-- в
казенных домах барачного типа. Я -- согласилась.
     Ну и работенку же я выхлопотала себе! В нее  входило  все:
расстановка  рабочей  силы  на  участке  -- куда печников, куда
плотников,  куда  жестянщиков;   обходы   и   обмеры   квартир;
проведение  собрания  с  жильцами  по  вопросам  санитарии и по
другим вопросам,  а  кстати  и  ловля  жуликов  электроэнергии;
обеспечивание  особых  приезжающих жильцов квартирной мебелью и
постелями; ну и все виды ремонтов жилых домов. 0бъектов  много,
расстояния  большие,  и я села на велосипед. Более бестолковой,
несогласованной и нелепой  деятельности,  которой  я  занялась,
по-моему, нет нигде и быть не может. У печников есть кирпич, но
нету  раствора, или наоборот; у плотников -- нету досок нужного
размера и скоро не будет! А в кубовой  водогрейке  --  вода  не
греется,  потому  что  уголь не подвезли, а не подвезли потому,
что лошадь заболела, а заболела потому,  что  подлец-возчик  ей
набои  сделал на шее... ну и т.д., и во всем так, и всегда так!
Закрутилась я в работе, как белка в колесе, и почти с такой  же
продуктивностью.  Езжу на велосипеде по объектам, согласовываю,
увязываю, выпрашиваю, даю распоряжения,  а  толку  очень  мало!
Впрочем,  одно-единственное  полезное  дело я все-таки сделала.
Очень нужное дело. Но об этом после.
     Дома у себя я не видела никаких изменения. Мария Яковлевна
была со мною всегда ровной, называла меня ласкательным  именем,
понемножку,  но  давала  что-нибудь  по дому. Всю самую трудную
работу я  делала  сама,  ее  не  допускала.  Сынок  мой  больше
находился у моей матери. Однажды Мария Яковлевна попросила меня
купить  для  нее  курочек,  она ухаживать за ними любила. Через
несколько дней подвода с клеткой и 12-ю курами стояла у  нашего
сарайчика.  Денег  у нас собиралось много: все трое -- я, муж и
сынок мой -- получали деньги. Я без счета бросала эти деньги  в
ящик комода и никогда не закрывала их на ключ. Считать деньги в
присутствии  свекрови  мне  было  как-то  неловко, и я часто не
знала даже, сколько у  нас  денег.  Ничего  худого  я  дома  не
замечала,  только  Володя  мой  стал как-то молчаливее со мною,
замкнутее, и я думала -- устает он, сильно устает, надо бы меры
принять. Но  сутолока  буден,  хлопотливая  работа  мешали  мне
вплотную подойти к этому делу. Шло время. Как-то вечером, после
работы,  я  на кухне что-то делала. Моя соседка -- Нюра Лаптева
-- приблизилась ко мне и говорит вполголоса:
     -- Послушай, я давно хочу сказать тебе... да неприятно мне
это, как-то совестно...
     -- О чем, Нюра? Говори, не бойся. Я же  знаю,  что  ты  не
сплетница, и я поверю тебе.
     --  Не  мое  это  дело,  но  я не могу больше слушать, как
обманывают  тебя...  А  ты  такая  доверчивая,  ты  ничего   не
замечаешь... А стена-то тоненькая, мне все-все слышно.
     --  Да  о  чем  ты?  Какая  стена?  --  и  я  уже невольно
заволновалась, предчувствуя недоброе.
     -- Да наша общая стена! Когда ты на работе, твоя  свекровь
поедом  ест  Володю  --  разводись!  Нечего тебе чужого ребенка
кормить... На велосипеде касается, ровно мужик.  И  на  работе,
говорят,  вечно  вокруг  нее  мужики.  Разводись! Мы тебе такую
кралю найдем!.. Дядя Саша, -- говорит, -- тебе полдома  отдаст,
только брось эту...
