слушали лягушачьи концерты, которые
лично я предпочитаю  птичьим: знаю два-три  таких  болотца  в дюнах, которые
ничуть  не хуже соловьиного  сада. Слушателей и поклонников эти  сверхчуткие
существа  не  жалуют,  предназначая  серенады исключительно своим прекрасным
дамам: стоит приблизиться - один за другим замолкают.
     В заливе -  а  Огненный остров вклинился между океаном и заливом  - мне
попалась  моя   старая  приятельница  одинокая   голубая  цапля:   осторожно
переступая  с  ноги  на  ногу  и  вытягивая  змеиную  шею,  прохаживалась  в
прибрежном  тростнике  и  выуживала  что-то  в водорослях,  выделяясь  своей
фальшивой  статуарностью  и  абсолютным безмолвием на фоне по-базарному  или
по-соборному крикливых, драчливых чаек. Похоже на ритуальный танец, пока она
и  вовсе вдруг  не застывает как памятник самой себе. Я плохо  разбираюсь  в
птичьих  породах.  Вот  промелькнула  парочка  изумительных  черных  птиц  с
красными погончиками, которые только в полете и  видны. С тревожными криками
пролетела стая диких гусей. Проплыла небольшая флотилия - лебяжье семейство:
белоснежные предки и неказистые серые детеныши. Ярдах в ста  от берега, стоя
на  камне, проветривал  свои  крылья  мазутно  черный  корморан, потрясающий
ныряльщик: так долго  остается под водой, что нам с  Леной часто казалось  -
утонул, пока не обнаруживали его мирно качающимся на волнах далеко-далеко от
нырка.
     Если меня больше всего занимали звери, а  Лену - птицы, то Танюша  была
заворожена   морской  фауной.  Было   чем!  Похожие  на   плавучие  острова,
страшилища-скаты;  гигантские  медузы-инопланетяне, сквозь прозрачные купола
которых угадываются  таинственные миры; валяющиеся  на песке  голубые крабы,
выеденные  изнутри  чайками; трупы морских коньков, ежей  и звезд; утконосый
осетр  с  каменистыми  наростами  по  всему  телу,  на  которого  мы  как-то
наткнулись;  наконец,  похожие  на  солдатские  каски,  исполинские крабы  с
устрашающими  шпагообразными  носами,  которые выползают  парами  на берег и
зарываются  в песок  совокупляться. Их носы -  это хвосты,  по-русски  так и
зовутся  мечехвостами,  несмотря на  страховитость, безобидны и беспомощны и
совершают   ежегодное   коллективное   самоубийство  на   манер  религиозных
фанатиков.  Точнее - самоубийством кончают только самцы, исполнив свой  долг
перед природой.  Да и  вовсе это  не крабы, а ископаемая родня пауку, но под
панцирем  - какими диковинными, непредсказуемыми путями пошла эволюция, если
только Великий Инкогнито не создал  наш  мир изначально как  есть, зараз,  в
неполную неделю. Жаль взял себе выходной день - мир был бы совершеннее, если
бы Бог работал полную неделю не покладая рук.
     Однажды  мы видели выбросившегося  кита, а  как-то  наткнулись на шесть
мертвых черепах, не сразу догадавшись, что они попали в сеть и задохлись под
водой.  Лена чуть не плакала над бежняжками. Ее сочувственный антропоморфизм
распространялся и на тех несчастных, которых рыбаки вылавливают здесь вполне
сознательно - голубая рыба, камбала,  маленькие акулы, угри, лобстеры и даже
меч-рыба.  Рыба  здесь  идет  косяками, ее  можно ловить голыми руками,  она
беззащитна перед человеком.
     Я шел по берегу, вдыхая  дивные запахи - был вечер, природа приходила в
себя  от полдневного зноя; я  - вместе  с ней. Только не от зноя, а  от всех
обрушившихся  на меня несчастий  - расслабился по полной программе. А настой
этот  незабываем, нерасчленим и  неопределим,  богат  и  сложен  по составу:
камыш, шиповник, жимолость, осока, боярышник, многообразные сорта малорослой
хвои, пропитанные йодом морские водоросли, гниющие моллюски и черт знает что
еще, включая соленый океанский ветер.
     Подошел к маяку, который возвышается над плоской водно-дюнной ведутой и
зрительно  держит  ее  горизонталь: толстенный черно-белый  ствол  прорублен
редкими  окошками с  изящными  голландскими  переплетами, на  самом  верху -
застекленная  сторожевая  вышка с крутящимся прожектором  и шпиль  над  нею.
