ого барьера  между  собою  и
мистером Брэндоном, он остановился и безмолвно уставился ему в лицо.
     - Разрешите спросить, мистер Фитч, чему я обязан честью  видеть  вас  у
себя? - воскликнул Брэндон после минуты недоуменного ожидания.
     - Честью!.. Ха-ха-ха! - вскричал мистер Фитч в  самом  сардоническом  и
вызывающем тоне. - Честью!
     - Честь или не честь -  как  вам  угодно,  милейший,  но  уж  никак  не
удовольствие, могу вас заверить! - сказал Брэндон с раздражением.  -  Скажем
тогда просто: каким чертом вас сюда принесло?
     Фитч плюхнул альбом на стол прямо Брэндону под нос и сказал:
     - Вот что принесло меня сюда, сэр - етот альбом;  или  прошу  прощения,
этот альбом - ха-ха-ха!
     - Ага, понимаю! - сказал мистер Джордж и, не удержавшись, улыбнулся.  -
Я с вами сыграл жестокую шутку, Фитч, украв у вас  стихи;  но  в  любви  все
средства хороши.
     - Фитч, сэр? Для вас я не  Фитч!  Быть  со  мной  на  короткую  ногу  я
позволяю только людям чести, да  -  а  не  жуликам,  сэр;  и  не  мерзавцам,
лишенным сердца! Повторяю, сэр, мерзавцам! Гадам, сэр; п-подлецам, сэр!
     - Подлецам, сэр?! - рявкнул, вскочив, мистер Брэндон. -  Подлецам!  Вы,
грязный шарлатан из лондонских подонков! Вон отсюда, сэр, или я вас вышвырну
в окно!
     - Вот как, сэр? Попробуйте, сэр: только не  выйдет,  руки  коротки!  Я,
сэр, художник, и ничуть я вас не хуже. Мошенник, негодяй, предатель!  А  ну,
подойди!
     Мистер Брэндон, несомненно, подошел бы, когда бы его не остановило одно
обстоятельство; и заключалось оно в том,  что  Фитч  выхватил  из-за  пазухи
блеснувший в воздухе длинный и  острый  средневековый  кинжал,  составлявший
часть его артистических принадлежностей и коим он не позабыл вооружиться для
этой встречи.
     - Подойди, предатель! - вопил Фитч, размахивая грозным своим оружием. -
Тронь меня пальцем, и  я  вонжу  клинок  в  твое  черное  сердце!  Ха-ха-ха!
Дрожишь?
     Брэндон, аристократ Брэндон, и впрямь немного побледнел.
     - Спокойно, сэр, - сказал он, - чего вы хотите? Уж  не  думаете  ли  вы
запугать меня вашими нелепыми мелодраматическими выпадами? В  конце  концов,
это было только шуткой, сэр, и я сожалею, что она вас обидела. Что еще  могу
я сказать?.. Что я должен сделать?
     - Вы должны принеси, извинения; и не только  мне:  вы  должны,  в  моем
присутствии, сказать мисс  Каролине,  что  вы  украли  у  меня  те  стихи  и
воспользовались ими, не спросясь.
     - Послушайте, мистер Фитч: я сочиню и отдам вам, коли вам угодно,  хоть
десять стихотворений ничуть не  хуже  вашего,  но  то,  о  чем  вы  просите,
невозможно.
     - Тоща я устремлюсь прямо к мисс Каролине, сэр, и она  узнает  о  вашем
подлом мошенстве. Я ей покажу, что вы за хрукт, сэр.
     -  Можете,  если  хотите,  показать  ей,  что  я  за  "хрукт",  как  вы
выражаетесь, но честно вас предупреждаю, что дама скорее  поверит  мне,  чем
вам; и если вы станете клясться ей всеми клятвами, что стихи ваши,  я  тогда
просто скажу, что...
     - Да, сэр, что вы скажете?
     - Скажу, что вы лжете, сэр! - крикнул Брэндон, топнув об пол  каблуком.
