руке каждый нес
зеленый  крест, в другой - зажженную свечу. Во главе процессии шел священник
с крестом, обернутым в черное, и псаломщик, за ними - раскаявшиеся грешники,
далее  несли  изображения  или скелеты тех, кто, покинув Испанию или умерев
естественной смертью, избежал справедливой кары. И наконец - приговоренные к
сожжению,  в сопровождении монахов, проведших с ними ночь. Дворянин высокого
происхождения нес  ларец  красного  бархата, инкрустированный  золотом, в
котором  лежали приговоры. Замыкали шествие приор доминиканского монастыря с
хоругвью Святой палаты и инквизиторы.
     Стоял  прекрасный солнечный день, когда у молодых и старых играет кровь
и особенно остро чувствуется радость жизни.  Процессия медленно продвигалась
по  кривым  улочкам, пока не достигла площади. Не только с полей и оливковых
рощ, разбросанных вокруг Валенсии, но и с виноградников Аликанте и плантаций
финиковых  пальм  Элче стекались  в  город  толпы  людей.  Окна  окружавших
площадь  домов сверкали  богатыми  нарядами аристократии. Принц и его свита
наблюдали   за церемонией  с  балкона ратуши.  Осужденных  рассаживали  на
отведенной   им   трибуне   в соответствии   с  тяжестью  совершенных  ими
преступлений.  Нижние  скамьи  занимали  совершившие   мелкие прегрешения,
верхние  -  более  серьезные.  На  двух  кафедрах восседали судьи. Секретарь
зачитал  текст клятвы,  согласно  которой  все  присутствующие  обязывались
повиноваться  Святой палате и способствовать ей в полном искоренении ереси и
еретиков.  Затем  оба  инквизитора  поднялись  на  балкон к принцу, и тот на
Евангелии  поклялся  защищать  католическую веру и Святую палату, наказывать
еретиков и вероотступников и всячески поддерживать инквизицию в ее борьбе за
чистоту истинной веры.
     Между  кафедрами  установили  скамью,  на которую  поодиночке выводили
преступников,  и  с  одной  из кафедр оглашали приговор. За исключением тех,
кого  ждал костер, они впервые узнавали о своей участи, и, так как многие от
волнения  теряли  сознание,  Святая  палата  из  милосердия  снабжала скамью
перилами,  дабы,  упав,  они  не  могли  сильно расшибиться. В тот день один
раскаявшийся  грешник, измученный  пытками,  умер  прямо  на  скамье. После
вынесения последнего приговора осужденных передавали светской власти. Святая
палата не  только  не убивала еретиков,  но и советовала светской власти не
пользоваться  мечом  правосудия,  а  действовать  согласно  писанию: "Кто не
пребудет  во  мне,  извергнется  вон,  как  ветвь, и засохнет, а такие ветви
собирают  и  бросают  их  в  огонь,  и они  сгорают". Еретиков  сжигали, а
благочестивые  католики,   поставившие   дрова   для  костров,   получали
индульгенции.
     На  этом работа инквизиторов заканчивалась, и они удалялись. На площадь
входили  солдаты, вооруженные заряженными мушкетами. Они окружали осужденных
и  вели  на  место  казни,  защищая  от  ярости толпы, которая в богоугодной
ненависти  к  еретикам могла разорвать их на куски, что иногда и случалось.
Монахи сопровождали  грешников, до самого конца борясь за их души и пытаясь
привести  их  к  покаянию  и возвращению в лоно церкви. Среди них шли четыре
крещеные  мавританки,  чья красота вызывала всеобщее восхищение, голландский
купец,  пойманный   с книгой Нового завета на  испанском  языке,  мавр,
уличенный  в  том, что убил цыпленка, отрубив ему голову, двоеженец, капитан
торгового  судна, который хотел вывезти еретика, разыскиваемого инквизицией,
и грек, признанный виновным в убеждениях,  оскорбляющих церковь. Альгвасил и
секретарь  инквизитора шли  вместе  с ними, чтобы проследить за правильным
исполнением  приговоров.  На  этот раз секретарем был отец Антонио, что дало
ему возможность описать мельчайшие подробности этого волнующего события.
     Кемадеро, площадь для сожжения, располагалась за городом. Для тех, кто
выразил  желание  умереть  в католической вере, пусть даже в самый последний
момент  после  вынесения   приговора,  к  столбам  привязывались  гарроты.