Странным  образом,  мощный  этот  маяк  стоит  не  на берегу,  а среди  дюн,
вырастая, как гигантский гриб либо фаллос,  прямо из-под земли,  в четырех с
половиной  милях  от западной  оконечности  острова,  где он  был изначально
поставлен полтора столетия назад. Нет, никто, конечно, не перенес его внутрь
острова -  это сам остров  с тех пор двинулся  так  далеко на запад, намывая
песок и удлиняясь, но одновременно сужаясь, вытягиваясь,  как струна, и хоть
на наш век может и хватит, но в конце концов волны сглотнут Огненный остров,
океан и залив  сольются, а  на его месте будет гигантская отмель с  торчащим
над водой маяком,  которой  возвратит  себе былое значение и будет указывать
судам  на  опасность. Отнюдь не  метафора:  в  каждый ураган,  которые здесь
случаются все чаще и чаще - с 1635 года около 250-ти, а в этом сразу два - и
местными жителями воспринимаются апокалиптически,  океан  наступает на сушу,
отвоевывая пядь за пядью,  меняя конфигурацию  берега неузнаваемо. И никакие
дренажные  работы,  которые регулярно  ведутся, не  остановят  трансгрессию:
экологически  остров  обречен, что  придает  ему  прижизненную  мемориальную
ценность.
     И вот эта его  человеческая смертность, в отличие  от  остальной вечной
природы,  привязывает  к  нему  еще  сильнее,  делает любовь  к  нему  почти
болезненной. Как и мою - к Лене.
     Этой  весной, когда с  ней  и Танюшей  возвращались из Москвы и самолет
спустился с заоблачных высот и  был  уже  виден изрезанный берег и  бьющие в
него волны, прильнул к иллюминатору и гадал: Гаспе? Новая Шотландия? Акадия?
Тресковый  Мыс? -  и только тогда узнал Лонг-Айленд, когда увидел внизу  наш
маяк.
     Зачарованное место, скажу вам.
     Сам не знаю почему, ни с того ни с сего взял и расплакался.
     Я шел и шел по берегу  на восток, минуя один за другим свайные городки,
которые  тянутся  по  всему  18-мильному  клину  Огненного острова  -  после
недавней бури дома стояли  уже прямо в океане на торчащих из  воды опорах  и
были недоступны  ни  для хозяев, ни для  воров, если  таковым случится здесь
ненароком оказаться, но  как это ни кощунственно, следы разрушений зрелищны,
фантастичны  и добавляют красоты здешним местам. Справа - сосновые гривы  на
дюнах, слева -  океанские гривы. Прошел миль десять, наверно -  и столько же
обратно! Проголодавшись, обдирал  по пути  кусты дикой  сливы, которую  Лена
называла алычей. Раньше  я и не подозревал, что  эти ягоды съедобны. А  Лена
еще любила жевать плоды шиповника, из которого однажды сварила дивно пахучее
варенье.
     Ни одна жена не приносила столько горестей, как она, и ни одну не любил
с такой отчаянной силой. На  старости  лет  я  познал, что  такое  настоящая
любовь  - когда любишь не благодаря, а вопреки тому, какова есть  любимая. О
этот горько-сладкий эрос! - со спокойной душой и чистой совестью краду образ
у  первой  поэтессы на  земле, если  только дочь Соломона не сочинила первые
книги Библии, как убеждают публику некоторые феминистки.
     Слезы высохли на ветру, в душе было пусто и тоскливо.
     И тут я  почувствовал давно не  испытанное мною  возбуждение - мой член
окаменел  и  рвался  в  бой.  Это  была не абстрактная,  деперсонализованная
похоть, как  ночью во сне, когда все равно с кем - хоть в замочную скважину.
И  не старческая похоть, когда разгульное воображение разыгрывает постельную
сцену хоть  с заочной женщиной,  которую ни разу в глаза  не видел, а только
договорился по телефону о сугубо  деловой встрече:  волнует юная плоть, а не
ее конкретный  носитель, то есть  упругая  девичья грудь, твердеющие от ласк
соски, млеющее в твоих руках юное  тело и как конечная  цель -  мускулистое,
влажное, алчущее  влагалище.  Нет, это была конкретная страсть к конкретному
объекту: к  Лене.  Хоть подзавожусь  иногда от  самых неожиданных  вещей - к
примеру, органная музыка действует на меня почище  любого порно, но такое со
мной  впервые  - чтобы  встал  на  пейзаж!  А по  сути не  на пейзаж,  а  на
воспоминание.  Именно здесь у  нас впервые с ней все произошло, и  потом еще
несколько раз  -  с самой роскошной  постелью не сравнить!  Над тобой  небо,
вокруг волшебные запахи, слияние полное как никогда: с любимой, с землей, со
всей вселенной.