- Повторяю: я напишу другие стихи. Но это все, что я могу сделать для вас, а
теперь ступайте и не суйтесь в чужие дела!
     - На черта мне ваши стихи, сэр! Вы лжец и мошенник.  И,  кажется,  трус
вдобавок? Трус! Да, я так полагаю, что вы трус;  а  ежели  нет,  то  вы,  не
угодно ли, встретитесь со мною завтра  утром,  как  мужчина  с  мужчиной,  и
дадите мне удовлетворение за эту подлую обиду!
     - Сэр, - сказал Брэндон крайне пренебрежительно и высокомерно.  -  Если
вы хотите произвести надо мной такую же расправу, как над нашим  благородным
языком, я не буду вам чинить препятствий. Хотя человек моего состояния и  не
обязан принимать вызов такого, как вы, безродного прощелыги, я тем не  менее
исполню вашу волю. Но берегитесь: щадить вас,  клянусь,  я  не  стану,  а  я
попадаю в червонного туза с двадцати шагов.
     - Посмотрим, чья возьмет, - спокойно сказал Фитч. - Если я и не попадаю
с двадцати шагов в туза, я все же могу попасть в человека с двенадцати  -  и
завтра постараюсь это сделать. - С такими словами, метнув в мистера Брэндона
самый презрительный взгляд, молодой художник вышел за дверь.
     Каковы были  мысли  мистера  Брэндона,  когда  противник  оставил  его?
Странно сказать, но довольно приятные. Слишком презирая Фитча, он  никак  не
думал, что ничтожный  этот  человечек  всерьез  намерен  с  ним  драться,  и
рассуждал сам с собою так: "Наш Фитч, я знаю, пойдет  сейчас  к  Каролине  и
расскажет, что как было, напугает ее сообщением о дуэли, а потом будет сцена
между ней и мною. Я ей скажу всю правду об этих стихах, черт бы их побрал...
Угроза кровопролития, смерти... я в опасности... И тут-то..."
     Он снова предался обольстительным мечтам; он знал, хитрец, какую власть
дадут ему такие обстоятельства над бедной слабой  девочкой:  она  пойдет  на
все, лишь бы любимый не рисковал своею жизнью. И уже он тешился  подленькими
расчетами, какую цену он истребует за  то,  чтоб  уклониться  от  встречи  с
Фитчем, когда, к его досаде, сей джентльмен опять вошел в его комнату.
     - Мистер Брэндон, - сказал он, -  вы  меня  оскорбили  самым  грубым  и
жестоким образом.
     - И что же, сэр, вы пришли извиниться? - спросил с усмешкой Брэндон.
     - Нет,  я  не  извиняться  пришел,  господин  ристократ:  этого  вы  не
дождетесь. Я пришел сказать вам, сэр, что я вас считаю трусом.  И  ежели  вы
мне не поклянетесь честью ни полсловом не упомянуть об етой ссоре мисс Ганн,
что может помешать нашей встрече, то я отсюда не уйду, пока мы не подеремся!
Не уйду, и все!
     - Вы меня оскорбляете, сэр! Извольте  уйти  из  моей  комнаты,  или  я,
честное слово, не приму ваш вызов.
     - Потише, сэр! Потише, или я вас, простите, заставлю!
     - А как, сэр, позвольте спросить?
     - Как? Во-первых, вот у меня  палка,  и  я  вас  попросту  отколочу.  А
во-вторых, вот пара пистолетов, и мы можем стреляться хоть сейчас!
     - Хорошо, сэр. Даю вам свое  слово,  -  сказал  Брэндон  в  дьявольской
злобе; и добавил: - Стреляться мы  будем  не  сейчас,  а  завтра;  и  будьте
спокойны, я не промахнусь.
     - Адье, сэр, - сказал рыцарственный Фитч. -  Bon  giorno  {Добрый  день
(итал.). Здесь: в смысле "всего хорошего".}, сэр, как мы говаривали в Риме.
