воде полно краски! - и прыснула со смеху.
     Тут миссис Ганн сразу пришла в  себя,  вскочила,  повела  бессмысленным
взором и вышла вон.
     - Вы не знаете маму, - сказала мисс  Линда,  все  еще  хихикая.  -  Она
только и делает, что хлопается в обморок.
     - Бедняжка! - воскликнул Фитч. - Очень нервная, да?
     - О да, очень! -  ответила  девица,  плутовски  переглянувшись  с  мисс
Беллой.
     - Бедная женщина! - продолжал художник. - Мне ее  жаль  от  всей  души.
Разве не сказал бессмертный эвонский бард, что хуже, чем  укусы  злой  змеи,
детей неблагодарность? А это правда, сударыня, что эта молодая особа бич для
всей семьи?
     - Бич? Чепуха! - отрезала мисс Белла. - Господи,  мистер  Фитч,  вы  не
знаете маму. На нее иногда находит.
     - Так, значит, это все неправда? - воскликнул простодушный Фитч. На что
ни та ни другая девица на словах ничего не ответили, а почему они посмотрели
друг на дружку и  расхохотались  обе  враз,  художник  понять  не  умел.  Он
удалился, раздумывая о том, что видел и слышал, и, будучи по  природе  очень
впечатлительным, безоговорочно поверил всем обвинениям,  высказанным  бедною
милою миссис Ганн, и решил, что ее дочь Каролина ничуть не  лучше  чем  твоя
Регана или Гонерилья.
     Однако же пришла пора, когда он уверовал, что она самая  чистая,  самая
добрая Корделия; и о  том,  как  и  почему  Фитч  изменил  свое  мнение,  мы
расскажем в третьей главе.

ГЛАВА III
     Обед не хуже, чем у благородных; и некоторые происшествия в том же
     благородном духе

     Письмо мистера Брэндона к лорду Синкбарзу  произвело,  как  мы  видели,
большое впечатление  на  семейство  Ганнов;  впечатление,  еще  усугубленное
последующим поведением их жильца: потому что, хотя люди, с которыми он здесь
общался, были куда как просты и смешны, они отнюдь  не  стояли  для  мистера
Брэндона так низко и не настолько казались смешны,  чтобы  ему  не  хотелось
выставлять себя перед ними в самом  выгодном  свете;  и  он  соответственно,
когда находился  в  их  обществе,  напускал  на  себя  самый  важный  вид  и
непрестанно выхвалялся знакомством и дружбой со  знатью.  Мистер  Брэндон  и
сам, на свой особый благородный лад, преклонялся перед титулами; в сущности,
гордость его была такой же рабской, высокомерие таким же мелким и угодливым,
как глупый восторг и преклонение бедной миссис Ганн перед  всяким,  чье  имя
пишется с обозначением титула. О вы, свободные, счастливые  британцы,  какое
вы жалкое, угодливое, раболепное племя!
     Читатель, вращаясь в свете, несомненно, встречал немало таких хвастунов
- вполне почтенных людей из среднего  сословия,  чванливо  презирающих  свою
среду  и  увивающихся  за  особами  высшего  круга.   Это   в   человеке   -
оскорбительное свойство, которого никто из нас простить не может;  мы  зовем
такого лизоблюдом, прихвостнем, подхалимом, человеком, лишенным достоинства;
мы ненавидим его и громогласно говорим, что презираем. Боюсь, это совсем  не
так. Мы завидуем Подхалиму, вот в чем суть; и потому ненавидим его. Если  бы
он надоедал нам рассказами о наших знакомцах, о Джонсе и Брауне, его считали
бы просто скучным и терпеливо выслушивали бы его рассказы; но коль скоро  он
говорит о милорде и о герцоге, мы ополчаемся на него. Я видел недавно, как в
одной веселой компании на Рассел-сквере вдруг все сделались сразу  угрюмы  и
немы, потому что какой-то нахальный адвокат громким,  пронзительным  голосом
стал что-то рассказывать о лорде Таком-то  и  маркизе  Таком-то.  И  мы  все
возненавидели  этого  адвоката;  а  я  пошел  бы  на  пари,  что  каждый  из
четырнадцати человек, собравшихся вокруг вареной индейки и седла барашка (да
прибавьте еще пироги и прочее от кондитера, что напротив Британского музея),
- я пошел бы, говорю я, на пари, что каждый подумал про себя:  "Вот  подлец,
чума на него! Он водит знакомство с лордом,  а  мне  за  всю-то  жизнь  едва
довелось поговорить с двумя-тремя". С теми, что выше нас  по  состоянию,  мы
миримся, пожалуйста, - мы искренне их уважаем, смеемся их  шуткам,  извиняем
их глупости, кротко сносим их  дерзость.  Но  мы  не  можем  простить  нашим
равным, если они возносятся над нами. Был у меня приятель, счастливо  живший
в Хакни среди друзей и родственников; по родные вдруг все  разом  отказались
от него, и друзья с ним порвали, и все в один голос сулили ему разорение,  -
а все лишь потому, что  он  завел  себе  лакея  -  безобидного,  маленького,
краснощекого мальчишку в светлой ливрее табачного  цвета,  сплошь  усаженной
блестящими пуговицами торчком.  И  могу  указать  еще  на  одного  человека,
большого  человека,  литератора,   любимца   публики,   который   вдруг   из
безвестности поднялся к славе и богатству. Это было преступлением; но он нес
свое возвышение с такою скромностью, что даже собратья по перу не  питали  к
нему зависти. И вот в один печальный день он завел одноконный выезд; с этого
часа он был обречен.