     --  А  он  что?  Володя  что  отвечал?  -- спрашиваю я уже
каким-то чужим голосом, до того меня  ошеломило  это  признание
Нюры.
     -- Володя? -- А он всегда молчал, твой Володя.
     Я  ушла  в комнату. С тех пор я затаилась. Вот оно что, --
думала я, -- значит я жестоко ошиблась...  Значит,  культурная,
грамотная  мать,  постоянно  читающая  библию,  --  может  быть
червем, разъедающим яблоко -- семью своего сына! Или я негодна,
не сумела быть хорошей невесткой? Да нет же! Я доверила ей все:
рассказала о себе, раскрыла, как говорится, душу; отдала на  ее
усмотрение  весь наш бюджет; относилась ласково, внимательно. И
вот тебе на! А Володя? Почему же он молчит со мной? Где же наше
единство во всем?.. Я знала от Володи -- он  очень  любит  свою
мать,  что  у  него  сильно  развито  чувство долга в отношении
матери!.. Тогда -- как же мне  быть?  Встать  между  матерью  и
сыном?  -- Нет, это невозможно. А ну, кто бы встал между мною и
моим сыном? Что бы я сделала? Что? С такою логикой  суждений  я
поняла:  мне  надо  уступить. Мать и сын -- едины, чужому места
нет! Но я не учла только одного: мой-то сын -- крошка! А ее сын
-- мужчина. Рано или поздно мужчина покинет мать и уйдет к  той
женщине, которую полюбит. Я оказалась на стороне матери потому,
что  сама  была  матерью.  Молча  я стала готовиться к уходу из
дома. Однажды Володя ушел  на  работу,  мы  остались  с  Марией
Яковлевной   вдвоем.   Я,   наконец,  сказала  ей:  "Все  будет
по-вашему, Мария Яковлевна. Я ухожу от  вас.  Володя  только  с
вами  решал  нашу  судьбу, мне он -- ничего никогда не говорил.
Оставайтесь с ним. Вещей я никаких брать не буду. Возьму только
носильные вещи свои и  сына.  Комнатка  у  меня  есть  на  моем
участке..."
     Свекровь  только и сказала: "Вот и хорошо! Давно тебе надо
было понять, что вы -- не пара с ним. Ничего, ты  найдешь  себе
другого..."
     Я  присела  около  комода  и стала выкладывать свои вещи в
чемодан, слезы мешали мне видеть... Было 11 часов  утра.  Вдруг
дверь  внезапно  раскрылась и на пороге встал Володя. В рабочем
костюме, даже руки не вымыты. Он осмотрел все, помолчал, потом:
"Что здесь происходит? -- спросил нас обеих. Ответила мать: "Да
вот К. собирается покинуть нас, понимаешь ли, пусть уходит, раз
ей здесь жить не по душе, не удерживай ее!
     Никогда в такое время дня --  в  самый  разгар  работы  --
Володя не появлялся дома. Что его заставило бежать домой? Какое
предчувствие?  Вдруг  он  сел,  обхватил голову руками и молчал
минут десять. Потом заговорил:
     -- Мама, я всегда любил и люблю тебя. Все, что хочешь -- я
готов сделать для тебя. Но не требуй невозможного!  К.  --  моя
жена!  Я  --  люблю  ее... Уходи, мама, оставь нас. Иди к брату
Саше, у него весь дом пустой. Мы будем тебе помогать.
     -- Щенок! Дрянь! -- только и воскликнула Мария  Яковлевна,
быстро  оделась  и  выбежала  из  дома. Володя на работу уже не
пошел, и мы -- наговориться не могли с ним, как  будто  век  не
видались.
