разумеется. В самом деле, мне думается,  это
самое лучшее вино, какое мне случалось в жизни пить - то есть,  конечно,  за
столом простого горожанина.
     Миссис Ганн. Ах, конечно,  стол  простого  горожанина!..  Мы  не  носим
титулов, сэр( мистер Ганн,  позвольте  вас  побеспокоить  -  еще  ломтик  от
корочки, с краю), хотя мои бедные милые девочки, смею вас  уверить,  состоят
^в родстве - по их покойному отцу - кое с кем из  первейшей  аристократии  в
нашей стране.
     Мистер Ганн. Чепуха, дорогая моя Джули. Ирландская  аристократия,  сами
понимаете, какая ей цена? А кроме того, мне сдается, девочки  не  больше  ей
сродни, чем я.
     Мисс Белла (мистеру Брэндону, доверительно).  Бедный  папа  должен  вам
казаться ужасно вульгарным, мистер Брэндон.
     Миссис Ганн. Ах, я понимаю, мистер Брэндон, вы, конечно, не привыкли  к
таким речам; и я вас очень прошу, уж вы извините мистеру Ганну эту грубость,
сэр.
     Мисс Линда. В самом деле, мистер Брэндон, уверяю вас, у нас есть всякое
родство, и низкое и высокое. Может быть, не менее высокое, чем у  некоторых,
хоть мы и не склонны постоянно говорить о знати. (Это был  двойной  выстрел:
из первого ствола мисс Линда ударила по отчиму, из второго же метила прямо в
мистера Брэндона.) Как по-вашему, разве я не права, мистер Фитч?
     Мистер Брэндон. Вы совершенно правы, мисс Линда, сейчас, как и  всегда;
но боюсь, мистер Фитч не уделил должного внимания вашему тонкому  замечанию:
потому что, если я правильно понимаю смысл того прелестного рисунка, который
он выводит вилкой на скатерти, его душа сейчас погружена в его искусство.
     А мистеру Фитчу того и надо было, чтобы все на  свете  так  думали.  Он
откинул волосы со лба, поглядел блуждающим взором и сказал:
     - Извините, сударыня, это правда: мои мысли витали в тот момент далеко,
в областях маво йискусства.
     Он и впрямь думал, что поза его удивительно изящна и что большой гранат
в его перстне на указательном пальце все  общество,  конечно,  принимает  за
рубин.
     - Искусство - это очень хорошо, - заметил мистер  Брэндон,  -  но  меня
удивляет,  что  сейчас,  когда  перед  вами  столь  прелестные  произведения
природы, вам недостаточно думать о них.
     - Вы имеете в виду картошку, сэр? - сказал недоуменно Андреа Фитч.
     - Я имею в виду мисс Розалинду Макарти, - учтиво возразил Брэндон и  от
души посмеялся простоте художника. Но  комплимент  отнюдь  не  смягчил  мисс
Линду, только  укрепив  ее  в  обидной  уверенности,  что  Брэндон  над  ней
потешается, и ее неприязнь соответственно возросла.
     Тут как раз вошла мисс Каролина и заняла назначенное ей место по  левую
руку от мистера Ганна. Для нее приставлен был старый, колченогий  деревянный
табурет, в то время как все другие сидели за столом на красивых:  и  удобных
стульях; а рядом с ее тарелкой стояла странного вида старая помятая жестяная
кружка, на которой; антиквара, возможно, привлекла бы  полустертая  надпись.
"Каролина". Это и вправду были кружечка и табурет Каролины, сохранившиеся за
нею со дней ее детства; и на" этом месте, на этом табурете  она  изо  дня  в
день смиренно сидела за обедом.