     - Вы видели его новую карету? - говорит Брюзгли.
     - Да, - говорит Гавкинс. - Он так возгордился, что, когда едет в  своей
карете, не замечает старых друзей.
     - Тове скавете, ка'эта! - гнусавит  Гундас.  -  Телевка  с  осликом!  Я
всегда - по его мане'э письма - гово'ил, что  из  этого  че'а'эка  вышел  бы
очень п'иличный зеленщик.
     - Да, в самом деле! - восклицает старый Честенс. - Такая  жалость!  Он,
мне  говорили,  крайне  расточителен...  Здоровье  плохое...   разорительная
семья... Пишет со дня на день все слабее - только недоставало  ему  заводить
карету!
     Брюзгли, Гавкинс, Гундос, Честенс ненавидят своего собрата. Если бы  он
погибал, они были бы к нему добры и справедливы; но он  преуспевает  -  горе
ему!

                                   * * *

     Это пустячное отступление на полстраницы или около того,  хотя  с  виду
оно в нашей повести как будто и ни при чем, все же имеет к ней очень близкое
отношение; и сейчас вы узнаете почему.
     Скажу без долгих слов, мистер Брэндон так выхвалялся и смотрел с  таким
превосходством, что за короткий срок он совершенно опротивел миссис  Ганн  и
барышням Макарти: они сами были из благородных, и им ничуть не нравился  его
обычай то и дело показывать им, что  он-де  человек  более  высокого  круга.
Мистер Фитч с головой ушел в свое (говоря на  его  лад)  "йискусство"  и  не
замечал,  как  Брэндон  важничает.  Ганн  в  своей  угнетенности  совершенно
распластался перед мистером Брэндоном  и  взирал  на  него  с  благоговейным
восторгом. А бедная маленькая Каролина разделяла религию  своего  отца  и  к
концу шестой недели пребывания мистера Брэндона в их пансионе уверовала, что
во всем роде человеческом нет джентльмена более совершенного,  законченного,
воспитанного и любезного. Ведь бедная девочка до сих пор никогда  не  видела
ни одного джентльмена и безотчетно всем своим благородным сердцем потянулась
к благородству. Брэндон никогда не обижал ее  грубым  словом;  не  оскорблял
жестоким презрением, какое она встречала со стороны матери  и  сестер;  было
что-то спокойное в манере этого человека, отличное от всего, что она  видела
раньше среди знакомых своей семьи, а если он разговаривал с  нею  и  другими
тоном превосходства, Каролина полагала, что он и в самом деле выше их, и  за
это она восхищалась им и уважала его.
     Что получается, когда у неопытной шестнадцатилетней  девочки  возникают
такие мысли? Что получалось, с тех пор как мир стоит?
     Я сказал, что у мисс Каролины не было на свете ни единого друга,  кроме
ее отца, но, с вашего разрешения, я здесь позволю себе взять назад эти  свои
слова: был у нее друг, несомненно, был - и не кто иной, как  честная  Бекки,
чумазая судомойка, чье имя уже  не  раз  упоминалось  выше.  Мисс  Каролина,
прожив всю жизнь под тиранией маменьки, усвоила  кое-что  из  ее  понятий  и
сильно оскорбилась бы, что Бекки назвали ее  другом;  а  все-таки  они  были
друзьями; и Каролина с большою радостью спускалась из гостиной с ее  грозами
в тихую  кухню  и  там  изливала  очередные  свои  маленькие  горести  перед
участливой служанкой.
