ю северные  провинции.  Смелый  и  хитрый,  отважный  и беспринципный,
благочестивый  и  жестокий,  он  быстро  продвигался  по службе, сначала при
Александре   Фарнеэе, затем при  сменивших его  генералах.  Мануэлю  не
потребовалось  много  времени, чтобы  понять, что сильный всегда прав. И он
беззастенчиво грабил захваченные города и брал взятки. За безупречную службу
он  получил  орден Калатравы и гордо носил зеленую ленту. Еще через два года
ему  пожаловали  титул графа  Сан  Костанцо  в Неаполитанском королевстве с
правом его  передачи. У  прижимистых испанских  королей  вошло в привычку
награждать таким образом отличившихся. Те же могли продать титул незнатным,
но  богатым  людям,  жаждущим  стать дворянами. В итоге, без лишних расходов
казначейства,  обеспечивалось  финансовое благосостояние верных слуг короля.
Но  рыцарь  Калатравы  умело  вкладывал  свои  деньги  и оставил титул себе.
Неоднократно  его  ранили,  последний  раз настолько серьезно, что он чудом
выкарабкался  из  объятий  смерти.  После  этого  Мануэль  больше не искушал
судьбу,  вышел в отставку и решил вернуться в родной город, чтобы жениться.
Его  состояние и заслуги позволяли рассчитывать на невесту из знатной семьи.
А  затем он собирался отправиться в Мадрид и выдвинуться при дворе. Находясь
в  расцвете  сил, он не сомневался, что его честолюбивые замыслы в недалеком
будущем станут реальностью.  Сорокалетний, атлетически сложенный, со жгучими
черными  глазами,  красивыми  усами,  властный и красноречивый, кто знал, до
каких  высот  он  мог  подняться,  используя  предоставившиеся возможности и
знакомства с нужными людьми.

6

     О третьем  сыне, Мартине, достаточно сказать совсем немного. В каждой
семье  есть  своя  белая  ворона,  и  семья  дона  Хуана  де Валеро не стала
исключением  из  общего  правила.  Мартин,  самый  младший из трех братьев и
вообще  последний  ребенок,  рожденный  доньей  Виолантой,  не  обладал  ни
благочестием  Бласко,  ни  честолюбием Мануэля. Он довольствовался тем, что
обрабатывал  тощую  землю, принадлежащую дону Хуану, обеспечивая пропитанием
себя  самого  и  отца  с  матерью.  В  те  времена,  из-за постоянных войн и
притягательности  Америки  для молодых  и  энергичных, в Испании не хватало
рабочих  рук.  Число  умелых и трудолюбивых морисков было невелико, да и тех
вынуждали  покидать страну. Мартин не оправдал возлагавшихся на него надежд,
и  дон Хуан продолжал злиться на младшего сына,  хотя донья Виоланта спорила
с  ним,  довольная  тем,  что  в  доме есть  здоровый и сильный мужчина, не
чурающийся никакой работы. Но самый жестокий удар ждал дона Хуана впереди. В
двадцать  три  года  Мартин  женился на девушке из низшего сословия. Да, она
происходила  из  христианской семьи и имела документы, подтверждающие,  что
четыре предыдущих поколения не имели связей с маврами и евреями, но отец ее
был пекарем. Консуэло, как единственная дочь, наследовала все его состояние,
но  это  не меняло  дела - она принадлежала к сословию лавочников. Шли годы,
Консуэло рожала детей, и тут на дона Хуана свалилось новое несчастье. Пекарь
умер,  дон  Хуан  подавил  вздох  облегчения,  потому  что теперь можно было
продать  пекарню,  и со временем все забыли бы о позоре, запятнавшем их род.
Но  сразу  после  похорон Мартин заявил, что переезжает в город и собирается
продолжить  дело  тестя. Его родители не могли поверить своим ушам. Дон Хуан
бушевал,  донья  Виоланта плакала. А сын резонно заметил, что они стали жить
значительно  лучше, получив приданое Консуэлы, но его уже растратили, у него
четверо детей, а он хочет иметь еще четверых. Денег у них мало, того, что он
выручит  за  пекарню,  хватит  лишь  на несколько лет, и он не видит другого
способа  избежать  нищеты  и  голода.  Утверждение, что печь хлеб недостойно
дворянина,  он счел  нелепым. Мог  же  он пахать землю и выжимать масло из
оливок.