     Вскоре  произошли  очень тяжелые события: арестовали моего
дядю, мужа тети  Фени,  машиниста,  водителя  поездов.  Дядя  в
прошлом был революционер, член РСДРП. В 1918 году в Донбассе, в
Рутченково,  он  был  первый  организатор и секретарь партийной
ячейки. Кстати, в этом же 18 году он принимал Никиту Сергеевича
Хрущева в партию. Дядя был преданнейший коммунист, бескорыстный
и душевно чистый человек. Когда на  Донбасс  напали  деникинцы,
дядя  с тетей бежали, не успев даже забрать детей -- Федю, Машу
и Колю. Дети остались на руках рабочих шахтеров, их каждую ночь
перепрятывали  по  подвалам.  Если  бы  кто-нибудь  из  рабочих
оказался  предателем,  детей неминуемо убили бы деникинцы. Но в
то время предателей еще  не  было!  Приехав  в  железнодорожный
поселок,  где  жили  все  родственники и его, и тети Фени, дядя
организовал и  здесь  первую  партийную  ячейку.  Работал  дядя
машинистом,  а  партработой  занимался по совместительству, без
вознагражденья.
     Прошли годны, и все изменилось, все стало  совсем  другим!
Тихо,  незаметно  дядя  ушел  от партийной работы, а потом и из
партии. Водил свои поезда,  читал  сочинения  Ленина  и  всегда
молчал.  Только  со мною был почему-то более общителен, со мною
пускался иногда в длинные разговоры. Я тогда еще девочкой была,
пионеркою, когда дядя посадил меня к себе на колени  и  сказал:
"Слушай, запомни и молчи о том, что узнаешь: В.И.Ленин, умирая,
письмо  оставил,  завещание.  В  этом письме он советовал -- не
допускать Сталина к  руководству  партией.  Он  назвал  Сталина
плохим  товарищем  и  грубым человеком..." Я навсегда запомнила
эти слова дяди.  С  тех  пор  прошли  годы...  И  вот  --  дядю
арестовали!  За  что?  За  что?  Этот вопрос -- за что? -- эхом
повторялся по стране, слетая с миллионов уст страдающих людей.
     В то же самое время арестовали дядю моего Володи  --  мужа
Клавдии  Яковлевны.  Василий Николаевич имел несчастье родиться
далеко до революции 17-го года. Имел несчастье получить военное
образование и стать офицером царской армии. Все это было  давно
забыто,  и  Василий Николаевич мирно работал бухгалтером в ж.д.
депо. Вспомнили! Кому-то  надо  же  было  вспомнить  офицерское
прошлое  этого  добродушного,  веселого  человека!  И -- взяли,
навсегда  взяли...  Василия  Николаевича  я  знала  только   по
рассказам  Володи,  но  никогда  не  встречалась с ним. Супругу
Василия Николаевича, Клавдию Яковлевну, я знала  очень  хорошо.
Насколько  тих  и  скромен  был  Василий  Николаевич, настолько
громобойна была  Клавдия  Яковлевна.  Учительствовать  она  уже
давно  не  могла из-за вульгарного обращения с детьми. Была она
также  большим  мастером  устраивать  скандалы   и   дебоши   в
магазинах,  на  базаре,  в  уличных  очередях. Ее, как правило,
всюду пропускали без  очереди,  т.к.  Клавдия  Яковлевна  часто
появлялась   с  палкой  и,  осыпая  очередь  площадной  бранью,
недвусмысленно   размахивала   по   сторонам    этой    палкой.
Огненно-рыжая,  всегда  неопрятно  одетая, с голосом грубым, не
женским, она производила впечатление гром-бабы, каковой и  была
по  сути.  Ее  боялись  и  не  хотели  с  ней  связываться  все
поселковые обыватели. Сильная и наглая была Клавдия  Яковлевна!
Впрочем,  каких-либо  подлых и грязных дел за нею не числилось.
Но если бы рядом с  Клавдией  Яковлевной  поставить  ее  сестру
Марию Яковлевну, то получился бы контраст неба и земли, а может
быть,  еще резче. Ибо Мария Яковлевна была воплощением монахини
-- с ее сухонькой фигуркой, с личиком, на котором карие  глазки
почти  всегда  скрывались  за полуопущенными веками, с голоском
тихим   и   ласковым,   с   какой-то   как   будто    нарочитой
медлительностью  в  движениях.  И  эти  женщины были -- сестры!
