отключился. Полный  улет.
Володя все чесал языком, но я слушал вполслуха, изредка подавая язвительные,
как мне казалось, реплики, от которых Володя беззлобно отбрыкивался:
     - Отъебись, Проф, не  наседай. Не доставай меня. Чего зря душу травить?
И без того тошно. Кто мы с тобой теперь?  Говноеды. Крепко нас уделали, мы с
тобой теперь повязаны. Побратимы. В дерьме сидим и дерьмо хаваем.
     Я слушал  через пятое-десятое. По пьяни я слышал далеко не все,  что он
говорил, а понять из его новоречи мог и того меньше.  Два эти фактора  - моя
пьянь и его  сленг - по-видимому,  и были причиной, почему  до меня не сразу
дошла  вся чрезвычайность  его сообщения. Поначалу я решил, что он пришел ко
мне  поплакаться  на  свою  долю,  а  был  он  в  жизни  круглый  неудачник.
Рассказывая свои байки, он время от времени поглядывал на часы.
     - Ты, гляжу, в несчастьях салага, а нам с сестрой с  детства не фартит.
Да  и  что за детство, Проф!  Два выблядка. Жизнь нас  с  рождения  по морде
съездила,   промеж   глаз   шарахнула.   Сечешь   фишку,   Проф?  Осиротила.
Безотцовщина,  а потом и безматерщина. Зато  матерщины: ешь -  не хочу. А уж
мамахен у любого какая ни есть,  а есть. Сплошь невезуха, по брови в дерьме.
Где,  Проф,  твоя записная книжка? Не  до того теперь,  вижу -  всесторонний
облом. Вижу и секу, потому что подзалетели мы с тобой оба, обоим обломилось.
Заебли нас, а теперь еще доебывают,  мудилы. Может, это  я вас всех за собой
потащил?  Не  судьба у  меня, а подлянка - вот и заарканила. Не вписываюсь в
окружающую среду, хоть тресни. От меня держаться - за версту надобно. Как от
зачумленного.  Ей  уже  рождением  не  вышло  - что сестрой  моей  родилась.
Родилась бы чьей другой - при  тех  же обстоятельствах вытянула бы.  Сколько
раз  себе приказывал: "Исчезни, падла!" Еще не  поздно. Моя жизнь копейки не
стоит, а вот ее жаль - с малолетства была отвязная.
     -  Отвязная?  -  не  из  любопытства,  а  скорее  по  инерции  прежнего
любопытства переспросил я.
     - Ну да. Без тормозов, - перевел  Володя с нового  сленга на старый.  -
Заводная. Маленькое  такое  чудо,  и  оно все росло и  росло, что  бутон  на
клумбе, пока не стала танцевать в школьной самодеятельности. Сначала над ней
все посмеивались  -  валенок  сибирский, а  туда же, в актрисульки, ишь чего
захотела!  А я ей: держи хвост пистолетом  и шевели  жопой.  Потом по телеку
показали. Тогда все и заметили то, что я первым углядел: чудо. Весь город от
нее отпадал. А в балетной школе,  знаешь, как  ее  называли? Не какая-нибудь
там отличница,  а  стопроцентщица.  Когда  в  Питере  на  конкурсе  приз  за
"па-де-те"  отхватила, так вся и светилась от гордости. Покрутил я мозгами и
решил взять реванш за ее поруганные сиротством годы. Любой ценой. Чего бы не
стоило.  Не просто отстегнуть на  нее часть навара,  пусть и значительную, а
пойти  ва-банк. На уши встану,  а  судьбу ее  раскручу. Чем она  Барышникова
хуже? А в это  время как раз коммунизм спекся, породив  капитализм,  и перед
каждым открылась куча возможностей. На чем себя попробовать,  с кого  делать
жизнь, как  размочить биографию? Помнишь, Проф, что  Маркс сказал?  Кто  был
ничем, тот станет  всем. Только он  это не про коммунизм, а про  капитализм,
хоть и сам не просек. Пусть у меня руки не с того места растут, зато котелок
варит.  Вот  я и  зашевелил мозгами в  поисках  поживы. Малый я  не  промах,
недолго  прикалывался.  Сначала  по  мелочам  челночил,  фарцевал  тряпками,
наркоту толкал,  девочек  вербовал, с кредитными карточками  химичил,  трояк
схлопотал, отмотал срок в лягавке - и все это ради себя,  думаешь? Положил я
на себя с прибором. А ради нее готов был на  все. Заместо отца с матерью. До
того  прокола   в  Нью-Йорке,  когда  мы   с  ней  припухли.  Проще  говоря,
фраернулись. Взяли нас тепленькими.