     Когда миссис Ганн с  дочерьми  отправлялись  в  гости,  Бекки,  бывало,
возьмет свою работу и придет составить компанию младшей барышне;  и  сказать
по правде, не было для них обеих большего удовольствия, как посидеть вот так
среди дня и вместе почитать что-нибудь из драгоценных томов,  засаленных,  в
переплетах под мрамор, какие миссис  Ганн  имела  обыкновение  приносить  из
библиотеки. Не один роман прочли они вдвоем от корки до корки. Я так и  вижу
их над повестью "Мэнфрон, или  Однорукий  монах":  в  комнате  темно,  улица
утихла, десять часов - высокий, красный фитиль свечи зловеще клонится  вниз,
пламя играет бледным отсветом на  бледном  личике  мисс  Каролины,  читающей
вслух, и зажигает выпученные  глаза  честной  Бекки,  которая  молча  сидит,
уронив свою работу на колени (вот уже час, как  она  не  сделала  ни  одного
стежка), когда медленно открывается дверца люка и грозный Алонсо, склонясь к
уснувшей Имоинде, вынимает пистолет, взводит курок, смотрит,  в  порядке  ли
заряд, приставляет дуло к уху спящей и... - дром-дорором! -  на  пол  падают
щипцы! Бекки десять минут продержала их в руке, боясь снять нагар со  свечи.
Каролина вскакивает и бросает книжку  обратно  в  маменькину  корзинку.  Это
значит - мадам с дочерьми вернулись из гостей, где два молодых  кавалера  из
Лондона были так любезны, - ну, право же, настоящие джентльмены!
     На сентиментальное, равно как и на страшное, мисс  Каролина  и  кухарка
были очень падки и  чуть  не  выплакали  бедные  свои  глаза  над  "Тадеушем
Варшавским" и над "Шотландскими  вождями".  Утвердившись  в  своей  вере  на
примерах, почерпнутых из этих поучительных книг, Бекки была убеждена, что ее
молодая хозяйка в один прекрасный день встретится с важным лордом или увезет
ее, как Золушку, блестящий принц, к злой обиде старших  ее  сестер,  которых
Бекки сильно недолюбливала. Поэтому, когда  явился  новый  жилец,  одинокий,
загадочный, печальный, элегантный, с романтическим  именем  Джордж  Брэндон,
когда он написал письмо, адресованное лорду, и мисс Каролина вместе с  Бекки
изучила надпись на конверте, - они обменялись такими взглядами, что передать
их мог бы нам разве что карандаш Лесли или  Маклиза.  Очи  Бекки  загорелись
огнем некоего тайного знания, тогда как Каролина мгновением  позже  потупила
свои, и вспыхнула, и сказала:
     - Чепуха, Бекки!
     - Чепуха,  по-вашему?  -  ответила  Бекки,  ухмыляясь  и  с  торжеством
прищелкивая пальцами. - Карты-то правду сказали, и я знала, что они не врут.
Разве вам не легли три раза подряд король и дама червей?  А  ну,  расскажите
мне, что вы видели во сне в ночь на вторник?
     Сна своего мисс Каролина не рассказала, потому  что  в  эту  минуту  ее
сестры вприпрыжку сбежали вниз по лестнице и принялись рассматривать  письмо
жильца. И все же Каролина уходила к себе, сильно  призадумавшись;  и  мистер
Брэндон стал ей видеться с каждым днем все более необычайным и прекрасным.
     Между тем как  мисс  Каролина  невинно  отдавалась  своему  влечению  к
блистательному съемщику второго этажа, случилось так,  что  к  ней  воспылал
романтической страстью наниматель третьего. Изо дня  в  день  на  протяжении
двух недель прообедав за одним столом со всем их семейством и проведя немало
вечеров с миссис Ганн и молодыми девицами,  мистер  Фитч,  как  ни  туго  он
соображал, начал понимать, что ежевечерние обвинительные речи против  бедной
Каролины не могли соответствовать истине. "Как же так, - раздумывал  он  про
себя. - Во вторник старая леди сказала, что дочка сведет ее в могилу, потому
что кухарка недоварила картошку. В среду она сказала, что Каролина - убийца,
потому что сама же никак не  могла  найти  свой  наперсток.  В  четверг  она
клянется, что Каролина забыла бога, потому что пара  старых  шелковых  чулок
осталась незаштопанной. А этого не может быть, - премудро рассудил  Фитч.  -
Ни одна девушка не становится убийцей через то, что  ее  маменька  не  может
найти свой наперсток. Если женщина колотит взрослую дочку по спине - да  еще
при посторонних - за такую мелочь, как пара старых чулок,  то,  уж  конечно,
никак не может быть, чтоб она говорила правду". И  первое  его  впечатление,
враждебное Каролине, постепенно стиралось. Когда же оно стерлось вовсе,  его
душой овладела жалость (а мы знаем, чему жалость  сродни)  и  с  нею  вместе
ненависть к угнетателям милого создания.