     Хорошо, что  девочку  сажали  рядом  с  отцом,  иначе,  я  уверен,  она
оставалась бы всегда голодной; но Ганн по  своему  добродушию  не  допускал,
чтобы за столом делалась разница между нею и сестрами.  Бывают  подлости  на
свете, слишком подлые даже для мужчины... и только  женщина,  милая  женщина
осмелится их совершить. Как бы там ни было, в этом случае, когда обед  дошел
до середины, бедная  Каролина  тихо  прокралась  в  комнату  и  заняла  свое
привычное место. Всегда бледное личико  Каролины,  было  густо-красным,  так
как, скажем правду, задержалась она в кухне, помогая Бекки, их  единственной
служанке; и, услышав, что у них за обедом будет сегодня сам  великий  мистер
Брэндон, девушка в простоте души показала свое почтение к нему, постаравшись
как можно лучше приготовить то блюдо, за которое отец не раз ее хвалил.  Она
опустилась на свой табурет, отчаянно вспыхнув при виде Брэндона, и  если  бы
мистер Ганн не стучал так отчаянно вилкой и ножом, возможно, он услышал  бы,
как забилось сердце Каролины, а забилось оно и  вовсе  отчаянно!  Одета  она
была чуть понарядней, чем обычно, и Бекки, служанка, принесшая ту  перемену,
что значилась на плане  как  рагу  из  баранины,  с  полным  удовлетворением
оглядела свою барышню, когда с грудой тарелок выходила из комнаты. На бедную
девушку и в самом деле стоило посмотреть: ее  невинный  вид  в  сочетании  с
мягким благородством мог привлечь иного куда больше, чем бойкая  красота  ее
сестер. Двое  молодых  гостей  не  преминули  это  отметить;  один  из  них,
маленький художник, уже давно как отметил.
     - Вы опоздали, мисс, - прокричала миссис Ганн, делая вид, что не знает,
из-за чего задержалась дочка. -  Вечно  вы  опаздываете!  -  Старшие  девицы
понимающе перемигнулись, как всякий раз, когда их маменька напускалась таким
образом на Каролину; а та только потупилась и, не сказав ни слова, принялась
за свой обед.
     - Брось, дорогая моя, - вмешался честный Ганн, - если она  и  опоздала,
ты же знаешь почему. Девушка, да и никто, скажу я, не может сразу быть и тут
и там; или может, Свигби?
     - Никак нет! - сказал Свигби.
     - Почтенные гости! - продолжал мистер Ганн. - Наша Карри, доложу я вам,
задержалась внизу, готовя пудинг для своего старенького папочки;  а  пудинг,
могу вам сказать, она готовит на славу.
     Мисс Каролина раскраснелась пуще прежнего; художник смотрел ей прямо  в
лицо; миссис Ганн величественно  проговорила:  "Вздор!"  и  "Чепуха!".  Один
мистер Брэндон вступился за Каролину.
     - В своей жене, - сказал он, - искусство приготовить пудинг я ценил  бы
выше, чем уменье превосходно играть на фортепьяно!
     - Фи, мистер Брэндон! Уж я бы не унизилась до какой-то кухонной работы!
- кричит мисс Линда.
     - Пудинг готовить! Вот еще! Это унизительно! - кричит Белла.
     - Для вас, дорогие, конечно! - подхватила их маменька. -  От  девиц  из
вашей семьи  и  в  ваших  обстоятельствах  не  приходится  ждать,  чтоб  они
выполняли такую работу. Другое дело Каролина:  она,  если  иногда  и  делает
кое-что по дому, не приносит и половины той пользы, что должна бы,  принимая
во внимание, что у нее за душой ни шиллинга и  что  она  живет  у  нас,  как
некоторые, из милости.
     Любезная дама и тут не упустила случая высказать свое суждение о муже и
дочери. Первого, однако, это нисколько не  задело;  вторая  же  была  в  эту
минуту совершенно счастлива. Разве добрый  мистер  Брэндон  не  похвалил  ее
работу? И разве могла она требовать большего?
     "Сегодня мама может говорить что угодно, - думала Каролина. - Я слишком
счастлива, что мне на нее сердиться?"