Что-то карикатурное было в  обеих,  только  не  добродушное,  а
злое.
     С уходом Марии Яковлевны от нас я решила, что все кончено!
Можно  жить  спокойно.  И я снова ошиблась, беспокойство только
теперь и началось. Я продолжала работать, ездить на велосипеде,
что-то увязывать, согласовывать, доставать, урегулировать и пр.
Ко мне домой нередко заходила одна женщина с маленьким ребенком
на руках -- деревенская нищенка. Я никогда не пропускала случая
-- нагреть воды, взять ее девочку и выкупать в ванночке.  Потом
я  одевала  на девочку вещички моего сына, кормила их хорошо, с
собой  давала  еду  и  отпускала.  Кто-то  сильно  обидел   эту
молоденькую  женщину из деревни, почти неграмотную и достаточно
миловидную;  кто-то  использовал  ее  неопытность  и  бросил  с
ребенком  на  руках.  Я  задумалась  над  ее  судьбою  и решила
радикально переделать всю ее жизнь, вырвать  ее  из  деревни  и
поставить на ноги, дать ей жилье и работу в поселке. Мысленно я
набросала  план  своих действий. Я посоветовалась с Володей, но
он только рукой махнул и коротко сказал: -- "Валяй, филантроп!"
-- План мой был довольно-таки  рискованный,  меня  за  эти  мои
"художества" вполне могли выгнать с работы.
     На   моей  несусветной  работе,  преисполненной  сплошными
"неполадками",  "недостатками",  да  еще  угрозами,   с   одной
стороны,  начальства,  с  другой -- жильцов, -- убеждали меня в
необходимости -- плюнуть на все и уйти. Но уйти просто так,  не
сделав  ни одного "настоящего дела" было не в моем характере. И
я начала действовать! Раньше всего я свою подзащитную  взяла  к
себе  на  работу  --  воду  греть  в кубовой, оформила ее честь
честью. На моем участке стоял дом -- детские ясли. Попасть туда
любому ребенку было так же  трудно,  как  и  получить  работяге
казенную  квартиру. Я пообещала заведующей яслями срочно начать
у них ремонт печей, а она должна  взять  к  себе  сверх  всякой
нормы  еще одного ребенка. Заведующая немедленно согласилась, и
ребенок был водворен. Дальше -- комната --  едва  ли  не  самый
трудный  этап  во  всей  операции.  У меня была под замком одна
резервная комнатка -- 8  кв.м.,  на  всякий  случай.  Не  долго
думая, я оборудовала комнатку необходимым инвентарем, прописала
в  ней  свою  подзащитную  Паню  с  ребенком и никому ни гу-гу.
Только удвоила рвение на своей безнадежно-дурной работе.  Через
некоторое  время  разразился скандал! Комнатка -- понадобилась.
Срочно! А комнатки-то и нету. Как так?  Кто  занял?  Немедленно
выселить!
     -- Не могу выселить.
     -- Почему?
     --  Потому  что  ее  занимает  женщина с ребенком. Женщина
работает, и они прописаны в этой комнате.
     -- Кто прописал ее? Кто устроил все это?
     -- Я -- устроила!
     -- Ты?... Зачем?
     -- Потому как в нашей стране победившего социализма  нищих
не может быть, нет для них места!
     -- О-о-о, идиотка!! Пиши заявление об увольнении!
     --  (после  паузы) Значит, в стране победившего социализма
нищие, по-вашему, должны быть? Я была  о  вас  лучшего  мнения,
начальник...
     -- Пиши заявление. И чтобы духу твоего здесь не было!
     --  Я  не  знаю,  начальник,  кто  вы  будете  -- осел или
типичный  прохвост,  но  заявление  --  нате,  оно  давно   уже
заготовлено.