     Семья  Мартина  поселилась  над  пекарней.  Он вставал до зари, выпекал
хлеб,  а  потом ехал на ферму и работал там до сумерек. Его дело процветало,
так  как  хлеб Мартина  нравился жителям, и через год-другой он смог нанять
человека  для  работы  в  поле,  но не проходило и дня,  чтобы он не навещал
родителей.  Он редко приезжал к ним с пустыми руками, и скоро они могли есть
мясо  в  дни,  разрешенные  церковью.  С годами они не становились моложе, и
дону Хуану пришлось признать,  что  подарки  сына  скрашивают  их  старость.
В городе удивлялись, что сын Хуана де Валеро так унизил себя, и мальчишки на
улицах часто  насмешливо  кричали  ему  вслед.  "Panadero,  Panadero",  что
означало - Пекарь, Пекарь,  но Мартин  добродушно  улыбался и не считал, что
чем-то запятнал  свою честь. Был  он щедр,  и ни один бедняк, попросивший
подаяния, не уходил от его пекарни без ломтя свежего хлеба. Он верил в бога,
каждое воскресенье  ходил  к  мессе  и  исповедовался четыре раза в год. В
тридцать  четыре года Мартин слегка располнел, так как любил вкусно поесть и
выпить хорошего вина, и на его круглом, как луна, лице всегда сияла улыбка.
     - Мартин -  хороший  человек,  - говорили о нем в городе - Не слишком
умный и образованный, но добрый и честный.
     Он  любил общение, понимал шутку, многие уважаемые жители заглядывали к
нему поболтать о том о сем, и постепенно люди стали приходить в его пекарню,
чтобы встретиться с друзьями и обменяться последними новостями.
     Мартин  полностью взял  на  себя заботу о  родителях, так как ни фра
Бласко,  ни Мануэль за все годы, проведенные вне дома, не прислали ни гроша.
У первого все уходило на благотворительность, а второй полагал, что никто не
распорядится его деньгами лучше, чем он сам.
     Таким  образом,  в  старости  дон Хуан и донья Виоланта могли надеяться
только на Мартина. Тем не менее они стыдились младшего сына и жалели, что он
так бездарно потратил лучшие годы. Особенно их раздражало то обстоятельство,
что  Мартин  совершенно  не  тяготился своей  судьбой.  Старики  держали на
почтительном  расстоянии  его  плебейскую  жену,  хотя и баловали внуков. Но
гордились они старшими сыновьями, принесшими почет и славу их древнему роду.

7

     Нетрудно  представить, с какой радостью дон Хуан и донья Виоланта ждали
встречи  с  детьми,  которых  не  видели  столько  лет. Фра Бласко регулярно
присылал  им  письма,  но,  так  как  дон  Хуан и Мартин не слишком уверенно
владели  пером,  они  прибегали  к помощи Доминго Переса.  Ответы доставляли
удовольствие  не  только  дону Хуану и Мартину, но и самому Доминго, который
гордился  изяществом  своего стиля. С другой стороны, Мануэль написал только
один раз, когда для получения ордена Калатравы ему потребовалось представить
доказательство чистоты  рода. Дону  Хуану  вновь  пришлось воспользоваться
услугами Доминго, который составил превосходную генеалогию, затем заверенную
в  ратуше,  согласно  которой  род де Валеро, без малейшей примеси еврейской
крови, восходил к королю Кастилии  Альфонсо Восьмому, женатому на Элеоноре,
дочери короля английского Генриха Второго.
     Приезд сыновей совпал с еще одной датой - золотой свадьбой дона Хуана и
доньи  Виоланты. Братья договорились встретиться в двадцати милях от города,
чтобы вместе  въехать   в   Кастель  Родригес.   Торжественная  встреча,
подготовленная жителями,  стала  тем бальзамом,  что излечил сердечную рану
дона Хуана, нанесенную ему бесчестием Мартина. Разумеется, он не мог принять
сыновей   и   их  свиту  в  своем  полуразрушенном  доме,  поэтому  епископу
подготовили  келью  в доминиканском монастыре, а управляющий имением герцога
Кастель  Родригеса  согласился отвести  Мануэлю несколько комнат во дворце,
поскольку хозяин в это время находился в Мадриде.