     Бедная глупенькая Каролина! Вообразить, что  ты  можешь  выстоять  одна
против трех женщин! Обед не  на  много  продвинулся,  когда  мисс  Изабелла,
некоторое  время  с  любопытством   приглядывавшаяся   к   младшей   сестре,
протелеграфировала мисс Линде через стол, кивая и моргая, и наконец показала
пальцем на свой глубокий вырез: белый, как я и раньше имел честь отметить, и
ровно ничем не прикрытый, кроме элегантного ожерелья в двадцать четыре  нити
голубых бус чистейшего стекла, заканчивавшихся премилой кисточкой. На  Линде
было подобное же  украшение,  только  кроваво-красное,  тогда  как  Каролина
надела ради такого случая красивый новый воротник под самое горло и  брошку,
выглядевшие тем нарядней на ее убогом  повседневном  платье.  Едва  бедняжка
увидела сигналы своих сестер, она,  еле  справившись  с  дрожью  и  краской,
снова, вспыхнула и задрожала. Опять она потупила глаза,  а  ее  лицо  и  шея
заалели в один тон с фальшивыми кораллами мисс Линды.
     - Чего это девочки пялят глаза и хихикают?  -  невинно  спросил  мистер
Ганн.
     - В чем дело, мои дорогие? - величаво промолвила миссис Ганн.
     - Как, вы не видите, мама? - отозвалась Линда.  -  Посмотрите  на  мисс
Карри! Да ведь она, ей-же-богу, надела на себя воротник  и  брошку,  которые
привез нашей Бекки в подарок лоцман Симе.
     Девицы, давясь от смеха, откинулись на своих  стульях  и  хохотали  все
время, пока их маменька произносила  громовую  тираду,  в  которой  объявила
поведение  дочери  несообразным  с  достоинством  благородной  девицы,  и  в
заключение предложила  ей  выйти  из-за  стола  и  снять  с  себя  постыдные
украшения.
     Говорить ей это не было нужды; бедняжка бросила  один  только  жалобный
взгляд на отца, но тот лишь посвистывал и, по-видимому, в самом деле  думал,
что это - веселая шутка; и когда она нашла  в  себе  силы  открыть  дверь  и
выбежать в коридор, вы могли бы услышать, как она плачет  горькими  слезами,
какими еще от роду не плакала. Она сбежала вниз, на кухню, и когда  достигла
своего скромного убежища, сперва  подняла  руку  к  шее,  как  будто  хотела
сорвать Беккины воротник и брошь,  но  тут  же  бросилась  на  грудь  доброй
судомойки и разрыдалась - разрыдалась до первой в ее жизни истерики.
     Сперва рыдания не были слышны в гостиной, где  молодые  девицы,  миссис
Ганн, мистер Ганн  и  его  приятель  из  "Сумки  Подмастерья"  гоготали  над
великолепной шуткой. Мистер Брэндон сидел,  прихлебывая  винцо,  и  украдкой
мерил насмешливым взглядом то тех, то других; мистер Фитч  тоже  смотрел  на
окружающих, но совсем с другим выражением - бородатое его лицо пылало гневом
и недоумением. Наконец, когда смех утих и снизу, из  кухни,  донесся  слабый
отзвук рыданий, Эндрю не выдержал,  вскочил  со  стула  и  бросился  вон  из
комнаты, прокричав:
     - Ей-богу, это уж слишком!
     - Что он хотел этим сказать? - удивилась миссис Ганн.
     А он хотел сказать, что с этого мгновения он по уши и без ума влюблен в
Каролину и что жаждет  избить,  отхлестать,  отлупить,  оттузить,  в  клочья
растерзать тех закоснелых негодяев, которые так безжалостно над ней смеются.
     - С чего он вдруг взорвался,  этот  бородач?  -  сказал  джентльмен  из
"Сумки".
     Мистер Ганн отшутился, намекнув, что Фитчу как будто обед не  пошел  на
пользу. Почтенное общество опять расхохоталось.