     На  этом  мы  расстались.  Тем  более, что недели две тому
назад всему этому триумвирату -- начальнику, его заместителю  и
главному  инженеру -- нанесла весьма ощутимую неприятность. Шла
подписка   на   очередной   заем.   Средней   руки   начальство
(профсоюзники,  парткабинетчики)  из  кожи  лезли  вон, вызывая
простых работяг на полутора и на двухмесячный  оклад  подписки.
Работяги  же  мялись,  жались,  но  лезли  в это ярмо. У меня в
голове созрела идейка кое-какая, и я попросила слово. В  весьма
выдержанных,  газетно-штампованных  выражениях  я поблагодарила
партию и правительство за оказанную народу честь -- подписаться
на очередной заем. Из любви к нашему родному  другу  и  учителю
товарищу Сталину, я лично подписываюсь на три оклада! И вызываю
последовать моему примеру -- начальника Ж.К., его заместителя и
гл.   инженера!   --   Эти  гуси-лебеди,  скроив  кисло-сладкие
физиономии, вынуждены  были  подписаться.  Надо  сказать,  что,
кроме  бухгалтерии,  никогда  никто  не  знал,  на  какую сумму
подписываются сами начальствующие -- хозяева нашей жизни.
     Рассталась я с этой бестолковой работой. Я еще очень нужна
была своему сыну, мне нигде не нужно было работать. Мальчик рос
болезненным,  у  него  начал  развиваться   рахит   и   большая
восприимчивость  к  простуде.  Очень  часто у него были вспышки
температуры -- начало воспаления легких, как говорили врачи. Но
стоило мне сделать мальчику горчичное обертывание, как  высокая
температура   падала   и  ребенок  приходил  в  свою  норму  --
нерадостную  для  меня  норму.   Он   очень   плохо   ел,   был
иссиня-бледненький,   когда  спал  --  глазки  его  никогда  не
смыкались плотно.  Врачи  редкий  месяц  не  посещали  нас,  но
посещали  охотно:  я  давала  за  эти визиты немалые деньги. За
питанием для него -- за рисом и фруктами -- я постоянно  ездила
в  Москву...  Каждый  раз я вспоминала при этом наши поселковые
дивные сады! Мы выросли на этих своих фруктах, чего-чего только
в наших садах  не  было!  Яблоки:  антоновка  --  всех  сортов,
грушовка, карабовка, коричневый ранет-анисовка, китайка, лопух,
бабушкина,  бель  наливная...  И  куда  все  делось?  Вырубили,
говорят. А зачем -- вырубили?  Земля,  говорят,  под  колхозные
посевы пошла...
     Малыш  мой  был не только хилым и болезненным ребенком, он
плохо   развивался.   В   три   года   он   говорил   так:   --
Ма-щи-чан-бук-дать!  Это  он  хотел  порадовать  меня  и просил
кушать. Однажды сидит и  распевает:  --  убака-увава-сюня-я!  Я
долго  расшифровывала  эти  его  убака-увава.  С большим трудом
догадалась: "Широка, глубока, сильна"! слова песенки про Волгу,
очень модную тогда. Только  я  и  догадывалась,  что  он  хочет
сказать.  Да  вот  еще бабушка, моя мама, очень преданно и всею
душой полюбила моего сына. А сестра Шура и брат Володя  терпеть
малыша не могли! Очень часто о нем говорили -- "не наша порода"
и никогда не брали его на руки. Слава Богу, я имела свое жилье,
имела  защитника-мужа  и  могла больше не встречаться со своими
родственниками! Сын и муж стали для меня  моим  дыханием,  моей
жизнью.
