ли  же он испугается и откажет бедняжке в ее смиренной просьбе,
не совершит ли он тем самым смертный грех?
     - Знак, - пробормотал епископ, - знак.
     Он подошел к алтарю, над которым в роскошном одеянии, из синего, сплошь
расшитого  золотом  бархата,  со  сверкающей  короной  на голове возвышалась
статуя пресвятой  девы.  Преклонив  колени,  он молил указать ему путь. Но,
несмотря на страстную молитву, в сердце его царила пустота, а душа окуталась
черным покровом  ночи.  Наконец,  тяжело  вздохнув,  он поднялся на ноги и,
раскинув  руки, пристально всмотрелся в полузакрытые глаза богоматери. И тут
же  Каталина  испуганно вскрикнула. Монахи, услышав ее,  бросились в придел,
но,  не  добежав,  остановились,  как  вкопанные.  С отвисшими челюстями они
стояли,  как жена Лота, будто превратившись в соляные колонны. Дон Бласко де
Валеро,  епископ  Сеговии,  медленно  поднимался  в  воздух, пока не застыл,
оказавшись  лицом  к  лицу  со статуей,  как орел, парящий на распростертых
крыльях.  Один из монахов, опасаясь, что он упадет, бросился было к нему, но
второй,  отец  Антонио,  удержал его. А епископ так же медленно опустился на
мраморный  пол у  алтаря.  Его  руки упали, как плети, и он обернулся.  Оба
монаха,  подбежав,  повалились ему  в ноги,  целуя  подол  рясы.  Епископ,
казалось,  не  замечал их  присутствия  и,  как лунатик, двинулся к выходу.
Монахи следовали  за  ним по пятам. О Каталине все забыли. Выйдя из церкви,
епископ  остановился  на  каменных  ступенях,  где  дева  Мария  говорила  с
несчастной  калекой,  и обвел взглядом маленькую площадь, купающуюся в ярком
августовском солнце. Несмотря на жару, он весь дрожал.
     - Передайте  девушке, что я сообщу ей о своем решении. - Со склоненной
головой он сошел со ступенек и направился к доминиканскому монастырю.
     Секретари почтительно  следовала сзади, не решаясь вопросами нарушить
мысли святого. У ворот епископ остановился и повернулся к ним:
     - Под  страхом  отлучения от церкви я запрещаю упоминать о том, что вы
сегодня видели.
     - Но это  же чудо, сеньор, - возразил отец Антонио. - Разве справедливо
скрыть знак божественного расположения от наших братьев?
     - Становясь  монахом,  сын мой, вы приняли обет повиновения, - отрезал
епископ.
     Отец  Антонио  был учеником фра Бласко, когда тот преподавал теологию в
Алькале,  и  под его влиянием вступил в орден доминиканцев. Когда фра Бласко
стал  инквизитором  Валенсии,  он  назначил умного и сообразительного монаха
своим  секретарем.  Отец Антонио,  безупречный в жизни и усердный в служении
церкви,  страдал  от болезни, которую Ювенал называл cacoethes scribendi. Не
довольствуясь  бесконечными  протоколами  допросов, донесениями, решениями и
прочими   документами,  необходимыми для   нормального   функционирования
сложного  механизма Святой палаты, составление которых входило в обязанности
секретаря,  он в свободное время постоянно что-то писал. И как скоро выяснил
инквизитор,  а он,  рано или поздно, узнавал обо всем, что делается вокруг,
отец  Антонио, из  благоговения  перед  учителем,  вел  поминутный учет его
действий,  записывал  каждое  сказанное  им слово и давал подробное описание
любого,  пусть самого незначительного  события,  имевшего  отношение к фра
Бласко.  Тот,  разумеется,  понимал,  зачем  пишется  этот  труд,  и  не раз
спрашивал  себя, не положить ли этому конец. Отец Антонио крепко вбил себе в
голову,  что  именно  такие, как фра Бласко де Валеро, становятся святыми, и
составленный им документ, несомненно, понадобится Курии, когда, после смерти
фра Бласко, начнется процедура его приобщения к лику блаженных.  Инквизитор,
хоть  и сознавая свою никчемность, все-таки оставался человеком и с трепетом
думал  о  том, что в один день он сможет оказаться среди святых. Он нещадно
бичевал  себя  за  столь  высокомерные мысли, но  не мог  заставить себя
поговорить с отцом Антонио.