     Девицы сказали: "Нет, честное слово!.."
     - Что и говорить, благородное поведение! - воскликнула их  маменька.  -
Но чего и ждать от бедняги?
     Брэндон только прихлебнул еще винца,  но  когда  Фитч  ринулся  вон  из
комнаты, он поглядел ему вслед, и на его  лице  заиграла  более  откровенная
улыбка.

                                   * * *

     За этими двумя небольшими происшествиями  последовало  молчание,  и  те
минуты, пока оно длилось, мясные блюда оставались  на  столе,  а  пудинг,  в
который бедная Каролина вложила столько  искусства,  все  не  появлялся.  На
отсутствие этого.венца всей трапезы первым обратил внимание мистер  Ганн;  и
его супруга, довольно долго и напрасно  позвякав  звонком,  в  конце  концов
попросила одну из дочерей пойти и поторопить их там.
     - Бекки! - закричала мисс Линда из прихожей, но Бекки не отозвалась.  -
Бекки,  нам  что  -  до  ночи  ждать?  -  продолжала  молодая  леди  тем  же
пронзительным голосом: - Мама велит подавать пудинг!
     - Так пусть сама за  ним  и  приходит!  -  заорала  Бекки,  на  каковое
замечание Ганн  и  его  весельчак  приятель  снова  разразились  безудержным
хохотом.
     - Нет, это и впрямь уже слишком! - сказала, вскочив, миссис Ганн. - Она
у меня вылетит сию же минуту! - И Бекки,  конечно,  пришлось  бы  уволиться,
если бы хозяйка не задолжала ей жалованье за год и три месяца;. а  мадам  об
эту пору не склонна была выплачивать долг.
     Обед наконец-то пришел  к  концу;  дамы  удалились  пить  чай,  оставив
джентльменов за выпивкой; причем Брэндон с редкой снисходительностью помогал
осушить бутылку опорто, восхищенно слушая тосты и  сентенции,  какими  среди
людей того круга, в котором вращался Ганн, и сейчас еще в обычае  предварять
каждый стакан вина. Например:
     Стакан 1. - Джентльмены, - говорит вставая, мистер Ганн, - за кого этот
стакан - не требуется объяснять: он за короля. Долгие лета ему и его семье!
     Мистер Свигби - тук-тук-тук - проводит свой стакан через весь стол;  и,
важно возгласив: "За короля!" - пьет до дна, под конец причмокнув губами.
     Мистер Брэндон, недопив, останавливается на половине и говорит:
     - Ясно, за короля!
     Мистер Свигби. Добрый это был стакан вина, Ганн, дружище!
     Мистер Брэндон. Отличный; хотя,  сказать  правду,  по  части  опорто  я
плохой судья.
     Мистер  Ганн  (причмокнув).  Отличное  вино,  о  превосходным  букетом,
лучшего мне не доводилось пить.  Полагаю,  мистер  Брэндон,  вы-то  привыкли
только к бордо. Я тоже пивал его  в  свое  время,  сэр,  вот  и  Свигби  вам
подтвердит. Я путешествовал, сэр, сюр ля  континент,  смею  вас  уверить,  и
выпивал свой стакан бордо с лучшими людьми Франции, равно как и Англии. Я не
всегда был тем, что я ныне, сэр.
     Мистер Брэндон. Это видно по вас.
     Мистер Ганн. Да, сэр. Пока не появился этот... этот газ, я был  главою,
сэр, одной из первых фирм в торговле  гарным  маслом  -  "Ганн,  Блаббери  и
Ганн", сэр - Темз-стрит. Я держал в Патни собственный  выезд,  -  лошадка  и
экипаж не хуже, чем сейчас вот у этого моего друга.
     Мистер Свигби. И даже еще получше, Ганн, не сомневаюсь.