     Возвращался  домой запоздно, усталый, вымотанный, выжатый как лимон, и,
как ни странно, успокоенный. Или у меня больше не осталось физических сил на
эмоции? Или они изверглись вместе со спермой?
     В окнах у нас горел свет.
     Не дожидаясь лифта, взлетел на пятый этаж.
     Танюша бросилась мне на шею, а Лена как ни в чем не бывало сообщила:
     -  Тебе  звонили  из России.  Какой-то Борис  Павлович.  Просил  срочно
перезвонить.
     Тут меня, наконец, осенило - все эти дни она пряталась не от меня, а от
своего братца. Вспомнил подозрительных типов, которые околачивались у дома и
которых я приметил краем глаза,  но не придал должного значения. А ссора  со
мной  - всего  лишь повод, и  только  дождавшись,  чтоб он улетел, вышла  из
подполья.
     Это  ее я приметил в аэропорту -  не было еще случая, чтоб я  ее  с кем
спутал.  Я выслеживал ее, а  она -  своего братца,  пока  не убедилась,  что
улетел.
     Все встало с ног на голову. Я уже ничего больше не понимал.
     Единственная теперь зацепка  - Борис Павлович. Не терпелось связаться с
ним - там как  раз утро. Решил дождаться завтра  и позвонить с  работы - без
свидетелей.
     В ту  ночь нам снова было хорошо, как в первые  дни нашей близости.  Мы
истосковались друг без друга. Ставлю местоимение "мы" - нисколько в ту  ночь
не  сомневался.  Но  уже  после  разговора  с  Борисом  Павловичем  сомнения
захлестнули меня  с  новой силой. И  так  с ней  всегда!  Заколдованный круг
какой-то.










5.



     Недели через  две  после нашей  встречи  в  Нью-Йорке, мадемуазель  Юго
объявилась  снова -  сообщила  по телефону, что  неподалеку от  Сент-Джон  к
берегу прибило труп молодой женщины двухмесячной приблизительно  давности, и
предложила  немедленно  прибыть  для  опознания.  Мгновенно   вспомнил  двух
русских, которых встретил в кемпграунде.
     Прежде был уверен, что утопших выносит на берег через день-другой. Труп
застрял в коряге милях в тридцати от Фанди - могло отнести волной, по мнению
мадемуазель  Юго. Отменив  классы  в  Куинс-колледже и вызвав  бэби-ситтершу
(студентка-негритянка на моем курсе "Два Набокова"), вылетел в Нью-Брунсвик.
     Заехал сначала в Фанди,  спустился к воде, на  меня, понятно, нахлынули
воспоминания. Еще бы - именно здесь я видел ее в последний раз. В ночь перед
исчезновением у  нас  состоялся  крутой разговор - Лена во  всем  созналась.
Передо мной открылась бездна, о которой я и предположить не мог. Все прежние
подозрения  - детские сказки по сравнению с тем, что узнал той ночью. Иногда
мне казалось, что сплю и весь этот кошмар мне снится - как будто забыл смыть
соль после океана.  Мне  еще  надо набраться мужества,  чтобы пересказать ее
признания. Предпочел бы не  знать  ничего, клял себя  за любопытство.  Боюсь
собственных  слов  -  будто ее  историю  еще  можно  изменить,  пока она  не
скреплена письменным  словом.  Так Танюша,  совсем  еще малюткой,  закрывала
ручками  глазки - и думала, что спряталась. Я и есть ребенок, точнее был им,
пока не узнал ее тайну, которой сам домогался. О если б мне отказала память!
     Лена  исчезла  на следующий  день  после ночного  разговора.  Во  время
утренней прогулки мы крупно повздорили, Танюша свидетель. Что она думает обо
мне? И что -  о Лене? Считает меня убийцей и тем не менее  защищает? Океан в
тот день сошел с ума, волны дыбились, грохот от их ударов о прибрежные скалы
стоял пушечный, все было  как на войне. Обезумев,  низко над водой, носились
чайки, крича и стеная.