Раскаявшихся удушали, но их тела все равно сжигали на костре. Толпа смотрела
на  сожжение  еретиков с жадностью, перед которой меркло даже наслаждение от
боя  быков,  и трудно было  найти  более  подобающее развлечение для члена
королевской  семьи.  И какое духовное удовлетворение зрители получали, зная,
что  их  участие  умножает  славу  и  могущество  святой  церкви!  Тех, кого
следовало удушить, задушили, и в небо взвились языки пламени. Люди кричали и
хлопали в ладоши, заглушая вопли жертв. Спустились сумерки, костры догорели,
и  зрители потекли обратно в город,  устав от долгого стояния и возбуждения,
в  полной  уверенности, что не зря прожили этот день. Они заполнили таверны,
бордели  ломились  от  клиентов,  и многие мужчины в ту ночь познали на себе
чудодейственную силу клочка рясы дона Бласко, который они носили на груди.
     Отец  Антонио  тоже  устал,  но  первым  делом  доложил  инквизиторам о
свершении  правосудия, а  потом  сел за стол и написал обстоятельный отчет.
Наконец,  с  чувством  выполненного  долга,  он  лег в постель и заснул сном
праведника.
     Все это, оттеняя самые значительные места, и прочел отец Антонио мрачно
насупившемуся  епископу.  Он  закончил, чувствуя, что смог сохранить в своем
пересказе  величие  незабываемой  церемонии.  И  поднял глаза, ожидая, как и
любой  автор,  похвалы от  довольного слушателя.  Впрочем, что значила эта
похвала  по  сравнению с  главной целью: рассеять грустные мысли любимого и
глубоко уважаемого учителя напоминанием о его звездных часах. Даже святой не
мог  не  испытать  чувства  гордости,  вспоминая  тот  великий день,  когда
столько проклятых  еретиков  низвергнулись в чистилище, обреченные на вечные
муки,  а  сотни  добропорядочных  католиков открыли сердца господу богу. И к
своему ужасу  отец  Антонио  увидел,  что  по щекам епископа вновь катятся
слезы, а руки сжаты в кулаки в попытке сдержать сотрясающие его рыдания.
     Он отбросил рукопись, вскочил со стула и упал у ног дона Бласко.
     - Мой господин, что случилось? - вскричал отец Антонио. - Что я сделал?
Я читал для того, чтобы отвлечь вас.
     Епископ поднялся и простер руки к кресту на стене.
     - Грек, - простонал он. - Грек.
     И,  не  в силах  сдержаться,  разразился громкими  рыданиями.  Монахи
недоуменно переглянулись. В их присутствии обычно сдержанный епископ никогда
не давал волю эмоциям. Наконец, дон Бласко нетерпеливо смахнул слезы.
     - Моя вина, - пробормотал он, - только моя. Я совершил ужасный грех, и
лишь  безграничное  милосердие спасителя остается моей единственной надеждой
на прощение.
     - Мой господин, ради бога, скажите, в чем дело. Я весь в смятении, как
моряк в бушующем море, когда его корабль лишился мачты и руля, - возвышенный
слог  отца  Антонио  объяснялся  тем,  что в его ушах еще звучала только что
прочитанная  рукопись. - Грек?  Почему ваша светлость говорит о греке? Он -
еретик и понес заслуженное наказание.
     - Ты  не понимаешь, о чем говоришь. Ты не знаешь, что мое прегрешение
гораздо  больше.  Я  просил  божественного предзнаменования и получил его. Я
думал, это проявление божьей милости, но на самом деле - знак его гнева. И я
справедливо унижен в глазах людей, ибо я - ужасный грешник.
     Стоя  спиной  к секретарям, епископ обращался не к ним, но к кресту, на
котором он так часто видел себя с гвоздями, вбитыми в руки и ноги.
     - Он был добрым стариком, в бедности своей щедрым к бедным, и за много
лет  нашего  знакомства  я  не слышал от  него  дурного слова. С любовью и
терпением смотрел он на все человечество, истинный дворянин души.
     -  Много  людей,   добродетельных  в  общественной  и  личной  жизни,
справедливо  осуждены  Святой палатой, ибо высокие моральные устои ни в коей
мере не сравнимы со смертным грехом ереси.
     Епископ обернулся и взглянул на отца Антонио полными болью глазами.
     - И возмездие за грех - смерть, - прошептал он.