     И теперь,  глядя на монаха, епископ не сомневался, что тот непременно
запишет  все  в свою книгу. В который раз он тяжело вздохнул и молча вошел в
монастырь.

13

     Но  епископ  не  догадался связать Каталину обетом молчания. Как только
монахи покинули  церковь,  она поспешила домой, хотя из-за увечья добралась
туда  не  так  быстро, как  хотела.  Доминго  уехал  по делам в близлежащую
деревню,  и  ее встретила только мать. С восторгом Каталина рассказала ей о
чуде,  свидетелем  которого она только что стала, а затем, по просьбе Марии,
повторила все сначала.
     Мария  Перес, сдерживая нетерпение, едва дождалась часа отдыха, когда в
монастырской  приемной собирались  монахини  и  многочисленные  гости и ее
рассказ  произвел  бы  наибольшее  впечатление.  И действительно, ее надежды
полностью оправдались. Помощница аббатисы поспешила к донье Беатрис, и очень
скоро  Марию  провели  в  ее  молельню.  Там она вновь рассказала о чудесной
левитации  епископа.  Аббатиса внимательно  выслушала ее, не скрывая своего
удовлетворения.
     - Теперь он  решится,  -  сказала она. - Чудо прославит не только наш
скромный монастырь, но и весь орден кармелиток.
     Она  отпустила женщин и написала епископу письмо, в котором упомянула о
том,  что  ей  стало  известно о  божественном благоволении, дарованном ему
сегодняшним утром. Происшедшее означало, что Каталина Перес сказала правду и
ей  действительно  явилась  святая  дева.  Аббатиса  заклинала его отбросить
сомнения,  ибо долг христианина требовал принять это тяжкое бремя. Вежливо,
но  достаточно твердо она убеждала епископа, что тот просто обязан совершить
чудо  в  церкви, где небо выказало ему свое расположение. Письмо она послала
со специальным посыльным.
     Два дворянина из тех, что слышали рассказ Марии Перес, сразу же пошли в
доминиканский монастырь. Монахи, естественно, ничего не знали, но не слишком
удивились,  узнав о случившемся. Святость епископа не вызывала у них никаких
сомнений,  и его левитация послужила лишь подтверждением того, что их мнение
не  расходится с мнением всевышнего. В то же время одна из благородных дам,
живших у кармелиток, навещала друзей и также рассказала им о чуде в приделе
святой девы.  Пару  часов спустя об этом говорил весь город.  Еще несколько
дворян пришли в доминиканский монастырь, чтобы узнать правду из первых рук.
В  результате отцу Антонио пришлось пойти к епископу и сказать, что, хотя ни
он,  ни  второй  секретарь  не открывали  рта,  все  узнали  о его чудесной
левитации.  Епископ  указал  на  распечатанное письмо аббатисы, лежащее на
столе.
     - Эти жалкие женщины не могут держать язык за зубами.
     - Наши братья по монастырю надеются, что теперь вы согласитесь излечить
бедную девушку.
     В келью постучали. Отец Антонио открыл дверь, и вошедший монах сообщил
епископу, что его хотел бы видеть приор.
     - Пусть приходит, - ответил епископ.
     Отец  Антонио  присутствовал  при этом нелегком разговоре и изложил его
содержание  в своей книге. В конце концов епископ позволил убедить себя, что
господь  бог  желает  от  него выполнения  поручения святой девы. Однако он
поставил  условия,  с которыми приору, скрепя сердце, пришлось согласиться.
Он-то  хотел,  чтобы  церемония  излечения  происходила  в  присутствии всех
монахов,  дворянства и священнослужителей других церквей. Но епископ настоял
на  полной  секретности. Он согласился утром следующего дня прийти в церковь
кармелитского  монастыря  и  отслужить мессу. С  собой он решил взять лишь
двух  секретарей.  Недовольный приор  ушел  к себе,  а епископ послал отца
Антонио  к  донье Беатрис, чтобы сообщить ей о своем решении. Он разрешил ей
привести  в  церковь  монахинь и потребовал,  чтобы они молились за него всю
ночь.
     Спустя  час  возбужденная монахиня  пришла  к  Марии Перес и попросила
позвать Каталину.
     - Это  великий секрет, - сказала она вошедшей девушке. - Об этом никто
не должен знать. Его светлость завтра утром излечит тебя, и ты будешь бегать
на двух ногах, как и остальные христиане.
