раз.
     - Последний раз?
     - Да, последний. Ведь она нас больше никогда не увидит.
     - Откуда ты знала, что она так думала?
     - Догадалась, - сказала Танюша и самодовольно улыбнулась.
     - М мама с папой часто ссорились?
     - Часто. Мы  с  мамой - еще чаще. Но я ее не убивала. И папа не убивал.
Она сама убилась, потому что была некрофилка.
     - Некрофилка? - Мадемуазель Юго нервно сняла очки и снова надела.
     - Так папа ей говорил.
     - А ты сама знаешь, что такое некрофилка?
     - Знаю.  Это тот, кто  умереть хочет  больше, чем жить,  чтобы поскорей
встретиться с другими мертвецами.
     - И с кем же хотела встретиться твоя мама?
     - Со своей мамой. А папа ей говорил, что ее мама умерла
     двадцать лет назад, да и при жизни от нее было мало толка.
     - У вас умная дочка, - сказала мадемуазель Юго, поднимаясь.
     - Пойдет в школу - поглупеет.
     -  Я вас, наверно, еще  раз  побеспокою. В  самом  недалеком будущем, -
порадовала меня мадемуазель Юго, прощаясь.
     - А  тебя посадят на электрический  стул? -  спросила Танюша, когда  мы
остались одни.
     Вот чего, оказывается, не хватает моей Танюше для полного кайфа.






4.

     Странно, что мамзель не догадалась спросить Танюшу о Володе.
     Тот,  в самом деле,  мало  способствовал укреплению наших  семейных уз,
хоть они и поизносились до его приезда. Но Володя усилил  и перенаправил мои
подозрения -  пока что по  поводу нашего  семейного бюджета. Ревность пришла
чуть  позже, когда до меня дошло, что  окутан  ее  ложью, в которой она сама
запуталась. А я и вовсе перестал  к тому времени понимать,  на  каком  свете
нахожусь. Любую ложь я раздувал  в измену, в умолчаниях  искал тайный смысл.
Стал невыносим - сознаю это  с  опозданием и сожалением. Хоть и понимал, что
бесполезно  делиться  своими  сомнениями  с  женщиной,  которую  ревную,  не
удержался.
     - Я же тебя не ревную, - уклончиво сказала она.
     - Не даю повода, потому и не ревнушь.
     - Да  сколько угодно! Телок  вокруг тебя в колледже  навалом.  Мне  все
равно.
     - Ты не любишь меня, вот тебе и все равно. А мне не все равно.
     -  С каких это пор  ревность стала показателем  любви? Помнишь, что  по
этому поводу сказал Ларошфуко? В ревности больше самолюбия, чем любви.
     - А у тебя ни самолюбия, ни любви!
     Слово за слово,  наш разговор переходил в скандал. Как всегда. А теперь
все чаще и чаще. Скандал стал у нас семейным ритуалом. Ей - как с гуся вода,
а у меня - мощный выброс адреналина,  перехват дыхания, дикое  сердцебиение.
Скандалы  -  не  по возрасту мне. Или  это у нее  неосознанное  стремление к
независимости - стать поскорее вдовой, сведя мужа в могилу?
     До меня не сразу  дошло, что ее сущность  -  не ложь,  а тайна. Потому,
собственно, и ложь, чтобы скрыть тайну, которую я просто обязан был вызнать,
чтобы  окончательно не свихнуться. Ложь  для нее была эвфемизмом реальности,
которая в  голом виде была для  нее невыносима - вот она и убегала от  нее в
мир фантомов.  Ведь даже ее мнимое,  как  потом выяснилось,  еврейство  - не
только практическая  выдумка, но и мечта  о счастливом детстве,  а  у нее не
было  даже сносного. По самой  сути своей, она была эскапистской. Но  ничего
этого я тогда не понимал.
     В очередной раз, когда поймал ее на лжи, она мне прямо так и выложила:
     - Ты же и  заставляешь меня  лгать, следя за  каждым  шагом,  за каждой
тратой.
     - Опять я виноват! Поразительная у тебя способность - с больной  головы
на здоровую.
     - У нас общий счет в банке, общие кредитные карточки...
     - Да, но зарабатываю я один!
     - Хорош!  Попрекаешь  меня  своими заработками! А кто  с утра до вечера
возится с  твоей  дочкой?  На  ком  все хозяйство? Готовка? Кто  подает  его
величеству завтрак,  лэнч и  обед?  Согласна  -  давай  махнемся: ты  будешь
заниматься домашней работой, а я - зарабатывать.