     Грек,  о  котором шла речь, Деметриос Христопулос, уроженец Кипра, имел
довольно значительное состояние и мог позволить себе заняться науками. Когда
турки  Селима  Второго вторглись  на  остров  и  взяли штурмом его столицу,
Никозию,  они убили двадцать тысяч ее жителей. Фамагуста, где жил Деметриос,
сдалась после года героической осады. Это произошло в 1571 году. Ему удалось
бежать из обреченного города, спрятаться в окружающих его холмах, а затем на
рыбачьей  лодке  добраться  до Италии.  У  него  не  осталось ни гроша,  и
Деметриос  Христопулос стал учителем греческого языка и толкователем древней
философии.  В недобрый час судьба свела его с испанским грандом, королевским
послом в Риме, увлекавшимся модным в то время учением Платона. Гранд поселил
его  у себя во дворце,  и они вместе читали бессмертные диалоги. Спустя три
или  четыре  года  гранд вернулся в Испанию, убедив грека поехать с ним. Его
назначили наместником короля в Валенсии, там он и умер. Деметриос, уже почти
старик,  ушел из дворца и поселился в скромном домике вдовы,  зарабатывая на
жизнь уроками греческого языка.
     Фра  Бласко  услышал  о  греке,  еще преподавая теологию в университете
Алькалы,  и,  став  инквизитором Валенсии, навел о нем справки. Убедившись в
добропорядочности  и  благопристойном  образе  жизни  Деметриоса, фра Бласко
пригласил  его к  себе.  Ему  понравилось смирение грека, и он спросил,  не
сможет ли  тот  обучить  его языку, на котором был написан Новый завет. И в
течение  девяти  лет, когда инквизитору удавалось выкроить часок-другой, они
изучали премудрость древнего языка. Фра Бласко оказался способным учеником и
спустя несколько  месяцев Деметриос, страстный поклонник великой литературы
Эллады,  убедил  его  перейти  к  произведениям  классиков. Сам он выше всех
ставил Платона,  и  очень  скоро  они взялись  за диалоги. От диалогов они
перешли к Аристотелю. Инквизитор отказался  читать "Илиаду", которую находил
слишком  жестокой,  и  "Одиссею",  по  его  мнению  чересчур  фривольную, но
восхищался  древними  драматургами.  Однако,  в  конце концов, они неизменно
возвращались к диалогам.
     Благочестие,  изящество  и  глубина  мысли  Платона  пленили  епископа.
Истинный  христианин  мог  одобрить  многое  из  того, что  написал великий
философ.  В  новом  мире,  открывшемся фра Бласко, он находил желанный отдых
после  тяжких  трудов, возложенных  на  него  Святой палатой. За время их
долгого   и   плодотворного   общения  инквизитор  начал  испытывать  нечто,
напоминающее  привязанность  к этому никчемному греку, и с каждым днем росло
его  восхищение  Деметриосом, простотой его жизни, добротой, благородством и
щедростью.    И   тут,  как  гром  с  ясного  неба,  голландец,  лютеранин,
арестованный  за то, что осмелился привезти в Валенсию Новый завет, изданный
на  испанском языке, признался под пыткой, что передал греку один экземпляр.
Вздернутый  еще раз на дыбу, он показал,  что они часто говорили о религии и
по  многим вопросам их мнения совпадали. Имея такие показания, Святой палате
пришлось начать расследование. Как всегда, сбор сведений проводился в полном
секрете,  и  грек даже не подозревал, какие тучи собираются над его головой.
Прочтя окончательный отчет, фра Бласко ужаснулся. Ему не приходило в голову,
что  грек,  такой  добропорядочный,  такой  смиренный, проведя  долгие годы
сначала  в  Италии,  а потом  в  Испании,  остался  язычником и  не принял
католическую  веру.   Нашлись  свидетели,  подтвердившие  под  присягой  его
еретические  взгляды.  Он  отрицал  святую троицу, отвергал верховную власть
папы  римского и,  преклоняясь перед святой девой, не признавал непорочного
зачатия.  Вдова,  у  которой  он жил, слышала, что грек называл индульгенции
ничего не  стоящими  клочками бумаги,  а  кто-то  еще  показал, что тот не
принимает католической концепции чистилища.
     Коллега   фра   Бласко,   инквизитор   дон   Балтазар  Кармона,  доктор
юриспруденции и строгий моралист, высохший коротышка с длинным острым носом,
безгубым   ртом   и  маленькими  бегающими  глазками,  страдал от  какой-то
внутренней  болезни,  изрядно  портившей  его  и без того нелегкий характер.