     Тут Володя глянул на часы, будто у него сегодня  еще одна встреча, а до
меня вдруг дошло,  что в нем, пока мы не виделись, изменилось: золотой фиксы
как  не  бывало.  Была,  значит,  накладная,  для  понта. Понт  тоже  сошел,
появилась  какая-то  жалкость,  обреченность. Или  это я задним  числом  ему
приписываю, зная, чем для него кончится вся история? А тогда мой пьяный мозг
свербили  совсем другие  вопросы: что общего  у меня с этим подонком,  кроме
общей  женщины?  Не  поделиться  ли нам  постельными  впечатлениями?  Вполне
возможно, что они разнятся. Это со мной она была фригидкой, а с ним?  Что ни
говори,  одна  кровь.  Инцест  должен  сближать людей  больше,  чем  обычная
влюбленность.  Отключив  слух,  глядел  на  этого  недоноска и видел  в  нем
первопричину обрушившегося  на  меня зла. Вот  кто  во  всем  виноват?  А не
врезать ли ему промеж глаз  бутылью,  которую он притаранил и всю  уже почти
вылакал с моей помощью?
     От необходимости решить этот вопрос меня избавил телефонный звонок.
     -  Володя  уже  у вас? -  услышал  я  голос  Бориса Павловича. - Он вам
рассказал?
     - Исповедь продолжается, - сказал я, а  потом переспросил: - Что он мне
должен был рассказать?
     - Времени в обрез, Профессор. Я выезжаю. Стив  мог бы дать прикрытие на
случай чего, но лучше все-таки его не подключать. Решайте сами.
     - Что еще за прикрытие? О чем не сообщать Стиву?
     - Володя вам все объяснит по дороге, - и повесил трубку.
     Я воззрился на родственничка.
     - Танюша нашлась, - сказал он.
     - Живая?
     - Живая.
     - На Брайтоне? - спросил я, снимая телефонную трубку.
     - На Стейтен-Айленде.
     - Мне надо знать точно! - закричал я, схватив его за грудки. - Я  звоню
в полицию.
     - А без лягашей нельзя?
     - Борис Павлович сказал, что не справимся.
     -  Много он  секет,  твой Борис  Павлович! - И  добавил презрительно. -
Кагебешня.
     И тем не менее они спелись, подумал я и набрал номер ФБР.
     Стива на месте не оказалось. Пока его разыскивали, Володя вводил меня в
курс дела. Хмель с  меня как рукой сняло. Я пересказал  что сам успел узнать
Стиву, когда тот, наконец, проклюнулся.
     - Задержитесь хотя  бы  на четверть  часа.  А мы  пока  подтянем отряды
быстрого развертывания. Чтобы подстраховаться.
     При одном упоминании об этих  чертовых отрядах, которые  он однажды уже
задействовал  без  никакого толку,  я чуть  не  врезал ему  словесно,  но он
повесил трубку. Я уже жалел, что не послушался Володю и позвонил Стиву.
     Набрал Жаклин  и,  не вдаваясь  в  подробности, сказал, что все вот-вот
решится.
     Послушал как Жаклин плачет и повесил трубку.
     Меня мучили сомнения - как Борису Павловичу удалось выйти на Тарзана? С
помощью Володи?  Или  они  с Тарзаном в деле, повязаны, а Володя - такая  же
шестерка, как мнимый владелец "Царского подарка"?
     - Доскажу по дороге, - сказал Володя, когда мы садились в "тойоту".







14.

     У  человека,  искушенного в  средневековом  и  ренессансном  зодчестве,
церковь Иисуса Христа Святых  Последних Дней  на Санфорд авеню в Куинсе вряд
ли вызовет прилив положительных эмоций. Скорее наоборот