     Тут я не выдержал:
     - Где и как?
     - Да хоть в притоне! Блядью!
     - Блядью? - повторил я ошалело.
     - А по-твоему брак - не узаконенная проституция на выгодных для мужчины
условиях?
     - Тебя никто не неволил, - рассердился я, но ее уже понесло.
     -     Единственное    отличие    профессиональной    проституции     от
непрофессиональной  под  названием  "брак"  - что  жена  предоставляет  мужу
разнообразные услуги, включая сексуальные, задаром.
     - А  как насчет любви?  - поинтересовался я у этой взбесившейся фурии с
матримониальным статусом моей жены и феминистскими заскоками.
     -  Любовь?  -  как-то  уж  совсем грубо расхохоталась  она.  -  Мужская
выдумка, чтобы меньше платить либо не платить вовсе!
     - Ты говоришь с чужого голоса, - сказал я, разумея ее братана и зная по
прежним скандалам,  что выяснять  с ней отношения - пустое времяпровождение,
сотрясение воздуха.
     -  Хочешь  знать, я - настоящая шлюха. И не в  фигуральном  смысле, а в
самом  что  ни  на есть прямом, -  продолжала она  наговаривать на  себя.  -
Предпочитаю в таком случае  притон.  Какая  ни  есть,  а независимость.  Все
лучше, чем выслушивать твои мелочные попреки.
     - Ничего себе мелочные! Лучше скажи, куда ты просвистела те семь тысяч!
     Тут она схватила свою сумочку и грохнула дверью. Всю ночь места себе не
находил,  хотел  звонить в полицию, но  что-то  меня удержало. Во всем корил
себя. Дал слово: если  вернется жива-здорова  - ни  одного упрека. В  смысле
денег слово  свое  сдержал, тем  более  таких значительных снятий  со  счета
больше не было.
     Явилась на следующий день к вечеру, когда я уже был в полном  отчаянии.
Был так  рад, даже не  поинтересовался, где  провела ночь. Уложили Танюшу, а
сами  миловались -  ну как в первый раз.  Такого рода  ссоры, если только не
кончаются кромешным разрывом, укрепляют постельные отношения. В ту  ночь она
впервые была  не  просто ласковой,  а  страстной. Или  имитировала  страсть.
Теперь уже не знаю.
     В  постели она обычно была простушкой, вся инициатива исходила от меня,
мне было  приятно  чувствовать себя профессором  любви, а ее ничтожный и,  к
тому же, насильный опыт я приравнивал к нулю. Развращал я ее в меру, никаких
особых  изощренностей, а тем более извращенностей в нашей  любовной жизни не
было: возраст у  меня не тот, да и  есть  все-таки некоторое различие  между
женой и блядью, считал я.
     Так вот, в ту ночь она была совсем  иной, чем знал ее прежде. Впервые -
раскованной:   перехватила   инициативу,    проявив   изобретательность    и
продемонстрировав  ухватки и  приемы,  мне неведомые,  несмотря на  возраст,
многобрачие  и дюжину женщин,  с которыми имел дело. Чего ханжить:  мне было
очень хорошо,  но наутро мой рассудок уже рыскал в поисках объяснений.  Либо
бабы изначально опытнее мужиков - либо...
     С той ночи и началась моя ревность и  сосредоточилась на ее брате: если
она крутит  на стороне, то с ним. С  кем  еще?  Тут я и понял  вдруг, что их
физическое  несходство  и  разные фамилии  могли быть,  а могли  и  не  быть
следствием того, что  у них одна мать, но разные отцы. А что если они  вовсе
не брат  и сестра? Литературные прецеденты сыпались  как  из рога изобилия -
начиная  с притворившихся в  Египте братом и сестрой Аврама и Сары и  далее.
Подозревал в  них  давних  любовников, которые возобновили  отношения  после
нескольких лет разлуки. Мне казалось, что их тела знают друг друга, и никуда
было не деться от этого преследующего меня кошмара.
     Я готов был простить ей прошлое,  но не настоящее. Но и для того, чтобы
простить прошлое, надо знать его. Нельзя простить, незнамо за что.
     Может, Лена и покончила с  прошлым,  пойдя за  меня замуж, но  появился
лжебрат  и тянет ее обратно,  по  любви или шантажируя -  не все ль равно! В
любом случае, он превосходил меня в своем знании Лены: в отличие  от него, я
не был допущен в ее  прошлое, а то как раз и составляло ее тайну. Точнее, их
совместную тайну! Вот что меня сводило с ума.