Должность  инквизитора давала дону Балтазару огромную власть, и он испытывал
звериное   наслаждение,   пользуясь   предоставленной свободой   действий.
Ознакомившись  с  результатами расследования, дон Балтазар потребовал ареста
грека. Фра  Бласко  сделал  все,  чтобы спасти его.  Он заявил, что, будучи
схизматиком,  Деметриос  не  мог быть еретиком и, следовательно, не подлежал
суду  Святой  палаты. Но свидетельство подвергнутого пытками лютеранина было
не  единственным;  французский кальвинист,  также под пыткой, признал, что
грек  в  разговоре  с  ним  одобрил  протестантство. Под тяжестью таких улик
чувство  долга фра  Бласко  взяло  верх  над  эмоциями.  Старика Деметриоса
арестовали  и препроводили в казематы инквизиции. При допросе он признал все
обвинения.   Ему   предложили  отказаться  от  ложных  убеждений  и  принять
католическую веру, но, к удивлению фра Бласко, грек отказался. Это считалось
серьезным  преступлением,  и  фра  Бласко  пришлось приложить немало усилий,
чтобы  уговорить  дона Балтазара не отправлять Деметриоса на костер, а дать
ему  последнюю возможность  загладить свой проступок. Он настоял на пытке,
чтобы  склонить грека к обращению в истинную веру и спасти таким образом его
бессмертную душу.
     При   проведении пытки по   закону  требовалось  присутствие  обоих
инквизиторов, представителя епископа   и  нотариуса,  записывающего  все
сказанное на допросе.
     Грека  ввели  в  камеру,  раздели и  привязали  за  руки к  веревкам,
перекинутым  через блок, привешенный к потолку, а к ногам подвесили по гире.
Во имя господа от него потребовали сказать правду, ибо инквизиторы не хотели
причинять  ему страдания. Он молчал.  Палач дернул за веревки, и грек взвыл
от  боли.  Кожа  на  бедрах  и лодыжках лопнула. Учитывая преклонный возраст
Деметриоса,  фра  Бласко потребовал, чтобы того вздергивали на дыбе не более
четырех  раз,  так как и здоровые мужчины редко выдерживали более шести  или
семи  подъемов.  Грек молил убить его и перестать мучить. Хотя фра Бласко по
долгу  службы  присутствовал при пытке, от него не требовалось следить за ее
ходом, и  поэтому  он сидел, уставившись  в каменный пол. Но крики грека
отдавались  в  ушах инквизитора,  разрывая его сердце на части. Этим голосом
его  друг  цитировал благородные периоды Софокла, этот голос, едва сдерживая
рыдания,  декламировал предсмертную речь Сократа. Перед каждым вздергиванием
греку  предлагали  покаяться,  но тот сжимая зубы, молчал. Когда его сняли с
дыбы, он не мог идти, и его отнесли в темницу.
     Хотя  грек  ни  в чем не сознался, его приговорили к сожжению на основе
имеющихся улик. Фра Бласко пытался спасти его жизнь, но дон Балтазар, доктор
юриспруденции, заявил,  что  Деметриос  виновен  не  менее других лютеран и
должен понести  то  же наказание.  Представитель епископа с ним согласился.
Так как до аутодафе оставалось несколько недель, фра Бласко написал Великому
Инквизитору  с просьбой  рассмотреть это дело.  Великий Инквизитор ответил,
что  не  видит оснований вмешиваться в действия особого трибунала.  Исчерпав
возможности  спасти жизнь грека, фра Бласко продолжил борьбу за его душу. Он
посылал  к  Деметриосу духовных  пастырей,  чтобы  склонить  его к принятию
католической  веры  и  покаянию, что спасло бы его душу и позволило задушить
перед  сожжением.  Но  грек  не  поддавался.  Несмотря на  пытку  и  долгое
заключение,  он  сохранял  ясность  ума  и  на доводы монахов находил более
тонкие контраргументы, приводя последних в неописуемую ярость.