     Каталина ахнула, и ее сердце от радости чуть не выскочило из груди.
     - Завтра?
     - Ты  должна  принять  святое  причастие,  поэтому ничего не ешь после
полуночи. Ты, конечно, об этом знаешь.
     - Да,  знаю, - ответила Каталина. - Но я никогда не ем после полуночи.
Можно мне позвать маму и дядю Доминго?
     - Об этом мне ничего не известно. Наверное, они могут прийти. Возможно,
после этого твой дядя образумится и ступит на путь истинный.
     Доминго  вернулся лишь  поздним  вечером и не успел переступить порог
дома, как Каталина ошеломила его радостным известием. Тот буквально оцепенел
от страха.
     - Разве ты не рад? - удивленно воскликнула Каталина.
     Доминго молча ходил из угла в угол. Каталина никак не могла понять, что
происходит.
     - В чем дело, дядя? Почему ты молчишь? Я думала, ты обрадуешься. Разве
ты не хочешь, чтобы я выздоровела?
     Он раздраженно пожал плечами и продолжал мерить шагами комнату, думая о
том,  что  произойдет, если епископу не удастся совершить чудо. Как бы этим
делом не заинтересовалась Святая палата. Это означало катастрофу. Неожиданно
он остановился и пристально взглянул на Каталину.
     - Повтори мне слово в слово, что сказала тебе святая дева.
     - Сын  дона  Хуана  Суареса де Валеро, который лучше всех служил богу,
излечит тебя.
     Доминго даже вздрогнул.
     - Но ведь матери ты говорила совсем другое. Что тебя излечит дон Бласко
де Валеро.
     - Это одно и то же. Епископ - святой человек. Это всем известно. Кто из
сыновей дона Хуана служил богу лучше, чем он?
     - Ты - дура! - вскричал Доминго. - Маленькая дура!
     - Сам  дурак!  - огрызнулась Каталина. - Ты никогда не верил в то, что
дева Мария явилась мне, говорила со мной, а потом растворилась в воздухе. Ты
думал, что мне все приснилось. А теперь послушай, что я тебе расскажу.
     И она  рассказала,  как епископ поднялся в воздух, завис перед статуей
пресвятой девы и опустился на мраморные плиты.
     - Это  тоже  не  сон. Рядом со мной стояли два монаха и своими глазами
видели это чудо.
     - На свете случаются странные вещи, - пробормотал Доминго.
     - И все же ты отказываешься поверить в то, что мне явилась святая дева?
     Глаза Доминго хитро блеснули:
     - Теперь я  тебе  верю. Меня  убедило  не то, что ты видела утром, а
истинное значение слов девы Марии.
     Каталина  в  недоумении посмотрела на него. Она не могла понять, почему
незначительное изменение  в  ее  рассказе  оказало столь сильное влияние на
взгляды Доминго. Тот нежно погладил ее по щеке.
     - Я  -  большой  грешник,  дитя  мое,  и,  что еще хуже, никак не могу
раскаяться  в  своих  грехах.  Жизнь  моя  прошла довольно безалаберно, но я
прочел много  книг,  древних  и  современных, и узнал многое из того, что,
возможно, не стоило знать совсем. Успокойся, милая, все будет в порядке.
     Он взял шляпу.
     - Ты уходишь, дядя?
     - У меня был тяжелый день, и я хочу отдохнуть. Пойду в таверну.
     Однако   вместо   таверны он  направился к  доминиканскому  монастырю.
Учитывая   поздний   час,   привратник отказался  пропустить  его.  Доминго
настаивал, что должен видеть епископа по делу чрезвычайной важности, но тот,
глядя  через  глазок,  даже  не открыл дверь. Как последнее средство Доминго
упомянул,  что он - дядя Каталины Перес и попросил позвать хотя бы секретаря
дона  Бласко.  На  этот  раз  привратник согласился, и через пару минут отец
Антонио подошел к двери. Но и он, зная о дурной репутации Доминго, отказался
провести  его  к  епископу,  сказав,  что тот проводит всю ночь в молитвах и
велел его не беспокоить.
     - Если  вы  не  позволите  мне увидеться с ним, то вся ответственность
падет на вас! - воскликнул Доминго.
     - Пьяница, - презрительно ответил ему отец Антонио.
     - Да,  я - пьяница, но сейчас-то я трезв. Вы будете горько сожалеть о
том, что не пустили меня.
     - Ты что хотел ему передать?