     Подозрительным  казалось  теперь и то,  что  я  так редко сталкиваюсь с
Володей - Лена предпочитала с ним встречаться tete-a-tete либо  на прогулках
с Танюшей. Да и  дыру в  нашем  бюджете чем еще  объяснить как  не денежными
подачками мнимому  брату.  Альфонс!  Жиголо! Натурально,  я не мог высказать
свои  подозрения  прямо,  чтобы не  выглядеть в глазах Лены полным идиотом в
случае ошибки.  А  ревность,  загнанная внутрь, гложет еще сильней.  Вот уж,
действительно, зеленоглазое чудище, повреждение ума: ревность не от того что
любишь, но потому что хочешь быть любимым. Мне катастрофически не хватало ее
любви, а здесь как раз и подвернулся Володя.
     Я понял, что не обрету  покоя, пока не раскрою ее тайну, чего бы мне ни
стоило, а потому решил предпринять келейное расследование.
     Нет, я  еще не докатился до того, чтобы нанимать частного сыщика, чтобы
тот выследил  Лену во время ее участившихся отлучек. Я  пошел иным  путем  и
решил заглянуть  в ее прошлое. Узнать, в частности,  брат ей Володя или нет.
Некоторые возможности для этого у меня имелись.
     В  предыдущую  эпоху - холодной войны  и конфронтации двух супердержав,
одна из которых с тех пор исчезла с карты мира  и  с лица земли - я довольно
часто ездил в  Россию  по культурно-университетскому обмену. Не удивительно,
что раз-другой мне пришлось столкнуться с всемогущим тогда КГБ: однажды - на
таможне, при  перевозе  в  Москву нескольких  книг, которые  были тогда  под
запретом;  другой   раз   в  Питере   -   во   время  посещения   мастерской
художника-нонконформиста, когда меня задержали и слегка  припугнули.  Не  то
чтоб  струхнул,  но  при тогдашнем  произволе  властей,  мне  могли  пришить
какое-нибудь дело. Знаю, русские часто корили иностранцев малодушием, но что
делать: они привыкли к условиям  своего существования,  у  них - своего рода
иммунитет, которого у нас нет. Вопрос скорее физиологии, чем морали. Это как
желудок: наш, избалованный американской стерильной едой, мгновенно реагирует
на  полную микробов пищу в странах третьего мира, да в той  же  России, в то
время  как  привыкшим  аборигенам  -  хоть бы  хны.  Теперь-то  я просек  их
психологический расчет: сначала запугать, а потом обласкать. Методом кнута и
пряника. Короче,  после хама и  жлоба,  который  меня допрашивал, угрожая  и
шантажируя,  я  попал  к  другому  следователю,  который  дружески  со  мной
потрепался  на  общие темы и  отпустил с миром,  извинившись  за не  в  меру
ретивого коллегу. На этом, однако, наши отношения не кончились. В каждый мой
приезд в Россию, он звонил мне, и мы с ним встречались.
     Конечно,  я сознавал,  что  он меня  прощупывает  и  снимает  кой-какую
информацию  с  наших  разговоров,  но успокаивал  себя, что  никого  из моих
русских знакомцев не  выдал, не  подвел, не скомпрометировал. Полагаю, нужен
был ему для  бюрократической галочки - еще, мол, один иностранец  на крючке.
Агент влияния, так  сказать. Не исключаю также, что  чисто по-человечески он
испытывал ко мне некоторую симпатию. Я к нему тоже -  не сразу,  но привык и
даже привязался. Как мышка к кошке (шутка). Был он мне интересен - не сам по
себе,  конечно, но  как  представитель мощной и таинственной организации. Мы
как бы заключили молчаливое соглашение - за мой с ним безобидный треп власти
смотрели  сквозь  пальцы  на  мои  русские связи,  в таможне я  проходил без
досмотра, мог везти в оба направления что  хочу,  чем  и пользовался: туда -
запрещенные   книги,   оттуда   -  рукописи   и   картины   нонконформистов.
Идеологический  экскьюз  для   моего   коллаборационизма.   Не  удержался  и
разок-другой переправил несколько  псковских  икон 16-го  века, имея  с того
некоторый гешефт. Звали моего питерского покровителя Борисом Павловичем.