     Мистер Ганн. Да, можно сказать - получше. Самый наилучший, какой  можно
было достать за деньги, сэр; а деньги, сэр, уж будьте уверены, я тратил,  не
жалея. Да, сэр, да, Джеймс Ганн над кошельком не трясся;  и  всегда  он  был
окружен друзьями, и он счастлив,  что  и  теперь  не  лишен  друзей.  Мистер
Брэндон, за ваше здоровье, сэр, и чтоб нам часто  встречаться  и  впредь  за
энтим столом. Свигби, друг мой, храни тебя бог!
     Мистер Брэндон. От души - за ваше здоровье!
     Мистер Свигби. Спасибо, Ганн. За ваше здоровье, желаю долгой  жизни,  и
преуспеяния, и счастья вам и всем вашим. Будь счастлив, Джим, старина, храни
тебя бог! Я говорю это, мистер Бэндон... Брэндон... или как  вас...  нет  во
всем Маргете человека лучше Джеймса Ганна - больше того, во всей Англии нет.
За миссис Ганн, джентльмены, и за всю семью. За миссис Ганн! (Пьет.)
     Мистер Брэндон. За миссис Ганн! Гип, гип, урра! (Пьет.)
     Мистер Ганн. За миссис Ганн - благодарю вас, господа. Красивая женщина,
мистер Брэндон! И сейчас еще, правда? А видели бы вы ее тогда,  когда  я  на
ней женился! Боже, как она была хороша - совершенство, сэр! Какая фигура!
     Мистер Свигби.  Плохую  вы  бы  за  себя  не  взяли,  могу  поручиться!
Ха-ха-ха!
     Мистер Ганн. Я вам когда-нибудь рассказывал, как я  тогда  подрался  на
дуэли с полковым лекарем? Нет? Так я расскажу. В те дни  я  был,  понимаете,
совсем молодым человеком; и когда я увидел ее в Браселсе (в "Брюсселе",  как
они произносят), я с одного взгляда влюбился до  потери  сознания  -  просто
врезался по уши. Но что было делать?  На  дороге  стоял  другой  -  полковой
лекарь, сэр, форменный дракон. "Трус красавицу не завоюет", - сказал я себе,
и вот я отважился. Она избрала меня, а доктора начисто  отставила.  Однажды,
ранним утром, я имел с ним встречу в брюссельском парке и держался, сэр, как
мужчина. Когда дело было кончено, мой секундант, драгунский поручик,  сказал
мне: "Ганн, - говорит он, - много я видел мужчин под огнем - я сражался  при
Ватерлоо, говорит, и не один долгий день я скакал бок о бок с  Веллингтоном;
но - по хладнокровию я равного вам не видал никогда. Джентльмены, за герцога
Веллингтона и британскую армию! (Джентльмены пьют.)
     Мистер Брэндон. Вы убили доктора, сэр?
     Мистер Ганн. Нет, зачем же? Я по-джентльменски: дуло  вверх  и  палю  в
белый свет!
     Мистер Брэндон. Ого! Примечательный выстрел. Так джентльмену и положено
- метить в высший свет. Ну, а доктор как? Небось, натерпелся страху?
     Мистер Свигби. Ха-ха-ха! В белый свет! Здорово!
     Мистер  Ганн  (побагровев).  Позвольте,  сэр!  Выражаюсь  я,   конечно,
по-простецки. Но я никак не думал, что гость станет над этим смеяться здесь,
за моим же столом!
     Мистер Брэндон. Дорогой сэр! Заверяю вас и клянусь...
     Мистер Ганн. Мне это безразлично, сэр. Я вам предложил все, что мог,  и
всемерно постарался  почтить  вас.  Если  вам  угодно  смеяться  надо  мною,
смейтесь, сэр. Может быть, так  оно  принято  в  благородном  обществе,  но,
честное слово, в нашей канпании так себя не ведут -  верно,  Джек?  В  нашей
компании, пардоне муа, сэр.
