оп, предложив ему сесть.
     - Неделю.
     - Почему же ты не навестил меня раньше? С твоей стороны это, по меньшей
мере, нелюбезно.
     - Ты был очень занят в эти дни. Я видел тебя в торжественных процессиях
и в соборе, в великую страстную пятницу и на пасху, во время представления.
     - Я  в  ужасе  от  этих спектаклей, устраиваемых в доме бога. В других
городах  Испании их показывают на площадях, и это можно лишь приветствовать,
так  как религиозные пьесы служат просвещению народа. Но Арагон цепляется за
старые обычаи,  и,  несмотря на мои протесты, капитул настоял, чтобы пьесу
показывали  в  соборе, как принято с незапамятных времен. Я присутствовал на
представлении только потому, что этого требовало мое положение.
     - Но  пьеса  соответствовала  столь  торжественному  событию,  дорогой
Бласко.  Я  не услышал  ни  единого  слова, которое могло бы оскорбить твое
благочестие.
     Епископ нахмурился.
     - Приехав  сюда, я  обнаружил чудовищную распущенность тех, кто своим
поведением   должен   показывать  пример  верующим.  Некоторые каноники  не
появлялись  в  городе  много  лет,  священники жили в грехе, в монастырях не
придерживались устава ордена,  а инквизиция забыла о своем долге.  Я решил
прекратить   эти   безобразия,  но   встретил  лишь ненависть,  угрозы и
сопротивление. Мне  удалось  восстановить  некоторые  нормы  приличия, но я
хотел, чтобы они вернулись на путь истинный из любви к богу, а они выполняют
мои требования из страха передо мной.
     - Об  этом  говорят  в  городе,  -  кивнул  Доминго.  -  Я слышал, что
предпринимались попытки лишить тебя сана епископа.
     - Как я был бы рад, если б одна из них удалась!
     - Но, дорогой друг, не забывай, что народ любит и уважает тебя.
     - Бедняги, если б они знали, как недостоин я их любви.
     - Они чтят тебя за простоту в жизни и милосердие к бедным. Они слышали
о  чуде в Кастель Родригесе. Они смотрят на тебя как на святого, брат, и кто
я такой, чтобы винить их за это.
     - Не смейся надо мной, Доминго.
     - Ах, дорогой друг, я слишком люблю тебя, чтобы позволить себе подобную
вольность.
     - И тем не менее иногда случается и такое, - слабо улыбнулся епископ. -
За  эти три года я часто вспоминал нашу последнюю встречу. Тогда я не придал
особого  значения  твоим  словам.  Мне казалось, что ты говорил только ради
того,  чтобы  позлить  меня.  Но в уединении этого дворца меня начали мучать
сомнения.  Я  спрашивал  себя, возможно  ли,  что мой брат, пекарь, скромно
выполнявший  свой долг, служил богу лучше, чем я, посвятивший ему всю жизнь.
Если  это  так, что бы ни говорили остальные, не я совершил чудо, но Мартин,
-он  пристально  взглянул  на Доминго. - Говори. Ради любви ко мне скажи мне
правду.
     - Что ты хочешь услышать от меня?
     - Ты  считал,  что  излечить бедняжку мог только мой брат. Ты уверен в
этом и сейчас?
     - Так же, как и прежде.
     - Тогда почему, почему небо даровало мне знак, развеявший мои сомнения?
Почему дева  Мария  произнесла  слова,   которые  можно  истолковать  самым
различным образом?
     И так велико было его отчаяние, что вновь, как и три года назад, сердце
Доминго  дрогнуло.  Он хотел утешить епископа, но не решался высказать свои
мысли. Несгибаемый  фанатизм  дона  Бласко  и присущее  ему  чувство долга
указывали  на  то,  что  епископ  мог  сообщить  в  Святую палату содержание
разговора  с  другом,  если,  по  его мнению, тот оскорбил церковь. А старый
семинарист не испытывал желания стать мучеником за свои убеждения.
     - С  тобой  трудно  говорить  открыто.  Я  опасаюсь, что оскорблю твое
благочестие.
     - Говори, говори, - в голосе епископа слышалось нетерпение.
     - В  прошлый раз я обратил твое внимание, что, к моему удивлению, люди
склонны  приписывать  богу  все,  что  угодно, кроме здравого смысла. Но еще
более  удивительным  является то обстоятельство, что они лишили его чувства,
значение которого трудно переоценить. Я имею в виду чувство юмора.
     Епископ вздрогнул, хотел что-то сказать, но промолчал.