     И вот настал великий день. Городская знать верхом на лошадях, городские
власти и  священнослужители  на  мулах выехали навстречу братьям. Следом, в
карете,  ехали дон Хуан, донья Виоланта и Мартин с семьей. Наконец, на узкой
пыльной  дороге  показались  желанные  гости.  Фра  Бласко,  в простой рясе
доминиканского монаха,  ехал  бок  о  бок с Мануэлем, гордо восседавшим на
породистом  жеребце,  в  золоченой  сверкающей на  солнце броне. Чуть сзади
следовали   два  монаха-доминиканца,  секретари  епископа,  его  слуги и, в
великолепных   ливреях,  слуги полководца.  Выслушав  приветственные  речи,
епископ справился об отце и матери. Они робко подошли к сыну. Донья Виоланта
уже  опускалась  на  колени,  чтобы  поцеловать  руку  епископа,  но  тот, к
всеобщему восхищению, подхватил ее и, прижав к груди, расцеловал в обе щеки.
Он поцеловал отца и, когда родители отошли к Мануэлю, спросил о Мартине .
     - El  panadero,  -  крикнул  кто-то. - Пекарь. Мартин с женой и детьми
приблизился  к старшим братьям. Бласко встретил его теплотой и сердечностью,
Мануэль  -  довольно  холодно. Консуэло и дети упали на колени и поцеловали
руку  епископа.  Тот  поздравил  Мартина  с  таким многочисленным и здоровым
потомством.  В своих  письмах дон  Хуан и донья Виоланта писали о женитьбе
Мартина  и  его  детях,  не  решаясь,  однако, упомянуть о том, что тот стал
торговцем. Они понимали, что правда выплывет наружу, но всем сердцем желали,
чтобы  это  произошло  как  можно  позже. После довольно долгого спора, кому
ехать  справа, а кому слева от виновников торжества, кавалькада двинулась к
городу.  Как  только епископ и капитан въехали в ворота, зазвонили колокола,
трубачи  поднесли трубы к губам,  барабанщики ударили в барабаны. Улицы была
заполнены толпами людей, и на всем протяжении пути к кафедральному собору их
сопровождали восторженные крики и аплодисменты.
     За  службой  в  соборе  последовал  банкет в ратуше, и радушные хозяева
заметили, что, несмотря на праздник, епископ не ел мяса и не пил вина. Затем
он выразил желание побыть в кругу семьи, и Мартин сходил за матерью, которая
вместе с  Консуэло  и детьми ушла в дом пекаря. Когда они вернулись, Бласко
беседовал  с  отцом,  но  едва они  вошли  в  комнату, распахнулась дверь и
появился Мануэль с почерневшим от ярости лицом.
     - Брат, - обратился  он  к  епископу, - тебе известно, что Мартин, сын
дворянина, стал кондитером? Дон Хуан и донья Виоланта побледнели.
     - Не кондитером, - ответил Бласко, - а пекарем.
     -Ты хочешь сказать, что знал об этом?
     -  Да.  Хотя  мои  священные  обязанности  не  позволяли заботиться о
родителях,  как  мне  того  хотелось,  я следил за ними издалека и постоянно
поминал их в молитвах. А приор нашего ордена в этом городе информировал меня
о их жизни.
     - Но как ты позволил ему опозорить нашу семью?
     - Наш брат Мартин добропорядочен и благочестив. Его уважают в городе, и
он  щедр  к  беднякам. Он  обеспечил  нашим родителям спокойную старость. В
создавшейся ситуации он не мог поступить иначе.
     - Я  -  солдат, брат, и ставлю честь превыше всего. Он перечеркнул все
мои планы.
     - Я в этом очень сомневаюсь.
     - Откуда у  тебя  такая уверенность? - вспыхнул Мануэль. - Ты даже не
знаешь, что я хотел предпринять.
     Тень улыбки на мгновение пробежала по лицу епископа.
     - Тебе бы следовало знать, брат, что любые подробности наших личных дел
становятся  известны  слугам.  Мы  провели  вместе два дня. В общем, до меня
дошли  слухи,  что  ты приехал сюда не только из-за тоски по дому, но и для
того,  чтобы  найти  жену  благородной крови. И  будь  уверен, несмотря на
занятие  нашего  брата,  титул, пожалованный тебе его величеством, и деньги,
заработанные   на  королевской службе,  позволят  тебе  без  труда  достичь
поставленной цели.
     Мартин,  ничуть  не  смущаясь,  выслушал  эту  перепалку  и  добродушно
улыбнулся.
     - Не забывай, Мануэль, - добавил он, - что Доминго Перес проследил наш
род  до  короля Кастилии и короля Англии. Любая семья сочтет за честь отдать
за тебя свою дочь. Доминго говорил мне, что один из английских королей любил
печь торты. И нет ничего удивительного в том, что его потомок выпекает хлеб,
тем более что, по общему мнению, это лучший хлеб в городе.