     Когда империя зла рухнула  в одночасье,  а с ней вместе и учреждение, в
котором он служил, Борис Павлович мигом сориетировался и организовал частное
сыскное  агентство  -  благодаря  прежним,  кагебешным  связям,  крупное   и
престижное.  Лично  он   прославился   обнаружив  многострадальную   "Данаю"
Рембрандта, которую  похитили из  реставрационных мастерских, где ее  чинили
после того, как какой-то литвак продырявил ей лобок ножом и залил купоросом,
протестуя против оккупации  своей родины. Презабавная история, читал  о  ней
роман эмигрантского писателя Владимира Соловьева, который живет по соседству
со мной  в  Куинсе (шапочно знаком): там мой приятель  является  собственной
персоной и под своим именем. И вот  приезжаю уже в демократическую Россию, и
Борис  Павлович тут как тут: традиционно мне звонит, я с ним встречаюсь,  но
уже не  подневольно, а из любопытства - как  с  одним  из  "новых  русских",
которые уже обрастали мифами, пусть пока что в форме анекдотов. Он же мне их
и рассказывал. Вот несколько образчиков:

     Заходит  НР  к ювелиру и  спрашивает золотую цепь  с  крестом  на  шею.
Рассматривает,  примеривает, а  потом  говорит  продавцу: "Только акробата с
креста уберите."

     Два НР  встречаются  в Париже. "Я тут галстук  за полторы штуки зеленью
отхватил", - хвастает один. "Ну и дурак! - отвечает другой. - Здесь за углом
точно такой же продается за две."

     Лежит в гробу НР - в дорогом костюме, на пальцах кольца, на шее толстая
золотая цепь.  Мимо проходит  старушка,  глядит  на покойника  и  причитает:
"Живут же люди..."

     Короче,  в  новых  условиях свободной  России мы  с  ним сдружились  на
добровольной  основе. Вот я и попросил его о дружеской услуге - выяснить все
про российское житье-бытье моей жены и ее брата, если  он ей брат. Готов был
заплатить, но  Борис  Павлович наотрез отказался. Настаивать я, понятно,  не
стал, да  и кто в наше время от халявы  нос  воротит. На  эту тему тоже есть
анекдот  о  НР,  который  сидит  на   презентации  в  новом  банке  напротив
англичанина, а тот ничего не ест.
     "Почему  вы  ничего  не  едите,  сэр? - спрашивает  НР. -  Ведь это все
бесплатно."
     "Спасибо, но мне не хочется."
     "А почему вам не хочется, когда все бесплатно?" - настаивает НР.
     "Наверно потому, что я не голоден", - говорит англичанин.
     "Вы хотите сказать, что едите только когда голодны?"
     "Совершенно верно."
     "Ну ты, блин, как животное."
     Борис Павлович обещал перезвонить недели через две - как только соберет
необходимые сведения.
     Однако события тоже не стояли на месте - вот что произошло, пока я ждал
от него известий.
     После очередной семейной  разборки, Лена снова  исчезла  - на  этот раз
вместе с Танюшей. На третий день ее отсутствия я догадался, наконец, что она
выполнила  свою  угрозу:  рванула  обратно  в  Россию.  Хоть  и нисколько не
сомневался  в этом, но решил  все-таки  проверить  -  ни на одном российском
рейсе они не были зарегистрированы.  Тогда я  расширил поиски,  и компьютер,
наконец, выдал  имя моей  жены:  билет  был  куплен  на рейс  Нью-Йорк-Париж
пакистанской авиакомпании.  Как ни странно, но  билет  заказан  был еще  два
месяца назад, а  дата проставлена  совсем недавно.  На  этот  раз мне крупно
повезло -  судя по  этой дате, Лена  должна  была улететь в  тот самый день,
когда я  все это  выяснил. Времени  в  обрез,  я помчался  в Ди  Эф  Кей.  В
настроении был боевом: если бы мне и  не удалось задержать Лену, то умыкнуть
Танюшу я бы ей не  позволил ни в какую, пусть даже  пришлось бы прибегнуть к
помощи полиции. Костьми бы лег, а Танюшу не отпустил!