     -  Скажите  ему  следующее:  "Камень,  который  строители  отбросили в
сторону, стал краеугольным".
     - Hijo  de  puta [Сукин сын! (исп.) - Примеч. перев.], - взревел отец
Антонио,  возмущенный  тем,  что  этот беспутник посмел цитировать священное
писание, и захлопнул глазок.
     Доминго  пожал плечами, повернулся и пошел прочь. Ноги сами привели его
в  таверну.  Он напился, а вино всегда развязывало ему язык. Он всегда любил
себя слушать, а на этот раз ему было что сказать и другим.

14

     Следующим утром, когда, как написал бы Доминго, Аврора протерла глазки
розовыми  пальчиками,  а Феб вскочил в золотую колесницу, или, проще говоря,
на  рассвете,  три  доминиканских  монаха  с  надвинутыми на глаза клобуками
выскользнули из монастыря.  Но, несмотря на ранний час, у ворот стояли люди.
Горожане  ждали чуда. В высоком монахе они без труда узнали святого епископа
и  на  почтительном  расстоянии  последовали  за ними к кармелитской церкви,
около  которой также  толпился  народ.  Один  из  монахов  постучал,  дверь
приоткрылась и, пропустив пришедших, захлопнулась вновь.
     Каталина  ждала  у  статуи  святой  девы. Мария Перес и Доминго пришли
вместе с  ней, но в церковь их не пустили. Донья Беатрис встретила епископа
со  всеми  двадцатью  монахинями.  Он  прошел в ризницу, облачился в одеяния
священнослужителя,  а  затем  медленно направился  к  приделу святой девы.
Монахини  и  Каталина  стояли  на коленях. Епископ отслужил мессу, и девушка
приняла  святое  причастие.  Благословив  всех и прочтя последний отрывок из
Евангелия,  он преклонил  колени  у  алтаря  и  погрузился в молитву. Потом
поднялся, подошел к Каталине и возложил худую загорелую руку на ее голову:
     - Я,  ничтожное  орудие нашего создателя, во имя отца и сына и святого
духа, приказываю тебе бросить костыль и идти.
     Каталина, побледнев от волнения, с сияющими глазами, поднялась на ноги,
отбросила  костыль, шагнула вперед и с горестным криком рухнула на пол. Чуда
не произошло.
     Монахини  закричали,  две упали без чувств. Аббатиса выступила вперед.
Мельком  посмотрев  на Каталину, она перевела взгляд на епископа. Несколько
секунд они  смотрели  друг другу в глаза. Монахини рыдали. Епископ прошел в
ризницу,  переоделся  и  вернулся  в  церковь. Привратница открыла дверь, и
вместе с секретарями он вышел в солнечный свет летнего утра.
     Весть о готовящемся совершении чуда облетела город, и маленькую площадь
запрудила  возбужденная  толпа.  Едва  епископ появился на ступенях, как над
площадью  пронесся  вздох  разочарования. Каким-то образом все сразу поняли,
что  чуда  не  свершилось.  Горожане  расступились,  и епископ с монахами в
гробовом молчании проследовали в монастырь.

15

     Узнав,  что епископ будет жить у них в монастыре, доминиканцы обставили
келью  с  роскошью,  подобающей,  по  их мнению, его высокому званию. Но тот
велел  все  убрать. Вместо мягкого матраца на кушетку положили соломенный, в
палец  толщиной,  два  удобных кресла заменили табуретками, резной стол из
дорогого  тикового  дерева - простым, некрашеным. Картины, украшающие келью,
он приказал снять и оставить лишь черный крест, даже без изображения Иисуса,
чтобы он  мог  представить  себя  распятым  на  этом мученическом  ложе и
испытать боль спасителя, страдающего за все человечество.
     Войдя  в  келью, епископ тяжело опустился на стул и уставился в пол. По
его   щекам   медленно катились  слезы.  Сердце  отца Антонио  переполняло
сострадание.  Он  что-то  прошептал  второму секретарю, тот вышел из кельи и
спустя несколько  минут  вернулся  с миской супа.  Отец Антонию протянул ее
епископу:
     - Сеньор, пожалуйста, поешьте. Епископ отвернул голову:
     - Я не могу есть.
     - Но со вчерашнего утра вы не брали в рот и макового зернышка. Я умоляю
вас съесть хотя бы пару ложек.
     Отец  Антонио встал на колени, зачерпнул ложку дымящегося супа и поднес
ее к губам епископа.