     На  этот  раз  океан  спокоен.  Время отлива: природа отступает,  чтобы
бросить на себя взгляд  со стороны. Первозданный образ природы,  первый день
творения. Ну,  второй-третий...  По обнажившемуся илистому дну с  ведрами  и
лопатами  ходят сборщики моллюсков в высоких,  по пояс, резиновых сапогах, а
вокруг летают их соперники, черноголовые канадские чайки и тревожно голосят.
     Вдали приметил какую-то странную груду,  а, приблизившись,  увидел, что
шевелится. Оказалось - чайка: безнадежно  запуталась в рыбачьем  неводе. Вся
мокрая, измазанная в чем-то, она  билась в сети, как рыба, за которой скорее
всего и  нырнула, в надежде  на халяву.  Завидев  меня, прекратила  борьбу и
глядела с  каким-то понимающим, как принято говорить,  человечьим  взглядом.
Пусть и отходняк,  но  я все-таки  вытащил  швейцарский  нож, который  всюду
таскаю с  тех пор  как Лена повадила меня к  сбору грибов, разрезал  сеть  и
долго  возился,  чтобы   вызволить  подранка.  Тяжело  дыша,  чайка  неловко
поковыляла  прочь, попыталась взлететь, но рухнула, растопырив правое крыло.
"Не  жилец", решил  я.  Однако со второй  попытки чайке  удалось  взлететь -
держалась  сначала  низко  над волнами, а  потом,  тяжело  ударяя по воздуху
крыльями,  набрала  высоту, и  я потерял ее  вскоре  из  виду.  Эпизод  этот
несколько  поднял настроение. Чего мне меньше всего хотелось теперь, так это
глядеть на разбухший от месячного  пребывания в воде женский труп, кем бы он
не был прежде.
     - Вам знакомо такое понятие как corpus delicti?  - спросила мадемуазель
Юго.
     Предпочел  услышать  ее  объяснение,  чем  рыться  в   запасниках  моей
стареющей памяти.
     - Дословно:  тело  преступления.  То есть совокупность улик.  Какие  бы
подозрения  не  были  у  следствия, пусть даже доказательства,  обвинение  в
убийстве не может быть предъявлено, пока не найден труп.
     - Вы подозреваете меня в убийстве? - сделал я большие глаза.
     -  Такая  возможность  не  исключена. Даже  очевидное  самоубийство  мы
расследуем сначала как убийство. На всякий  случай. Вы  видели ее последним.
Это  в детективах убийцей  оказывается  наименее подозрительный. По принципу
головоломки. В жизни - наоборот. Короче, считаю нужным вас предупредить.
     Ничего  не  оставалось,  как  поблагодарить  ее.   Она  повела  меня  в
полицейский морг, пояснив по пути, что копы называют его "Сибирью". Меня как
резануло - начало и конец ее жизни сошлись вдруг в одном этом слове. Вот кто
самый  великий в мире насмешник - случай, раскидавший на нашем пути аналогии
и символы.
     В морге и в самом деле холодновато. По  стенам - морозильные  камеры  с
маленькими  дверцами,  а  в  них  круглые окошечки -  похоже  на  сушилки  в
прачечных. Сопровождавший нас крючконосый патологоанатом открыл  одну дверцу
- оттуда повалил пар, потянуло  холодом.  Неслышно, на роликах, выскользнули
носилки. Крючконос откинул  простыню - распухшее голое тело желтого цвета, с
проступающими на нем фиолетовыми пятнами, с  биркой на большом пальце ноги -
образ  смерти более правдоподобный, чем  скелетина  с  косой. Зрелище скорее
жалкое,  чем  пугающее.  Вспомнил  почему-то капуцинскую  часовню  на  Изоле
Тиберине в Риме  с обращением мумифицированных покойников к пока еще  живым,
которое приковало к себе Лену: "Тем, что ты есть сейчас, мы уже были, а тем,
что мы теперь, ты еще будешь."
     Повернулся к мадемуазель Юго, чтобы поделиться с ней  впечатлениями, но
она глядела  не на  труп, а на  меня,  пытательно  следя за выражением моего
лица,  по которому, надеюсь,  судить  было  не о чем. Решил воздержаться  от
общефилософских замечаний и повернулся обратно к трупу.
     Голова  разбита напрочь, сплошное мессиво,  из которого кое-где торчали
волосы, заплетенные водорослями.