     Мистер Свигби. Джим! Джим!  Ради  бога!  Мир  и  гармония  за  вечерним
столом... Дружеское веселье... круговая чаша... Он ничего такого не  имел  в
виду - разве вы имели в виду что-нибудь такое, мистер... как вас?
     Мистер Брэндон. Ровно ничего, даю вам слово джентльмена!
     Мистер Ганн. Если так, хорошо: вот вам моя  рука!  -  И  добросердечный
Ганн постарался забыть оскорбление и продолжал беседу, как будто  ничего  не
произошло; но он был уязвлен  в  самое  чувствительное  место,  какое  может
задеть в человеке стоящий выше его, и не забыл - не мог  забыть  -  Брэндону
его шутку. В тот же вечер, в клубе, пьяный в лоск, он произнес не одну  речь
на этот предмет и неоднократно ударялся в слезы.
     Удовольствие от званого обеда было вконец испорчено; и так как разговор
пошел обрывистый и скучный, мы не станем его воспроизводить. Мистер  Брэндон
поспешил удалиться, но не отважился встретиться за чаем  с  дамами,  которым
Бекки, сменив,  как  видно,  гнев  на  милость,  подала  этот  подкрепляющий
напиток.

ГЛАВА IV,
     в которой мистер Фитч возвещает о своей любви, а мистер Брэндон
     готовится к войне

     Из блистательной залы, где миссис Ганн с такой широтой принимала  своих
гостей, знаменитый художник Андреа Фитч бежал в еще более бредовом состоянии
духа, нежели то, в каком он пребывал обычно. Он поглядел в даль  улицы:  там
было сумрачно и пустынно; шел сильный дождь, ветер  играл  на  семиствольной
свирели и дудел в дымовые трубы. "Люблю бурю, - сказал торжественно Фитч;  и
он завернулся в свой испанский плащ на  самый  правильный  манер  (плащ  был
таких чудовищных размеров, что его пола, когда художник закидывал  ее  через
плечо, смахнула объявление о сдаче комнат с дверей дома напротив Ганнов).  -
Люблю бурю и одиночество", - сказал он, раскуривая большую  трубку,  набитую
ароматным "ороноко"; и так,  во  всеоружии,  молодцевато  сдвинув  шляпу  на
длинных своих кудрях, он быстро зашагал по улице.
     Андреа не любил курить, но все же завел трубку, видя в ней  характерный
признак профессии художника и живописную деталь костюма; равным образом  он,
не умея фехтовать, всегда возил  с  собою  в  путешествиях  пару  рапир;  и,
начисто лишенный музыкального слуха, всегда имел под рукой гитару. Без  этих
принадлежностей облик художника представляется незавершенным;  а  теперь  он
решил добавить к ним еще один непременный атрибут -  возлюбленную.  "Кто  из
великих художников не имел возлюбленной?" - думал он. Он давным-давно мечтал
о той, кого он мог бы полюбить, к кому бы мог обращать свои стихи, - ибо  он
был  привержен  к  стихотворству.  Он  сочинил  сотни  незаконченных   поэм,
обращаясь в них к Лейле, Химене, Аде - воображаемым красавицам,  которых  он
воспевал в своих туманных стихах. С какой радостью оп  заменил  бы  их  всех
подлинной очаровательницей, облеченной в плоть и кровь!  Итак,  он  шагал  в
этот вечер по улицам  -  и  сочувствие  к  бедняжке  Каролине,  пробужденное
тираническим глумлением миссис Ганн над  кроткой  девушкой,  привело  его  к
решению, что отныне и вовек она будет возлюбленной его  души.  Мона  Лиза  и
Форнарина, Леонардо и Рафаэль - он думал о них и клялся,  что  его  Каролина
прославится и будет жить в веках на его полотнах.  Пока  миссис  Ганн  ждала
мужчин в гостиной и развлекала их беседой  за  чаем  и,  вистом;  пока  юная
Каролина, не ведая о внушенной ею любви, тихо плакала  в  с