     На  этом  он  снова  вышел  от  мистера  Брэндона,  которого  не  очень
обрадовала проявленная художником необычайная храбрость.
     "С чего это парень так обозлился?" - думал Брэндон.
     С чего? Во-первых, он отбил  у  Фитча  возлюбленную;  а  во-вторых,  он
посмеялся над его произношением, над  его  претензиями  на  благородство,  и
маленький Фитч пришел в такую ярость, что теперь  его  душу  насытит  только
кровь: он решил во имя "сваво йискусства" и прекрасной дамы унизить  гордого
противника.
     Брэндон остался наконец один и мог хорошенько поразмыслить. Но  в  пять
часов - что за притча! - снова стук в дверь.
     - Войдите! - рявкнул хозяин комнаты.
     В дверях  показался  изжелта-бледный,  с  воспаленными  глазами  щуплый
человечек, почти карлик. Пошатываясь  на  высоченных  каблуках  лакированных
полусапожек и опираясь на громадную с золотым набалдашником трость, он вошел
в комнату развязно, в шляпе набекрень. Шляпа была белая, с широкими  полями,
а из-под нее, налезая на скулы ее владельца, падали патлы прямых  и  сальных
волос. Борода у человечка еще как будто не росла, и  было  ему  на  вид  лет
двадцать, а весил он - вместе с палкой и прочим - от силы три пуда. Если вам
любопытно знать, как этот щеголь был одет, я с удовольствием сообщу, что  на
шее он носил широкий вышитый голубого атласа платок, на  котором  красовался
похожий на крыжовину карбункул. Далее был  на  нем  пестрый  шалевый  жилет;
широкие  синие  панталоны,  аккуратно  перетянутые  внизу  ремешками,  чтобы
выставить на вид маленькие ножки; коричневый камзол с медными  пуговицами  и
закругленными полами, туго обтягивавший  осиную  талию;  и  поверх  всего  -
белый, вернее, белесый кафтан  с  собольим  воротником  и  обшлагами,  а  из
обшлагов выглядывали на каждой руке по  пять  маленьких  пальчиков,  облитых
лимонной лайкой перчатки. Одну из этих  ручек  он  держал,  не  отнимая,  на
щуплой своей груди; и сиплым тоненьким голоском он пропиликал:
     - Джордж! Ста'ый черт! Как дела?
     Мы потому так подробно и тщательно описали костюм этого  человека  (чья
внутренняя сущность строго отвечала его мужественной и приятной  внешности),
что никого на свете мистер Брэндон так не почитал, как его.
     - Синкбарз! - вскричал наш герой. - Какой дьявол принес вас в Маргет?
     - Д'ужба, ста'ик! - отвечал достопочтенный  Огастес  Фредерик  Рингвуд,
именуемый в общежитии виконтом Синкбарзом (ибо это был он).  -  Д'ужба  и  -
па'аход "Го'од Кенте'бе'и"!
     С этими словами гость протянул Брэндону указательный палец правой руки,
который тот умильно пожал в обеих ладонях.
     - Уазве не мило с моей ста-аны, что  я  приезжаю  утешить  вас  в  этой
п'аклятой дыре, а, Джордж? - сказал милорд после первых приветствий.
     Брэндон побожился, что рад ему  чрезвычайно,  -  и  это  была  истинная
правда, потому что, едва увидав виконта, он тут же решил занять у него денег
ровно столько, сколько сможет выкачать из юного аристократа.