     - Я удивил тебя, брат? - с полной серьезностью спросил Доминго, но его
глаза хитро блеснули. - Смех - драгоценный  дар,  ниспосланный нам богом. Он
облегчает  нам жизнь в этом сложном мире и помогает терпеливо выносить удары
судьбы.  Почему  бы  не  предположить, что он, посмеиваясь про себя, говорит
загадками, чтобы потом с улыбкой наблюдать, как люди, неверно истолковав его
слова и набив очередную шишку, учатся уму-разуму?
     - Ты  говоришь  странные вещи,  Доминго, но мне кажется, что истинный
христианин не сможет найти ереси в твоих рассуждениях.
     - Ты изменился, брат. Возможно ли, что ты стал терпимее?
     Епископ  ответил  пронзительным  взглядом,  будто хотел понять истинный
смысл  вопроса Доминго, затем опустил глаза и, казалось, глубоко задумался.
Наконец, он вновь взглянул на Доминго.
     - Друг  мой,  я  в  растерянности. Я ни с кем не решался поговорить об
этом, но, возможно, провидение послало тебя, чтобы я облегчил душу, ибо ты -
единственный  человек, кого  я могу назвать своим другом...- Он помолчал. -
Как  епископ,  я  должен  присутствовать  на религиозных спектаклях, которые
показывают  в  кафедральном соборе по праздникам.  Кто-то сказал мне, что на
этот   раз   пьеса   посвящена  Марии  Магдалине.   От   меня  требовалось
присутствовать,  но не смотреть на сцену. Отвлекшись от всего, я молился. Но
душа  моя  не  находила покоя. И неожиданно мою молитву прорезал крик, такой
трогательный, такой призывный, что я не мог не прислушаться к происходящему.
Тут  я вспомнил, что идет спектакль. Игралась сцена, когда Мария Магдалина и
Мария, мать Иакова, подошли к погребальному склепу,  куда  Иосиф из Аримафен
положил  тело  Христа, и  увидели, что камень, закрывавший вход, отброшен в
сторону.  Они  вошли  и обнаружили, что тело исчезло. Так, стоящими в полной
растерянности,  и   застал   их   случайный  путник, и  Мария   Магдалина
рассказала ему, что она видела с другой Марией. И, так как он ничего не знал
о  происшедших ужасных  событиях,  она  поведала путнику о пленении, суде и
смерти  сына  бога.  Столь  живым  было  это  повествование,  столь  удачны
подобранные  слова  и  сладкозвучны  стихи,  что  я не мог заставить себя не
слушать.
     Доминго,  затаив  дыхание,  наклонился  вперед,  ловя каждое слово дона
Бласко.
     - Ах,  как  же  был  прав наш великий император Карл, говоря, что лишь
испанский  язык достоин того, чтобы на нем обращались к богу. Какое яростное
негодование   звучало  в  голосе  актрисы,  игравшей  Магдалину,  когда  она
рассказывала   о   предательстве   Иуды,  и  такой  неистовый  гнев  охватил
многочисленных зрителей,  что они  выкрикивали  проклятия  изменнику.  Так
искренне  дрожал ее голос, такая неподдельная душевная боль слышалась в нем,
когда  речь  шла  о бичевании Христа, что люди вскрикивали от ужаса, а когда
она  стала  описывать  агонию  Иисуса  на  кресте,  они  били себя в грудь и
громко рыдали от  горя.  И  ее  голос проник в мое сердце, и по моим щекам
потекли  слезы. Душа моя затрепетала, как трепещет на ветру одинокий лист. Я
чувствовал,  что-то  должно произойти, и меня охватил страх.  Я взглянул на
актрису,  произносящую эти возвышенные и жестокие слова. Ее красота потрясла
меня.  Не женщина стояла на сцене, не актриса, но небесный ангел. И когда я,
как зачарованный, смотрел на нее, луч света пронзил темную ночь, в которой я
блуждал  столько  лет. Он  проник в мое сердце,  и  я застыл  в блаженстве.