     - Ты очень добр, - сказал тот. - Я не достоин такой заботы.
     Чтобы не казаться неблагодарным, он проглотил содержимое ложки, и монах
стал  кормить  его,  как  больного ребенка. Когда епископ поел, отец Антонио
отставил миску и, оставаясь на коленях, осмелился коснуться его руки.
     - Не огорчайтесь, сеньор, девушка обманута дьяволом.
     - Нет,  это  моя вина. Я просил божественного знака, и небеса мне его
даровали.  В  моем  тщеславии  я  возомнил  себя достойным совершить то, что
удается  лишь  святым, избранным господом богом. А я - грешник и справедливо
наказан за свое высокомерие.
     - Все  мы грешники, сеньор, но я удостоен чести много лет жить рядом с
вами,  и  мне  лучше  других  известна ваша безграничная любовь к ближним и
неустанная забота о страждущих.
     - Это говорит твоя собственная доброта, сын мой. Твоя привязанность ко
мне, против которой я часто предостерегал тебя и которую ничем не заслужил.
     Отец Антонио с болью в сердце всматривался в изможденное лицо епископа,
все еще сжимая его худую руку.
     - Позвольте  мне почитать вам, сеньор. Я бы хотел узнать ваше мнение о
том, что записал несколько дней назад.
     Епископ почувствовал, как опечалился бедный монах из-за того, что он не
смог  совершить  чуда. Его  глубоко  тронуло, что  отец Антонио, забыв про
собственные горести, делал все, чтобы отвлечь и успокоить его самого. Раньше
он никогда не соглашался слушать записки трудолюбивого секретаря,  но сейчас
не нашел в себе сил отказать.
     - Почитай,  сын  мой.  Я с  удовольствием  послушаю.  Отец Антонио, с
пылающими  от  радости щеками, поднялся на ноги, взял со стола стопку густо
исписанных  листов  и сел на стул. Второй секретарь опустился на пол рядом с
ним, и отец Антонио начал читать.
     Он  выбрал  отрывок,  описывающий торжественное объявление эдикта веры,
auto  da  fe,  которое увенчало  карьеру  фра Бласко в Святой палате, как
упоминалось  ранее,  доставило безмерное удовольствие принцу, теперь королю
Филиппу  Третьему,  и  во  многом  послужило причиной назначения инквизитора
епископом Сеговии.
     Торжественная  церемония  состоялась  в воскресенье, чтобы никто не мог
найти  предлог и  уклониться  от  присутствия при совершении столь важного
события. Участвовать в аутодафе считалось делом богоугодным. Для привлечения
еще большего числа зрителей каждому полагалась индульгенция сроком на  сорок
дней. На центральной площади Валенсии воздвигли три огромных трибуны: одну -
для  инквизиторов,  чиновников Святой палаты и священнослужителей, вторую -
для  городских властей  и дворянства и третью - для грешников и их духовных
пастырей.  Празднество началось прошлым вечером пышной процессией водружения
хоругви  инквизиции.  Первыми  под  алым  полотнищем  с королевскими гербами
прошли представители  знатнейших  родов  города,  за  ними - монахи с белым
крестом.  Замыкал шествие приор доминиканского монастыря с хоругвью зеленого
креста,  окруженный монахами своего ордена с факелами в руках. Зеленый крест
водружался  над  алтарем на трибуне инквизиторов, и доминиканцы охраняли его
всю  ночь.  Белый крест отнесли на quemadero, кемадеро, площадь, где сжигали
осужденных,  которая  охранялась  солдатами,  в  чьи  обязанности  входила и
подготовка костров.
     В ночь  перед  аутодафе инквизиторы посещали приговоренных к сожжению,
сообщали  им  об  их  участи  и  приставляли  к  каждому двух монахов, чтобы
облегчить  несчастному встречу с господом богом. Но в ту ночь отец Балтазар,
младший инквизитор, остался в постели, мучаясь от колик, упросив дона Бласко
освободить его от этого неприятного дела.
     На  заре у зеленого креста отслужили мессу и перенесли хоругвь к тюрьме
инквизиции.  Заключенных  и  монахов  покормили завтраком и вывели из камер.
Первых одели  в  sambenito,  желтые  туники,  на одной стороне которых были
написаны  имена,  место жительства и совершенные преступления, а на другой -
нарисованы  языки  пламени, у тех, кого ждал костер. В одной