     - Сейчас уаскажу вам, как это получилось,  мой  мальчик:  понимаете,  я
стоял у Лонга, когда, вд'уг - о небо! - я узнаю, что мой почтенный  уодитель
прибыл в го'од! Провалиться мне, если я  не  натолкнулся  в  Парке  на  нашу
п'аклятую семейную ка'эту - с мамашей, сестрицами и со всеми прочими, -  как
раз, когда я катил в кебе с Полли Томкинс! Я  сейчас  же  вернулся  домой  и
говорю: "Ну их к че'ту! - говорю  я  Тафтханту.  -  К  че'ту,  мой  мальчик,
говорю, я только что видел моего уодителя, мне  по'а  смываться!"-  "Как,  -
говорит Том, - назад в Оксфорд?" - "Нет, - говорю, - этто не  п'ойдет!  Куда
угодно, на к'ай света, к че'ту на рога! Ага, знаю: я поеду в Ма'гет,  навещу
моего ста'ого Джорджа - кто мне помешает?" Взял да и  поехал  на  д'угой  же
день; и вот я здесь, и нас с вами ждет обед в  гостинице,  и  шесть  бутылок
шампанского во льду, и лососина: так что - никаких отказов!
     Брэндон и не подумал отказываться: хорошее угощение в веселом  обществе
его тем более соблазняло, что был он в унынии и душевном расстройстве,  -  и
он пообещал приятелю отобедать с ним в ресторане.
     Джентльмены еще немного побеседовали. Мистер Брэндон был хитрая  бестия
и превосходно знал то, что заподозрил, несомненно, и читатель, а именно, что
лорд Синкбарз был полный болван; но он был лордом,  и  Брэндон  высоко  чтил
его. Лорду мы прощаем глупость; человек может быть каким угодно  насмешником
среди обычных людей, но если перед ним высокая особа, то тут природа или  же
инстинкт делают его благосклонно слепым; божественность  служит  оградой  не
только королю, но и всей титулованной знати.
     - Так это и есть та девица, как  я  понимаю?  -  сказал  милорд,  хитро
подмигнув Брэндону. - Я о той маленькой, бледненькой, что открыла мне дверь.
Приятная малютка, честное слово, Джордж, старина!
     - А... да...  Я,  кажется,  что-то  о  ней  писал,  -  сказал  Брэндон,
покраснев; потому что, по правде говоря, ему не хотелось, чтобы его приятель
пустился в обсуждение молодой особы, в которую он был как-никак влюблен.
     - Тут, полагаю, уже все? - продолжал милорд, сощурясь еще более  хитро.
- Вы уже добились своего, а? Я это увидел по ней. В ту же минуту.
     - Вы, право же, оказываете мне слишком много чести. Мисс...  э...  мисс
Ганн очень порядочная молодая особа,  и  я  никак  не  хотел  бы,  чтобы  вы
подумали, будто я позволю себе что-нибудь  такое,  что  может  бросить  хоть
малейшую тень на ее доброе имя.
     Выслушав эту речь,  лорд  Синкбарз  был  сперва  сильно  озадачен;  но,
поразмыслив, пришел к выводу, что Брэндон скрытничает больше, чем обычно,  -
и, видать, не зря! Горя нетерпением узнать подробности  деликатной  интриги,
наш тонкий дипломат решил, что он постепенно выудит из Брэндона всю историю;
и так за полчаса их разговора Синкбарз отпустил не меньше сорока намеков  на
занимавший его предмет. Наконец Брэндон довольно  высокомерно  обрезал  его,
попросив не касаться больше этого вопроса, так как ему это крайне неприятно.
     Да, ошибки быть не могло: Джордж Брэндон был  влюблен  в  Каролину.  Он
уяснил это сам себе, когда залился краской,  едва  лишь  заговорили  о  ней,
когда так возмутился при непристойных шутках юного аристократа на ее счет!
     Переведя разговор на другое, он  стал  расспрашивать  виконта  про  его
поездку и осведомился, не прихватил ли он с собою и  Маргет  кого-нибудь  из
приятелей; на что милорд рассказал обо всех своих лондонских подвигах -  как
он  попал  в  участок,  сколько  распил  бутылок  шампанского,  как  оттузил
полисмена, и так далее и тому подобное; и в заключение сообщил, что  приехал
сюда с Томом Тафтхантом, который в настоящую  минуту  сидит  в  гостинице  и
курит сигару.