Я умирал от  боли и в то же время смеялся от счастья. И чувствовал, что душа
моя  отделилась  от  тела  и  воспарила  ввысь.  В тот незабываемый момент я
прикоснулся  к мудрости бога и познал его тайны. Лишь добро осталось во мне,
отринув  все  зло. Не могу описать этого состояния.  У меня нет слов,  чтобы
выразить,  что я  увидел  и что познал. Я слился с богом и, слившись с ним,
соединился  со всем  миром.  -  Епископ  откинулся  в кресле,  и  его лицо
осветилось   воспоминанием   этого  волнующего мгновения. - Суетные желания
больше не  проникали  в  душу.  Я получил высшую награду, достижимую в этом
мире.  Теперь  мне  нечего  желать  и  не  к чему стремиться. Я отправил его
величеству  письмо,  в котором  смиренно  прошу разрешить мне отказаться от
дарованного  мне  духовного  сана,  чтобы  я  мог  удалиться  в  монастырь и
провести  остаток  дней в молитвах и благочестивых размышлениях. Тут Доминго
не выдержал:
     - Бласко,  Бласко,  Марию  Магдалину  играла  моя племянница, Каталина
Перес. Убежав из  Кастель  Родригеса,  она  присоединилась к труппе Алонсо
Фуэнтеса.
     От  изумления  глаза  епископа широко раскрылись. И тут же на его губах
заиграла улыбка.
     - Вот  уж  действительно пути  господни неисповедимы. Как странен его
выбор  тех,  кто привел меня к цели! Через нее он жестоко ранил меня и через
нее  же  и  исцелил.  Благословенна  будет  мать,  родившая  ее,  ибо  в той
божественной  сцене  ее вдохновлял сам создатель.  Я буду молиться за нее до
последнего вздоха.
     В этот  момент  в  маленькую  комнату  вошел  фра Антонио. Взглянув на
Доминго  и  сделав вид, что не узнает его, секретарь наклонился к епископу и
что-то прошептал ему на ухо. Тот тяжело вздохнул.
     - Хорошо, я приму его, - и добавил, обращаясь к Доминго: - К сожалению,
я  вынужден  просить  тебя  уйти,  дорогой  друг, но я с радостью увижу тебя
вновь.
     - Боюсь, этого не случится. Завтра утром я уезжаю в Кастель Родригес.
     - Мне очень жаль.
     Доминго преклонил колени, чтобы поцеловать руку епископа, но дон Бласко
поднял его на ноги и крепко расцеловал в обе щеки.

35

     Доминго,  исхудавший старик с тяжелыми мешками под глазами и красным, в
синих прожилках, носом, в залатанной одежде с пятнами от вина и еды, не шел,
а  летел  по  воздуху. В этот момент он, как когда-то и говорил епископу, не
поменялся  бы  местами ни с императором,  ни с самим папой. Он разговаривал
сам  с собой  и  размахивал руками. Прохожие принимали его за пьяного, и он
действительно опьянел, но на этот раз не от вина.
     - Таинство театра, - пробормотал Доминго, довольно хмыкнув. - Искусство
тоже  может  творить  чудеса.
     Ибо  именно он, никому не известный драматург, ничтожный писец, написал
строки, так глубоко тронувшие душу епископа...
     Каталина  осталась  довольна  первыми  двумя  актами  пьесы  Алонсо. Он
представил  Марию  Магдалину  любовницей  Понтия Пилата, и в первом акте она
появлялась   в  великолепных нарядах,   упивающаяся  жизнью   в   грехе,
сладострастная и  беспутная.  Ее  прозрение  происходило  во  втором  акте.
Особенно  удалось Алонсо та часть, когда Мария пришла в дом, где остановился
Иисус, и  омыла ему ноги. Действие третьего, последнего акта происходило на
третий день  после распятия. В одной из сцен жена Пилата укоряла последнего
за  то,  что  он  позволил  убить невинного человека, в другой Иуда Искариот
приходил  к  старейшинам  храма  и  бросал  им в лицо тридцать сребреников,
полученных  за предательство. Мария  Магдалина появлялась лишь однажды, на
короткое  мгновение,  чтобы  обнаружить,  что  могила  Иисуса  пуста.  Пьеса
заканчивалась  сценой на дороге в Эммаус, где к двум апостолам присоединялся
какой-то незнакомец, в котором впоследствии они признали воскресшего Христа.
Каталина три года была ведущей актрисой и пришла в ярость, узнав, что третий
акт пройдет практически без ее участия. Но Алонсо даже не стал ее слушать.
     - А что мне делать? - воскликнул он. - Два первых акта полностью твои.
В третьем ты можешь появиться на сцене только один раз.
     - Но  это просто невозможно! Обо мне эта пьеса или не обо мне? Зрители
придут,  чтобы посмотреть  на мою игру. И будут возмущаться, если действие
пойдет без меня.
     - Но, дитя мое, в такой пьесе я не могу дать волю воображению. Я должен
придерживаться фактов.
     - С  этим  я не спорю, но вы же автор! И обязаны найти для меня место.
Почему бы мне не появиться во время объяснения Понтия Пилата с женой?