     - Кто такой Доминго Перес? - надулся Мануэль.
     На этот очень непростой вопрос Мартин нашел лучший ответ:
     - Человек большой учености и поэт.
     - Я его помню, - кивнул епископ. - Мы вместе учились в семинарии.
     Мануэль нетерпеливо дернул головой и повернулся к отцу:
     - Почему ты позволил ему обесчестить нас?
     - Я сделал все, что в моих силах, чтобы отговорить его, - оправдывался
дон Хуан.
     Мануэль гневно взглянул на младшего брата:
     - Как  ты  посмел  ослушаться  отца?  Его  слова должны быть для тебя
законом.  Назови  мне  хоть  одну  причину,  только одну, почему ты, презрев
приличия, унизил себя, став пекарем?
     - Голод, - коротко ответил Мартин.
     Мир,  казалось,  обрушился, словно кирпичная стена. Дон Мануэль чуть не
задохнулся от ярости. На губах епископа задрожала слабая улыбка. Даже святым
не  чужды человеческие слабости, и за два дня, проведенные вместе, он пришел
к  заключению, что  не любит своего брата.  За это он винил только себя, но
всего  его  христианского  сострадания не  хватило  на то, чтобы перебороть
ощущение того, что дон Мануэль высокомерный, жестокий и грубый человек.
     Неловкое молчание прервал приход двух дворян, возвестивших о начале боя
быков. Епископа  и  дона  Мануэля  усадили  в ложе  для  почетных  гостей.
Муниципалитет не пожалел денег, чтобы купить лучших быков, и коррида удалась
на  славу. Потом епископ и монахи-секретари удалились в монастырь, Мануэль -
во дворец герцога, а горожане еще долго не расходились по домам, и, заполнив
таверны,  оживленно  обсуждали подробности этого волнующего дня, но в конце
концов Доминго Перес добрался до дома сестры.

8

     После  ужина  Доминго,  как обычно, поднялся к себе. Минут через десять
Мария  последовала  за ним.  Еще  снизу  она  слышала громкий голос брата,
читающего  вслух  какую-то  пьесу. Постучав и не получив ответа, она открыла
дверь  и  вошла.  Всюду,  на  полу, столе,  незастеленной кровати, шкафу для
одежды лежали книги. Доминго, в сорочке и штанах, продолжал декламировать,
не  обращая  внимания на ее приход. Мария тяжело вздохнула, устав бороться с
беспорядком в комнате брата.
     - Доминго, я хочу поговорить с тобой.
     -Не  перебивай,  женщина. Вслушайся  в великолепные строки, написанные
величайшим гением нашего времени.
     Мария топнула ногой:
     - Положи книгу, Доминго. У меня важное дело.
     - Уходи! Что  может  быть  важнее  плодов  божественного вдохновения,
осенившего несравненного Лопе де Вега.
     - Я  не  уйду, пока ты не выслушаешь меня. Доминго раздраженно швырнул
книгу на кровать.
     - Говори,  что  тебе  надо,  да побыстрее, и уходи.
     Мария  сообщила ему рассказ Каталины о том, что к ней явилась пресвятая
дева и обещала, что епископ, сын дона Хуана де Валеро, излечит ее.
     - Это был сон, моя бедная Мария, - вздохнул Доминго, когда та закончила
пересказывать историю Каталины.
     - Именно это я ей и сказала. Но Каталина утверждает, что она не спала,
и я не могу убедить ее в обратном.
     Доминго обеспокоился:
     - Давай спустимся вниз. Я хочу услышать все от нее самой.
     Второй  раз  Каталина  рассказала о  чудесной  встрече.  У  Доминго не
осталось сомнений, что она верит в каждое сказанное ей слово.
     - Почему ты так уверена, что не спала, дитя?
     - Да  кто  спит по утрам? Я только вышла из церкви. Я плакала и пришла
домой  с  мокрым  носовым  платком.  Разве  я могла вытирать глаза во сне? Я
слышала  колокольный  звон, возвестивший о прибытии епископа и дона Мануэля,
трубы и барабаны, восторженные крики встречающих.
     - Сатана хитер  и  коварен.  Даже  мать Тереза де  Иисус, монахиня,
основавшая   все   эти  монастыри,  долго  опасалась, что  открывшиеся  ей
видения - дело рук дьявола.
     - Разве  мог дьявол принять образ милосердной и доброй пресвятой девы,
когда она говорила со мной?