     Посадка  была  объявлена,  но   пуск  еще  не   начался.  Пассажиры  на
пакистанский  рейс   сбились   в   небольшом  зале,   я  обошел  их  трижды,
протискиваясь  среди  смуглокожих в чалмах, чадрах  и  паранджах, но Лену  с
Танюшей так и не обнаружил. Мелькнула некто похожая на мою присуху, бросился
за ней, но она была как раз на выходе из этого мусульманского закутка, так и
не  нагнал:  видел издалека,  со  спины  -  мог  и ошибиться. Примостился  у
колонны,  держа  под  наблюдением вход в  закуток.  Начался  пуск,  и  когда
пассажирская  очередь  пошла  на  убыль,  подумал  вдруг:  потому  и  выбран
пакистанский рейс, чтобы Лена могла улизнуть под чадрой.  Но я мог ручаться,
что  Танюши среди галдящих детишек не было. В  самый последний момент, когда
посадка была  закончена,  увидел бегущую парочку - мгновенно узнал! Они  уже
стояли  у контроля, когда я их нагнал и резким движением  развернул мужика в
ермолке к себе:  не  ошибся - блеснул в меня золотой фиксой. Опознавательный
знак. Зато женщина оказалась  не та:  молодая незнакомка,  запуганное  лицо,
вижу первый раз.
     - Где Лена? - крикнул я, хватая Володю за грудки.
     Подбежал полицейский и оттащил меня.
     - Где Лена? - повторил я, с трудом сдерживая бешенство.
     - Вам  виднее, Профессор,  -  сказал  Володя  и странно как-то  на меня
глянул.
     Я  повернулся  и побрел обратно  не солоно  хлебавши,  гадая  по  пути,
упустил я Лену или нет. А если Володя, действительно, не знает где она?
     А где Танюша?
     Было еще рано, возвращаться в пустую квартиру тошно  - вот и мотанул на
Лонг-Айленд,  где  знал  несколько  таких  райских  местечек  -  малолюдных,
укромных,  особенно  в  мертвый  сезон и в будни,  что считаю их моим личным
владением,  которым,  еще в период  жениховства, поделился  с Леной,  и она,
наложив табу на "багамский треугольник" на южной клешне между Саг-Харбором и
Хамптонами,  сама потом призналась, что Лонг-Айленд смягчил культурный шок и
примирил ее  с Америкой. Предпочитала мало-,  а еще лучше и вовсе  безлюдные
места.
     Я - тоже.
     Как  уже говорил,  не чужд  морской  романтике, которая  на  самом деле
морская реальность, а романтика только  для сторонних.  Много путешествовал,
душа  моя пропиталась  солью  дальних  и ближних  странствий.  Знаю  повадки
океана, как мгновенно он меняется, каждый  раз другой, словно не один он,  а
множество.  И  как меняется человек  на океане, само его  мироощущение. Куда
дальше  - если не смыть океанскую соль горячей  струей душа, всю ночь снятся
кошмары: мне однажды - что я женщина и работаю в публичном доме. Может и мое
катастрофическое восприятие происходящего со мной и окрест в последнее время
вызвано моей океанской, насквозь просоленной душой?  Как мечтал  в молодости
переселиться  с земли  на  воду и  в  качестве  эксперимента пространствовал
как-то больше  года на  яхте,  ни разу  не ступив ногой  на  сушу.  Я и Лене
предложил нечто подобное, и она, хоть и не умела плавать, живо откликнулась.
Нашим планам,  однако,  помешало  появление  Танюши,  которую  мы  вовсе  не
планировали: Лена забеременела сразу же, в наш медовый месяц в Риме.
     На  этот раз я  махнул к  штатному  парку Роберта  Мозеса  на  Огненном
острове,  но съехав с моста,  свернул не направо,  а  налево  от фаллической
башни - в сторону маяка,  к  которому проложен сквозь дюны деревянный пандус
для пешеходов  (изначально для калек). Не  было  случая, чтобы  эта прогулка
меня разочаровала, хоть я и совершал ее раз сто наверно: сначала один, потом
приохотил Лену, которая полюбила Лонг-Айленд, за упомянутым исключением, и я
никак не мог понять почему, пока не выследил ее  однажды там, а в  Фанди она
мне все выложила как на духу. И назавтра исчезла.
     Чаще всего мы были здесь совсем  одни,  не считая летящих в  Европу или
возвращающихся из нее самолетов, один из которых  - TWA  - рухнул неподалеку
без видимой на то причины. Если кто  и попадался навстречу, то  какой-нибудь
чудак вроде нас, но не искажал ландшафт, а был такой же его законной частью,
как  лани, которые доверчивы, как дети, и, попрошайничая, подходят вплотную,
а получив  или не дождавшись, скачут прочь, высоко задрав задние  копыта,  с
излишней, ненужной какой-то грацией. Даже пугливые зайцы  здесь безбоязненны
и об них только что  не спотыкаешься, а хитрый  лис подпускает на расстояние
каких-нибудь пяти-десяти  шагов и сверлит взглядом, разгадать который никому
не дано. Весной, по вечерам, мы с Леной