     Алонсо начал злиться:
     - Но,  Лина,  ты же  любовница Пилата. Как ты можешь находиться в его
дворце, да еще в тот момент, когда он говорит с ней без посторонних?
     - Ну  и  что?  Сделайте  так, чтобы я все рассказала жене Пилата, а уж
потом, с моих слов, она будет обвинять его самого.
     - Лина,  это  же чушь. Попытайся ты встретиться с женой Пилата, она бы
отправила тебя на конюшню и велела отхлестать плетьми.
     - Совсем наоборот.  Я упаду на колени и буду умолять простить меня за
грешное  прошлое.  Мои слова  тронут  ее сердце, и она не найдет в себе сил
наказать меня.
     - Нет, нет и нет! - вскричал Алонсо.
     - А  почему я не могу идти в Эммаус вместе с двумя апостолами? Женская
интуиция  подскажет мне, кто этот незнакомец, а он, поняв, что я узнала его,
приложит палец к губам, призывая меня к молчанию.
     - Я  скажу,  почему  ты  не можешь идти в Эммаус с двумя апостолами, -
проревел  Алонсо. - Если бы Мария Магдалина шла в Эммаус, об этом говорилось
бы в святом писании. И когда мне потребуется твоя помощь в сочинении пьес, я
сам обращусь к тебе.
     Каталина  так  расстроилась,  что даже  хотела отказаться от роли, но,
подумав,  что  Алонсо немедленно отдаст ее Розалии, смирилась, тем более что
первые два акта позволяли ей рассчитывать на успех у зрителей.
     - Если  б  он  писал  для  Розалии,  - пожаловалась она Диего, - то не
решился бы полностью урезать ее роль в третьем акте.
     - В этом нет никакого сомнения, - согласился Диего. - Он не ценит тебя.
     - Я поняла это, как только он взял в труппу Розалию.
     Каталина поделилась своим горем и с Доминго. Тот сочувственно покивал и
попросил  у  нее  текст  пьесы.  Но  актерам раздавались лишь их роли, а вся
рукопись  находилась у Алонсо, из опасения, что кто-нибудь продаст ее другой
труппе.
     - Алонсо ужасно тщеславен, - добавила Каталина. - Подойди к нему после
репетиции  и  скажи,  что ты в восторге от пьесы и хочешь насладиться ею еще
раз, прочитав перед сном. Он не сможет отказать и даст тебе рукопись.
     Алонсо, польщенный вниманием Доминго, действительно отдал ему рукопись,
но  попросил  вернуть  ее  через  два  часа.  Прочитав пьесу, Доминго пошел
погулять,  а  придя  домой,  предложил Каталине  свой план  действий.  Она
бросилась ему на шею и расцеловала старика.
     - Дядя, ты - гений!
     - И, как многие другие, непризнанный, - усмехнулся Доминго. - А теперь
слушай, дитя мое. Никому ничего не говори, даже Диего, а на репетициях играй
так,  как  не  играла никогда в жизни. Будь мила с Алонсо, и пусть он решит,
что ты хочешь забыть о ваших разногласиях.  Я хочу, чтобы он остался доволен
тобой.
     В субботу они собирались репетировать дважды, а последний прогон Алонсо
назначил  на  воскресное  утро.  Днем  они  давали  спектакль. После первой
субботней  репетиции,  когда  актеры отправились на обед, Каталина задержала
Алонсо.
     - Вы  написали чудесную пьесу. С каждым днем меня все больше восхищает
ваш талант. Такой пьесой гордился бы и великий Лопе де Вега. Вы - прекрасный
поэт.
     Алонсо просиял.
     - Должен признать, что пьеса действительно неплоха.
     - Но, мне кажется, в одном месте ее можно усилить.
     Алонсо  сразу  помрачнел, ибо для любого автора унция критики с лихвой
перевешивает фунт похвалы. Но Каталина продолжала, будто не замечая перемены
его настроения:
     - Я убеждала, что вы допустили ошибку, урезав мою роль в третьем акте.
Алонсо раздраженно махнул рукой:
     - Мы уже говорили об этом. Сколько можно повторять, что в третьем акте
для тебя нет места.
     - И вы были правы, тысячу раз правы, но выслушайте меня. Как актриса, я
чувствую, что, стоя у могилы воскресшего Иисуса,  должна сказать больше, чем
несколько отведенных мне слов.
     - И о чем же ты собираешься говорить? - насупился Алонсо.