     А  настоящие  беспокойства  только  начались!  Володя стал
приходить домой  с  лицом  озабоченным  и  замкнутым.  Я  стала
спрашивать  --  почему?  Что  с ним? Что произошло? Он только и
ответил: "Власов вызывает". -- Та-ак! Все ясно:  Это  действует
Мария  Яковлевна!  Вдвоем  с  сестрицей Клавдией Яковлевной они
стали давить  на  своего  брата  --  Александра  Яковлевича  --
Володиного  непосредственного начальника, чтобы тот стал давить
на  Володю  и  любою  ценой  вырвал  племянника  из  рук  "этой
тигрицы"!  Александр  Яковлевич  пригласил  на  помощь парторга
Власова. Последний  --  охотно  согласился.  Он  стал  вызывать
Володю:  "С  кем ты связался? У нее дядя -- враг народа! Бросай
ее, она тебя  к  добру  не  приведет!"  --  Володя  ему  только
ответил:  "А  пошел  ты!.."  -- и больше к Власову в кабинет ни
ногой.
     Тучи продолжали собираться  над  нашими  головами.  Сестры
прибегли  еще  к одному средству: хорошо зная, как Володя любил
Василия Николаевича, они вызвали Володю к себе и стали  уверять
его,  что  это  я  написала  заявление  в ГПУ, что это я, желая
отомстить Клавдии Яковлевне за ее  бесчисленные  оскорбления  в
мой  адрес,  посадила  ее мужа. Я спросила Володю: "И ты веришь
этому?" -- Он ответил мне: "Никогда!" -- Тогда я спросила  еще:
"А  как  ты думаешь, эти трое Яковлевичей с помощью Власова, не
смогут ли они "организовать дело" против меня и убрать с дороги
лет на десять?" -- "Вот этого-то я больше  всего  и  боюсь!  --
сказал  Володя. -- Время такое, что люди -- дешевле дров стали,
а эти мои родственнички -- ни перед  чем  не  остановятся!"  --
"Тогда",  --  начала  я.  --  "Уедем! -- подхватил Володя, -- и
уедем немедленно! И как можно дальше!"
     Я сказала Володе после некоторого раздумья:
     -- А ты не находишь, друг Володя,  что  мать  твоя,  Мария
Яковлевна, за пояс заткнет и Миледи, и кардинала Ришелье вместе
взятых,   по   части   интриг?  И  маскировка  у  нее  монашья,
ханжеская...
     -- Не забывай, она мне --  мать!  --  резко  оборвал  меня
Володя.
     --  Ну,  хорошо,  хорошо.  Но  и ты должен по крайней мере
знать: деньги наши общие, которые я не считая бросала в  ящичек
комода  -- почти все выгребались и отсылались Марией Яковлевной
в неизвестные нам  адреса.  Даже  куриные  яйца  от  наших  кур
никогда  не  попадали  к  нам на стол, а шли в дом ее сестры --
Клавдии Яковлевны. Зачем  она  так  безжалостно  расхищала  наш
труд,  нашу едва начавшуюся жизнь? Ведь обычно, начинающим жить
людям помочь стараются, оберегают их, а тут?.. Эх!..
     -- Ладно! -- сказал Володя  --  теперь  мы  начнем  все  с
начала. Действуй!..
     -- А куда мы поедем? -- спросила я.
     --  А...  ну  хотя  бы к брату моему, к Алехе, он сейчас в
Сибири живет, далеко. Да, к нему и поедем! -- бесповоротно,  на
ходу порешил Володя.
     Я  как-то быстро постаралась распродать наш домашний скарб
-- койку, кушетку, стулья и т.д. Тогда,  в  те  годы  всего  не
хватало,  люди  на  все бросались, чтобы как-то обеспечить свой
быт. Мне, за которой шла нешуточная охота самого Власова, нужно
было как можно скорее бежать  из  поселка.  Деньги  были  очень
нужны.  Сыночка  я  брала с собой, хотя мама и уговаривала меня
оставить ей малыша. Да куда там! Я без  него  не  могла  и  дня
прожить. Я все могла вынести и пережить, кроме разлуки с ним.
     Багаж  мой  оказался  все  же  очень  большим  и  тяжелым.
Огромная корзина с зимней