     В итоге через шесть коротких недель после появления  двух  джентльменов
список наших главных dramatis personae {Действующих лиц  (лат.).}  предстает
нам в следующем виде:

Каролина - невинная девушка, влюбленная в  Брэндона.
Фитч - знаменитый художник, полувлюбленный в Каролину.
Брэндон - молодой джентльмен, влюбленный в самого себя.

     Поначалу мистер Брэндон с  редким  постоянством  сопутствовал  барышням
Макарти в их прогулках, и те не без удовольствия принимали  его  ухаживание;
но он обнаружил, что  слишком  уж  много  маргетских  кавалеров,  заурядных,
некрасивых пошляков, вечно увиваются за его  дамами  и  любезничают  с  ними
неизмеримо успешней него.  На  этих  господ  Брэндон  смотрел  с  превеликим
презрением; они же в ответ ненавидели его от  всей  души.  Вскоре  и  девицы
пришли к тому же: его надменная манера, хотя вполне свободная и дерзкая,  не
была и вполовину так приятна им, как шутки  Джонса  или  веселое  дурачество
Смита; и очень скоро сестры дали ему понять, что без него они чувствуют себя
куда лучше.
     - Дамы, ваш покорный слуга! - услышал он возглас Боба Смита, когда этот
маленький торговец галантереей подлетел к парадному, откуда они выходили.  -
Солнышко пригрело, лавка опустела; если вы на прогулку, я ваш спутник.
     И мисс Линда с мисс Беллой с двух сторон взяли под руку мистера Смита и
поплыли по улице.
     - Я рад, что с вами нет этого важного господина со стеклянным глазом, -
сказал мистер Смит.  -  Сроду  не  видал  такой  невоспитанной  и  надменной
скотины.
     - Вот именно! - говорит Белла.
     - Тише вы! - говорит Линда.
     В эту минуту "важный  господин  со  стеклянным  глазом"  стоял  у  окна
второго этажа, покуривая свою неизменную сигару, и его монокль  был  нацелен
на дам, которым он и отвесил нижайший поклон. Можно  представить  себе,  как
они после этого стали ему милы и  каким  взглядом  смерил  он  мистера  Боба
Смита, когда встретил его в следующий раз: у мистера  Боба  так  затрепетало
сердце, что потом весь день не унималось; и он поторопился в город по делам.
     Однако потребность общения сильнее  даже  гордости;  и  великий  мистер
Брэндон  временами  бывал  рад-радешенек  спуститься  со  своей   высоты   и
пообщаться с вульгарными людьми, в чьем доме" он был  жильцом.  Но,  как  мы
говорили,  он  это  делал  всегда  с  видом  особого   снисхождения,   давая
присутствующим понять, какую великую честь он им оказывает.
     И вот однажды он был так необычайно  любезен,  что  принял  приглашение
первого  этажа,  переданное  ему  в  коридоре  мистером   Джеймсом   Ганном,
сказавшим, что, мол, больно видеть, как джентльмен ест от субботы до субботы
одни лишь бараньи котлеты; и если мистер Брэндон не против  познакомиться  с
самым что ни на есть чертовски славным малым, его другом Свигби,  человеком,
который держит собственный выезд и имеет на расходы пять сотен в год; и если
его соблазнит сочный кусочек, вырезанный из наилучшего  свиного  окорока,  в
какой когда-либо вонзался нож (хоть не ему бы это говорить!), то они сегодня
обедают ровно в три, и миссис Г. с дочерьми будут весьма польщены,  если  он
почтит их своим обществом.