     - Я  могла бы пересказать историю предательства нашего господина, суда
над  ним, распятия и смерти. Это выглядело бы очень эффектно. И заняло бы не
больше сотни строк.
     - Да кто будет слушать эти сто строк в самом конце пьесы?
     - Все, если  говорить  их буду я, - твердо ответила Каталина. - Зрители
будут  рыдать  и  бить себя в грудь. Как драматургу, вам же совершенно ясно,
что этот монолог произведет сильное впечатление.
     - Это невозможно. - упорствовал Алонсо. - Спектакль завтра. Я не успею
написать эти строки, а ты - их выучить.
     Каталина обворожительно улыбнулась:
     - Видите ли,  мы  с  дядей  говорили  об  этом, и  он, вдохновленный
совершенством вашей пьесы, написал эти строки. Я выучила их наизусть.
     - Ты? - негодующе воскликнул Алонсо, взглянув на Доминго.
     - Красноречие вашей пьесы потрясло меня, - ответил тот. - Я не находил
себе  места. Казалось, в меня кто-то вселился, и, сев за стол, я чувствовал,
будто вы сами водите моим пером.
     Алонсо  переводил взгляд с одного на другую, и Каталина, видя, что он
колеблется, взяла его за руку.
     - Позвольте  мне прочитать  эти строки. Если они вам не понравятся, я
обещаю, что забуду о них. Алонсо, пожалуйста, выслушайте меня.
     - Говори мне эти чертовы строки, да побыстрей,- пробурчал Алонсо. - Мне
пора обедать.
     Он  сел  и,  нахмурившись,  приготовился  слушать.  Ее  голос, мягкий и
агрессивный,  нежный  и  гротесковый,  гибкий и необычайно послушный, за три
года набрал силу, и Каталина владела им в совершенстве. Эмоции, отражавшиеся
на  ее подвижном лице, дышали жизненной правдой. Предчувствие беды сменялось
тревогой,  страхом,  негодованием,  ужасом,  душевной  болью  и неподдельным
горем. Даже  разозлившись, Алонсо оставался драматургом и не мог не понять,
что  несравненный  голос  и  пластика  Каталины  зачаруют  зрителей. Монолог
захватил и его самого, и, наконец, покоренный страстной силой и искренностью
стихов Доминго, он не смог сдержать себя, и по его щекам покатились крупные
слезы. Каталина смолкла, и Алонсо вытер глаза рукавом. Взглянув на Доминго,
он заметил, что тот тоже плакал.
     - Ну? - с триумфом спросила Каталина.
     - Стихи  вполне  терпимы,  во всяком случае для любителя, - с излишней
резкостью  ответил Алонсо и пожал плечами. - Будем репетировать эту сцену, и
если она мне понравится, введем в спектакль.
     - Душа моя, я вас обожаю! - восторженно воскликнула Каталина.
     - От Розалии я услышу менее приятные слова, - пробурчал Алонсо.
     Сцена  действительно  произвела  огромное впечатление,  и не только на
зрителей.  Розалия гневно упрекала Алонсо, что тот благоволит к Каталине, и,
чтобы  успокоить ее, ему пришлось наобещать многое из того, что он наверняка
не  смог  бы выполнить. К тому же, к неудовольствию Алонсо, пьесу в основном
хвалили   именно   за  сто  строк  Доминго,  полагая,  что  и  они  написаны
руководителем  труппы. Когда же Диего шепнул двум-трем актерам, кто является
истинным  автором  этих  строк,  Алонсо  оскорбился  и в  ответ заявил, что
Каталина  не бог весть какая актриса и никогда бы не снискала любви публики,
если  б  не  его советы. Слова Алонсо, повторенные Каталине, стали последней
каплей,  побудившей  ее  к решительному шагу. Женщина, сказала она Диего, не
должна забывать  о  чувстве  собственного достоинства. И Каталина, порвав с
неблагодарным Алонсо, с мужем и детьми уехала в Мадрид.

36

     Его  величество,  Филипп  Третий, принял отставку  дона Бласко, и тот
удалился  в  доминиканский  монастырь. Спустя несколько  лет его здоровье
ухудшилось, и, хотя врачи не могли найти какой-то определенной болезни, всем
стало  ясно,  что очень скоро создатель освободит его от бренной плоти.  Дон
Бласко так  ослаб,  что  большую  часть  дня  проводил в постели. Его жизнь
напоминала  мерцающий  огонек свечи, готовый угаснуть при малейшем дуновении
ветерка.  Однажды  утром  отец Антонио,  последовавший в монастырь за доном
Бласко,   зашел  в  келью,  чтобы,  как