     Брэндону от этих рассказов веселей не стало. Когда же виконт назвал имя
своего приятеля, Брэндон мысленно  послал  того  ко  всем  чертям.  Два  эти
джентльмена исстари друг друга не любили. Тафтхант учился в одном из  "малых
колледжей" - безродный студент на стипендии; а так  уж  повелось,  что  если
студент "малого колледжа" склонен поразвлечься, за  "ним  установится  слава
буяна и забулдыги. Тафтхант был груб, Брэндон - джентльмен: значит, они друг
друга не любили. Оба состояли в льстецах при одной  и  той  же  титулованной
особе: значит, они друг друга не любили. В  колледже  у  них  однажды  вышла
ссора из-за проспоренного пари, причем Брэндон знал, что  остался  в  долгу;
значит, они друг друга не любили; и в той их  перебранке  Брэидон  пригрозил
отхлестать Тафтханта  кнутом  и  обозвал  его  "типичным  снобом  из  малого
колледжа - мошенником и подлипалой", и маленький Тафтхант,  не  приняв  этих
слов в обиду, невзлюбил Брэндона куда сильней, чем  Брэндон  не  любил  его.
Брэндон только презирал своего соперника и считал его непереносимо скучным и
вульгарным.
     Итак, хотя мистеру Тафтханту отнюдь не улыбалось нанести Брэндону визит
в его пансионе, все же его очень беспокоило, как бы его друг, юный лорд,  не
попал опять в лапы своего бывшего наставника, и он поехал с  ним  в  Маргет,
чтобы противодействовать влиянию, какое ловкий Брэндон мог приобрести.
     "Ну его ко всем чертям! - думал  Тафтхант  (по  части  проклятий  между
двумя джентльменами установилась трогательная взаимность). - Он в этом  году
уже  выкачал  из  Синкбарза  пятьдесят  фунтов  и,  если  я  не   присмотрю,
прикарманит добрую половину его последнего  пособия  из  дому  -  вор  он  и
мошенник!"
     И до того он боялся, этот Тафтхант, как бы Брэндон не вернулся к власти
и не использовал ее бесчестным образом, что тут же бы сел  и  отписал  лорду
Рингвуду про похождения его сынка, да только он и сам чертовски  нуждался  в
деньгах. Из биографии Тафтханта и  о  его  physique  {Наружности  (франц.).}
надобно сообщить  только  то,  что  был  он  сыном  деревенского  стряпчего,
состоявшего при некоем лорде, что его поместили в закрытое благотворительное
училище, где десять лет он отличался тем, что из  пятисот  мальчишек  дрался
больше всех и чаще всех подвергался порке. Из училища он попал  стипендиатом
в колледж, где был принят в члены товарищества  и  должен  был  со  временем
получить приход. Что до внешности, так ростом мистер Тафтхант был невелик, и
ноги были у него колесом; одежду  он  носил  полусветскую,  полу  церковную:
черный, прямого покроя  сюртук  и  светло-песочные  панталоны  с  бессчетным
множеством пуговиц по лодыжкам - в дни молодости автора  излюбленный  костюм
университетского повесы.
     Итак. Брэндон  сказал,  что  ему  надо  написать  кое-какие  письма,  и
пообещал прийти, как условлено, к другу, - что  он  и  сделал;  но  уж  если
рассказывать всю правду, молодой человек был так распален своею  страстью  и
встреченным  сопротивлением,  так   разволнован   многообразными   утренними
происшествиями, что полчаса, оставленные  ему  Синкбарзом,  он  простоял  на
коленях, плача и моля, перед дверью  Каролининого  чердака,  которая  так  и
осталась неумолимо закрытой. Он бесился от разочарования и  обиды,  обезумел
от желания увидеть Каролину. Самая искусная кокетка в Европе не могла бы так
его разжечь. Едва войдя в обеденную залу,  он  первым  делом  выпил  большой
бокал шампанского; а когда Синкбарз попробовал  в  своей  изысканной  манере
пошутить насчет  его  встрепанного  вида,  мистер  Брэндон  только  зарычал,
заругался со Страшной силой и опять приложился к бутылке. Лицо  его,  только
что совсем бледное, раскраснелось;  его  язык,  поначалу  связанный,  теперь
молол без устали; еще не убрали рыбу со  стола,  когда  мистер  Брэндон  уже
выказал признаки сильного опьянения; и еще не подали  десерт,  когда  мистер
Тафтхант, хитро подмигнув  лорду  Синкбарзу,  принялся  вытягивать  из  него
правду; и Брэндон с криком и божбой стал излагать историю своей любви.