     Гордеца позабавили обороты речи, к которым прибег мистер Ганн, выполняя
эту миссию, гостеприимства; и в три часа  он  предстал  в  задней  гостиной,
откуда имел честь повести миссис Ганн (в  очаровательном  желтом  платье  из
mousseline de laine  {Шерстяного  муслина  (франц.).},  и  к  нему  огромный
красный тюрбан, ferroniere и пузырек с нюхательной  солью,  прицепленный  на
колечке прямо к жирной и влажной руке) в "контору",  где  стоял  накрытый  к
обеду стол. Барышни Макарти были одеты с не меньшим вкусом. Одна села справа
от гостя, другая рядом с жильцом-нахлебником,  мистером  Фитчем,  который  в
великолепии   своей   пышной   бороды,   сиреневого    бархатного    жилета,
свеженапомаженных длинных волос, рассеченных пробором точнехонько посередине
и спадавших завитками на воротник, был бы, право же,  неотразим,  будь  этот
воротник хоть немножко, хоть чуть-чуть белее.
     Мистер Брэндон тоже надел лучший свой костюм. Сколько бы ни щеголял  он
презрением  к  своим  хозяевам,  ему  хотелось  произвести  на   них   самое
благоприятное впечатление, и он не преминул сообщить  миссис  Ганн,  что  во
всем мире, кроме него самого,  только  лорд  Такой-то  является  обладателем
жилета, подобного тому, который так ее восхитил,  -  ибо  миссис  Ганн  была
чрезвычайно благосклонна и действительно расхвалила жилет,  дабы  щегольнуть
своим жильцом перед другом и почитателем мастера Ганна,  мистером  Свигби  -
человеком со средствами, который тем не менее  был  завсегдатаем  клуба  при
"Сумке Подмастерья".
     Об этом клубе гость мистера Ганна мистер Свигби и сам мистер Ганн  вели
перед обедом превеселый разговор, наперебой припоминая все  шутки  обо  всех
членах клуба.
     Мистер Брэндон, чувствуя себя главной персоной  за  столом,  безудержно
отдался своим наклонностям и нарассказал миссис  Ганн  всяческих  историй  о
половине всей английской знати. Миссис Ганн со знанием  дела  толковала  про
оперный театр; и объявила, что считает Тальони лучшей в мире певицей.
     - Мистер... э... Свигби, вы когда-нибудь видели, как танцует Лаблаш?  -
спросил мистер Брэндон у  джентльмена,  которому  его  представили  по  всей
форме.
     - Где, в Воксхолле, что ли? - сказал Свигби, только что вернувшийся  из
поездки в Лондон.
     - Да, на канате. Удивительный артист!
     На что мистер Ганн рассказал, как он был однажды в Воксхолле,  когда  в
Лондоне чествовали иностранных принцев; а мадам высказала свое веское мнение
и о них. Потом разговор перешел на фейерверки и ромовый пунш; причем  мистер
Брэндон уверял девиц, что Воксхолл - это самое  аристократическое  место,  и
добавил, что почел бы за честь  потанцевать  там  с  ними  кадриль.  Словом,
Брэндон пустился в такую тонкую иронию, что за столом ни одна  душа  его  не
понимала.
     Стол, согласно плану, посланному позже милорду Синкбарзу, выглядел так:

          Мисс Каролина       Мистер Фитч       Мисс Л. Макарти
                              -----------
               1              |картофель|              3
      --------------------------------------------------------------
      Мистер | Жареный сви-  Три кусочка   Отварная        | Миссис
      Джеймс | ной окорок с  сельдерея в   треска, а затем | Джеймс
       Ганн. | луком и шал-  стакане.      баранье рагу.   |  Ганн.
             |    феем.                                    |
      --------------------------------------------------------------
               2              | капуста |              4
                              -----------
          Мистер Свигби          Мисс             Мистер Брэндон
                              Б. Макарти

     "1" и "2" - это кувшины с портером; "3" - кварта эля:  любимый  напиток
миссис Ганн; "4" - бутылка отличного золотистого хереса  -  благодатный  дар
виноградной лозы, купленный мистером Ганном в "Сумке  Подмастерья"  за  один
шиллинг девять пенсов.
     Мистер Ганн. Отведайте этого хереса, сэр. Пью ваше здоровье  и  весь  к
вашим услугам, сэр. Это вино, сэр, уступил  мне  в  виде  особого  одолжения
мой...  гм!..  поставщик,  который  уделяет  его  своим  клиентам  только  в
небольших количествах и ввозит его, сэр, прямо из... гм... из...
     Мистер Брэндон. Из Хереса,