     - Дьявол - хороший актер, - усмехнулся  Доминго. - Когда  Лопе де Руэда
сердился  на актеров, он говорил, что, согласись дьявол играть в его труппе,
он  бы без  колебаний продал ему  души  остальных.  Послушай,  милая, нам
известно,  что некоторые  благочестивые  люди удостаиваются  чести увидеть
собственными  глазами  нашего божественного господина и его мать,  пресвятую
деву.  Но  они добиваются этого молитвами, постами и смирением, посвятив всю
жизнь  служению  богу. Что  сделала  ты,  чтобы  получить  то,  чего другие
достигают ценой многолетнего самопожертвования?
     - Ничего, - ответила Каталина - Но  я  бедна  и несчастна. В молитвах я
просила деву Марию помочь мне и она пожалела меня.
     Доминго  помолчал.  Решительность Каталины  пугала  его. Она  даже не
представляла тех опасностей, что ждали ее на этом пути.
     - Наша  святая  церковь  не  жалует тех, кто утверждает, что общался с
небесами.   Страна   наводнена  шарлатанами,  наделенными,  по  их  словам,
сверхъестественными  способностями.  Некоторые бедолаги  верят  в  то,  что
говорят.  Многие  же  пытаются использовать  эти видения,  чтобы приобрести
славу  и  деньги.  Этими  людьми  занимается  Святая  палата,  так что часто
подобные  утверждения могут вызвать волнения среди невежественных и привести
к  ереси.  Одних  сажают  в  тюрьму,  других бьют кнутом, третьих сжигают на
костре. Я умоляю тебя никому не говорить о том, что произошло.
     - Но дядя, милый дядя, речь идет о моем счастье. Все знают, что во всем
королевстве  нет  более  святого человека, чем епископ. Даже клочки его рясы
имеют  чудодейственную силу.  Как я могу молчать, когда сама пресвятая дева
сказала,  что  он  излечит  меня от увечья,  которое лишило меня любви моего
Диего?
     - Дело  касается не  только  тебя, - продолжал До минго - Если Святая
палата заинтересуется тобой, возможно,  вспомнят  и обо мне. У инквизиции
долгая память. Если нас посадят в тюрьму, твоей матери придется продать дом,
чтобы  оплатить  наше  содержание  там,  а  ей самой останется лишь просить
милостыню  на  улицах. Подумай  об  этом.  По крайней мере, обещай мне, что
будешь молчать, пока мы хорошенько все не обсудим.
     Озабоченность и страх, звучащие в его голосе, убедили Каталину.
     - Хорошо, я согласна, - сказала она.
     - Ну  и  отлично. А теперь давайте ложиться спать. Сегодня был тяжелый
день.
     Поцеловав ее,  Доминго  пошел к себе, но, поднявшись на пару ступенек,
позвал сестру.
     - Дай  ей  слабительное, - прошептал он, когда Мария подошла к нему. -
Если  у  нее  очистятся  внутренности, она  станет сговорчивее, и мы сможем
убедить ее, что это был всего лишь печальный сон.

9

     Но  слабительное не оказало нужного действия, во всяком случае того, на
которое  рассчитывал  Доминго. Каталина  продолжала упорствовать в том, что
видела святую деву и говорила с ней. Она так живо описывала эту встречу, что
привела  в  замешательство  Марию Перес. На следующий день, в пятницу, Мария
пошла  на  исповедь.  Отец  Вергара  много  лет  был  ее исповедником, и она
прониклась  полным  доверием к благочестивому доминиканцу. Получив отпущение
грехов,  она  пересказала  историю  Каталины  и  многое из того, что говорил
Доминго.
     - Смирение  и  здравый смысл твоего брата поистине удивительны, потому
что  никто  не мог  ожидать  от  него ничего подобного. Такое дело требует
осмотрительности. Тут нельзя спешить. Не должно быть никакого скандала, и ты
обязана  приказать  дочери никому не говорить об этом. Я подумаю о том, что
можно предпринять, а при необходимости переговорю с приором.
     Отец Вергара исповедовал не только Марию, но и ее дочь и знал их обеих,
как только исповедник может знать своих грешников. Он не сомневался, что это
простые,  честные,  бесхитростные,  богобоязненные люди. Даже Доминго не мог
повлиять  на  их искренность и прямоту.  Каталина, понимал он, благоразумная
девушка,  с  головой  на  плечах,  и  если  она  не  смирилась с увечьем, то