     И наконец, подошел срок аутодафе. Прежде эти торжества не волновали фра
Бласко,  ибо  иудействующие  и мориски, отправляющие запрещенные обряды, так
же,  как  и  протестанты,  были  преступники  в  глазах  бога  и людей, и их
страдания  укрепляли  церковь  и  государство. Но  никто  лучше его не знал
благочестия,  доброты  и  заботы  о ближнем, свойственных греку. Несмотря на
доводы его  коллеги,  по  существу,  очень  жесткого  человека,  фра Бласко
сомневался  в  справедливости вынесенного приговора. Они крупно поспорили, и
дон  Балтазар  обвинил фра  Бласко,  что дружеские отношения с преступником
заслонили  ему само преступление. Сердцем фра Бласко чувствовал, что в этих
словах есть доля правды. Не знай он грека, решение трибунала не вызвало бы у
него  никаких  нареканий.  Но, проиграв тело, он до самого конца боролся за
душу  Деметриоса  и  в ночь перед аутодафе решился на беспрецедентную вещь.
Перед  самым  рассветом  он вернулся в тюрьму инквизиции и приказал провести
его  в камеру грека. Последнюю ночь тот проводил в компании двух монахов.
Фра Бласко отпустил их.
     - Он отказался нас слушать, - сказал, уходя, один из монахов.
     По губам грека пробежала улыбка.
     - Ваши  монахи, без сомнения, достойные люди, сеньор, но их умственные
способности  оставляют желать лучшего.  Прошу  извинить  меня  за  то, что
принимаю  ваше преподобие,  лежа  в постели. Пытка очень ослабила меня, и я
хочу сохранить силы для завтрашнего дня.
     - Не  будем тратить время на любезности, - резко ответил фра Бласко. -
Через несколько часов тебя ждет ужасная смерть. Я бы с радостью отдал десять
лет  жизни,  чтобы спасти тебя, но улики слишком весомы. Но, если ты примешь
католическую  веру, я смогу облегчить твою участь,  освободив от мучительной
смерти в языках пламени. Тебя задушат до того, как загорится костер. Я любил
тебя,  Деметриос, я у тебя в долгу и смогу искупить его лишь спасением твоей
бессмертной  души.  Эти монахи невежественны и необразованны. Я пришел сюда,
чтобы предпринять последнюю попытку и убедить тебя, что ты заблуждался.
     - Вы  только  потеряете  время, сеньор. Мы могли бы использовать его с
большей  пользой, если поговорим, как бывало, о последних часах Сократа. Мне
не  разрешили  взять  в  темницу  книги, но у меня хорошая память, и я часто
находил успокоение, повторяя про себя его предсмертную речь.
     - Я не могу приказывать тебе, Деметриос, но умоляю выслушать меня.
     - Я не вправе отказать вам, сеньор.
     И инквизитор,  обстоятельно и не без убедительности, пункт за пунктом,
изложил   основополагающие   принципы, которыми  церковь  подкрепляла свои
претензии и опровергала утверждения еретиков.
     - Я  бы  перестал уважать себя, - ответил грек, выслушав фра Бласко, -
если  бы  из  страха  перед  мучительной смертью притворился, что согласен с
этими ошибочными, по моему мнению, положениями.
     - Я и не прошу тебя об этом. Я хочу, чтобы ты всем сердцем признал мою
правоту.
     - "Что есть истина?" - спрашивал Понтий Пилат. Человек так же бессилен
изменить  свою веру,  как  и успокоить бушующее море, когда ревет ураган. Я
благодарен вашему преподобию за вашу доброту, и, поверьте мне, я не держу на
вас  зла  за свалившуюся на меня беду. Вы действовали по велению совести, а
что еще можно требовать от человека? Я - старик, и не вижу большой разницы в
том,  умру ли я сейчас или годом позже. У меня к вам только одна просьба, не
забывайте литературу Древней Греции. Она обогатит ваш ум и укрепит душу.
     - Разве ты не страшишься гнева божьего, упорствуя в своем заблуждении?
     - У  бога много имен. Люди зовут его Иеговой, Зевсом, Брамой. Чем имя,
данное ему  вами,  важнее  остальных? Но среди множества приписываемых ему
качеств  главным,  как указывал  еще Сократ, хотя он и жил сотни лет назад,
является  справедливость.  Он, несомненно,  понимает, что человек верит не в
то, во что должен, а в то, во что может, и я просто не могу представить, что
он  будет  карать  свои  создания  за  проступки, в которых они не виноваты.
Надеюсь,  ваше преподобие  не сочтет гордыней мою просьбу покинуть камеру и
позволить мне провести последние оставшиеся часы наедине с собой.