     Патологоанатом  заверил  меня,  предъявляя  тело, что женщина  была еще
жива, когда оказалась в воде, хотя, возможно,  без сознания, но человек  и в
бесчувственном состоянии продолжает  дышать: в легких и в левой части сердца
обнаружена вода.  Тело найдено  голым, но это дело  не  рук  человеческих, а
морских волн, которые содрали с покойницы одежды. Голова избита о прибрежные
камни, а  те зубы,  что не  пострадали от  механических повреждений,  вымыты
водой, что обессмысливает обращение к  дантисту. Как и к дактилоскописту, но
это  уже  работа  морских стервятников: пальцы,  в  частности, были обкусаны
сообщниками  преступника, если  таковой  в данном  деле имеется  -  крабами;
эпидермис   безвозвратно   утрачен,   процесс  идентификации  затруднителен.
Вспомнил, как пытался отучить  Лену от дурной привычки - обкусывала ногти до
мяса, когда нервничала.  И  когда  не  нервничала. Или всегда  нервничала? В
любом случае, крабы - сообщники  не только преступника, но и жертвы, если за
ней водилась подобная привычка.
     Глядя  на  разбухшее,  облепленное  песком  и  водорослями,  объеденное
морскими  хищниками, обезображенное и неузнаваемое, скорее уже  морское, чем
земное,  существо,  мысленно сужал, уменьшал его до  изначальных размеров  -
требовалась работа воображения, чтобы по этой вздутой от воды бесформенности
представить  конкретную  женщину.   Никогда  мне   не  понять,  что   движет
некрофилом. Или его возбуждают исключительно свежие трупы?
     - Убийство, самоубийство  либо  случайное падение  со  скалы  - сказать
трудно,   -  просвещал  нас   с   мадемуазель  Юго  хозяин   трупохранилища,
предоставляя нам выбор. - Если даже падению предшествовала борьба, то следов
на  "плывунчике"   обнаружить   не  удалось.   -   И  тут  же  извинился  за
профессиональный сленг. -  Я  имел в виду -  на всплывшем  трупе. Во-первых,
фактор времени - тело пробыло в  воде как минимум два  месяца,  а во-вторых,
факт падения с большой  высоты. Ни цвета глаз, которые разложились, ни цвета
волос,  которые  выпали.  С  уверенностью  можно  сказать,  что это  молодая
белокожая женщина.  Скорее все-таки блондинка,  судя по остаткам  волосяного
покрова на теле. Точно можно судить о росте - пять футов шесть дюймов.
     - Совпадает, - встряла мамзель.
     - Что касается возраста, то лет двадцать пять, плюс-минус пара лет.
     - Лене как раз и было двадцать пять, - сказал я.
     - Что мы хотели у вас узнать, то это особые приметы. Если они были, - и
мадемуазель Юго глянула на меня вопросительно.
     Любой труп не имеет никакого отношения к  живому человеку, а тем  более
этот  вздутый,  деформированный, неузнаваемый  и несопоставимый  ни с  одной
живой душой на свете. Дико было представить, что эта засоленная человекотуша
была когда-то моей  женой и принадлежала  мне, если  только ее  обычно вялые
ответные реакции можно счесть знаком  принадлежности и собственности. Да и о
какой собственности может идти речь после ее  ночной исповеди! Всем и никому
-  вот  как  бы  определил ее сексуальную принадлежность. В ее  случае более
индивидуальная сексхарактеристика невозможна. Что же касается особых примет,
то я вспомнил  россыпь родинок у нее меж грудей, прививку от  оспы на правом
предплечье,  шрам  в  паху от  операции аппендицита  в  детстве - и  тут  же
почувствовал  их  форму и  даже вкус  на  губах,  словно покрывал  поцелуями
мгновенье назад.
     Крючконосый  прозектор  тем  временем  доступно  объяснял,  что  и  как
меняется в  теле  в  таких случаях.  Как  человек, у  которого еще не совсем
остыло любопытство к миру, прослушал  его  лекцию внимательно, пусть она уже
не  могла  повлиять на  мой ответ, который через несколько минут  так удивит
мадемуазель  Юго,  предупредившей  меня  о  corpus  delicti.  Зачем она  это
сделала? Из  симпатии  к потенциальному убийце? Конечно, я понимал, к  каким
последствиям  могут привести  мои  слова,  но выбор у меня невелик.  Точнее,
никакого. Мог  признать в этом трупе  Лену, поставив себя в довольно сложное
положение, а  мог  - не  признать  и, положившись на случай,  ждать  второго
пришествия, когда волны выкинут на берег еще одну свою добычу. В сложившейся
ситуации я должен исходить только из своих интересов, из собственной выгоды,
тем более мадемуазель  Юго не  дави