     - Понимаешь, Тафтхант, - говорит он,  ошалев,  -  я,  провались  ты  на
месте, тебя ненавижу, но я должен рассказать! Я здесь вот уже два месяца,  в
этой чертовой дыре; в паршивых комнатах, на хлебах в  вульгарном  семействе,
таком же, ей-богу, вульгарном, как ты!
     Тафтханту такая манера  обращения  нравилась  куда  меньше,  чем  лорду
Синкбарзу, который безудержно хохотал и которому Тафтхант шепнул растерянно:
     - Ну, ну, он же пьян!
     - Пьян? Нет, сэр, - взревел Брэндон. - Но я схожу  с  ума,  да,  с  ума
схожу от добродетели этой маленькой чертовки, пятнадцатилетней девчонки,  на
которую я положил уже больше труда, чем потребовалось бы,  чтобы  обольстить
одну за другой всех твоих  сестер...  ха-ха!  Всех  мисс  Тафтхант,  клянусь
Ю-юпитером! Мисс Сьюки  Тафтхант,  мисс  Долли  Тафтхант,  мисс  Анну  Марию
Тафтхант и всех остальных. Ладно, сэр, нечего на меня бычиться,  или  я  вам
вышибу мозги вот этим графином (Тафтхант, привставший было, опять развалился
на оттоманке). Я  столько  времени  терплю  мамашу  девчонки,  ее  отца,  ее
сестриц; и кухарку в их доме; и негодяя художника, с которым должен  драться
из-за нее на дуэли; и было бы ради чего? А то  ради  несчастного  письма,  в
котором говорится: "Джордж, я покончу с собой! Я покончу  с  собой!"  Ха-ха!
Этакая чертовочка, и покончит с собой, ха-ха!.. Когда я...  я  ее  обожаю...
схожу по ней с ума...
     - Охотно верю, что он сошел с ума, - сказал Тафтхант; и Брэндон  в  эту
минуту  дал  самое  недвусмысленное  доказательство  сумасшествия:  уткнулся
головою в угол оттоманки и бешено заколотил ногами по подушкам.
     - Ты его не понимаешь, Тафти, мой мальчик, - сказал лорд Синкбарз тоном
превосходства. - Тебе это недоступно, уверяю тебя. Ей  богу,  я  подозреваю,
что ты никогда в жизни не был влюблен. Вот я, сэр, знаю, что это такое.  Ну,
а Брэндон... Боже ты мой! Я много раз видел его в таком состоянии, когда  мы
были  за  границей.  Он,  когда   у   него   заведется   интрига,   начинает
безумствовать. Помню я, в Баден-Бадене была  графиня  Фрич,  потом  какая-то
женщина в По; и эта девчонка - в Париже, что ли?.. Нет, в Вене. Из-за каждой
из них с ним творилось вот такое; но вот что я скажу,  когда  мы  занимаемся
этим делом, мы справляемся с ним легче, а?
     И с этими словами милорд  скорчил  в  усмешку  свое  желтое  безбородое
личико  и,  подняв  вровень  со  свечей  стакан  прескверного  бордо,   стал
рассматривать его на свет. Интрига,  как  он  это  именовал,  представлялась
маленькому человечку первейшим из удовольствий; и пока для него  не  настало
время изведать его самому, он любил поговорить об "интригах" своих друзей.
     Ну а Тафтхант - легко себе представить,  как  возросла  симпати