Свигби и каких удовольствий ему пришлось вкусить.
     Что сталось бы с  ним  без  его  тестя?  Просто  в  дрожь  кидает,  как
подумаешь. Однако приезд и вмешательство этого  джентльмена  возымели  такие
последствия: часа в четыре, когда убирали  со  стола  и  разгоралась  обычно
послеобеденная перепалка, джентльмены брали свои шляпы и вдвоем  уходили  из
дому; и как мог бы заметить человек, пораженный телесным недугом, что то или
иное могучее средство заставляет болезнь на  какое-то  время  исчезнуть,  но
лишь затем, чтобы с утроенною силой проявиться где-нибудь еще,  подобным  же
образом быстрая победа миссис Свигби над трубкой и ромом в кипятке,  хоть  и
привела к временному прекращению зла, на которое жаловалась молодая супруга,
никак, однако, не могла совершенно  его  искоренить:  оно  исчезло  в  одном
месте, чтобы с еще большей яростью свирепствовать в  другом.  В  гостиной  у
Свигби запах рома и табака больше не возникал (кроме,  конечно,  тех  минут,
когда миссис Ганн прибегала к первому в качестве  лекарственного  средства);
но если б вам случилось заглянуть в "Полумесяц и Свечку"  у  дальнего  конца
деревни; если бы случилось во дворе за этой гостиницей посмотреть на  хорошо
убитую площадку для кеглей; если бы временем, чтобы на  нее  посмотреть,  вы
избрали вечерний час, когда селяне после праведных  трудов  гоняют  шар  меж
падающих звонко дубовых  кеглей  (тех,  что  против  солнца  построились,  и
длинная от каждой ложится тень на золото травы!); если бы вы, говорю  я,  на
все это посмотрели, вы не могли бы  при  том  не  приметить  в  задней  зале
мерцающую в полутьме сальную свечу, стоящую на грязном столике. И был бы еще
на том грязном столике оловянный жбан черного пива, а левее - чайная  ложка,
сверкающая в стакане джина; над каждым из этих двух приятных напитков  вы  б
увидели курящуюся трубку; а за трубками,  сквозь  дым  табака,  углядели  бы
мистера Ганна и мистера Свигби, которые избрали теперь "Полумесяц и  Свечку"
своим постоянным прибежищем и здесь забывали тревоги супружеской жизни.
     Хоть мы и обещали  не  распространяться,  описание  этих  обстоятельств
заняло у нас немало места; и читателю надобно также знать,  что  перед  тем,
как им возникнуть, истек какой-то,  недолгий,  правда,  промежуток  времени.
Потребовался по меньшей мере месяц, покуда Свигби прочно укрепился на  своей
позиции в деревенской гостинице; все это время Ганн гостил  у  зятя  по  его
настоятельной просьбе; а  миссис  Ганн  оставалась  под  той  же  крышей  по
собственному желанию. Ни намеки дочери, ни откровенные  выпады  вдовствующей
миссис Свигби не могли побудить миссис Ганн покинуть дом, где она соизволила
поселиться. Плату с жильцов достойная леди,  по  своему  обыкновению,  взяла
вперед; в апреле месяце Маргет был, как  она  знала,  безнадежно  скучен,  а
потому она решила наслаждаться радостями деревенской жизни, пока не настанет
для города веселый сезон. Кучер кентерберийской  почтовой  кареты,  знакомый
Ганна, проездом через деревню доставлял ей и забирал от все обратно  тяжелые
стопки романов; и старая дама чувствовала  себя  по  данным  обстоятельствам
достаточно  счастливой.  Если  случится  в  отсутствие  маменьки  что-нибудь
важное, Каролина должна  была  воспользоваться  тем  же  средством  связи  и
оповестить ее письмом.
     Мисс Каролина смотрела на папеньку с маменькой, когда экипаж, увозивший
их к молодоженам, покатил по улице; но, странное дело,  девушка  не  ощутила
той  тяжести  на  сердце,  которую,  бывало,  испытывала  раньше,  когда  ей
запрещалось принять участие в семейных увеселениях, и на этот раз была самой
счастливой во всей семье - до того счастливой,  что  ей  стало  чуть  ли  не
совестно перед самою собой; и Бекки с радостью примечала,  как  зарумянились
щеки молодой хозяйки, и как заискрились ее глаза (и поглядывали то и дело на
дверь), и как она вся была охвачена трепетом.
     "Придет или не придет", - говорило сердечко;  и  глаза  поглядывали  на
знакомый уголок дивана, где две недели тому назад сидел он. Он был ну совсем
как лорд Байрон, точка в точку, - это бледное  чело  и  стройная  обнаженная
шея! - но только совсем не такой испорченный - нет, нет! Она твердо  верила,
что душа ее... ее мистера Б... ее Брэн... ее Джорджа так же хороша,  как  он
хорош собой. Не поставим ей в укор, что она называла его  Джорджем:  девочка
получила воспитание в низкоразрядной школе, где царил  сентиментальный  дух;
она недостаточно знала общество, чтобы щепетильничать; у нее и в  мыслях  не
было,  что,  может  быть,  она  станет  когда-нибудь  его  Каролиной,  и   в
невысказанных мечтах она давала полную волю своему влечению к нему.
     Она поглядела на дверь раз двадцать пять, "не больше - иначе говоря, не
прошло и десяти минут с  отъезда  ее  родителей,  когда  и  впрямь  щелкнула
щеколда, дверь отворилась и с легким румянцем на  щеках  вошел  божественный
Джордж. Он собирался, как в прошлый раз, сослаться на какой-то  предлог;  но
сперва сам он глянул Каролине в лицо, лучившееся улыбкой и радостью; затем и
маленькая Каролина посмотрела в ответ на него и...  подвинулась  на  диване,
освобождая тот угол. О, милый инстинкт любви! Брэндону незачем  было  искать
оправданий, он просто сел рядом и пустился  в  разговор  так  свободно,  так
радостно и доверительно, и ни он, ни она не замечали,  как  проходит  время.
Андреа Фитч (вот хитрец!) с восторженным чувством следил за отъездом  Ганнов
и, со своей стороны, строил хитроумный замысел в  отношении  мисс  Каролины.
Так велико было доверие Андреа к другу со второго этажа, что он  по  пути  в
гостиную Ганнов даже зашел к мистеру Брэндону, чтобы посоветоваться с ним  и
открыть ему план своих военных действий.
     У вас бы сердце зашлось - не от жалости, так от смеха, - если бы  могли
вы видеть, какое стало у мистера Фитча лицо,  когда  он  сунул  свою  пышную
бороду в дверь гостиной. Там оказался Брэндон, рассевшийся со всем удобством
на диване; очень довольная и веселая Бекки; и Каролина, которая и  всегда-то
до нелепости легко краснела, а сейчас,  при  появлении  Фитча,  закраснелась
сильней чем когда-либо! Она отвела от него глаза и, не удержавшись, нежно  и
лукаво заглянула в лицо мистеру Брэндону. Джентльмен поймал этот взгляд и не
преминул дать ему свое толкование: он означает признание в любви,  призыв  к
покровительству. У Брэндона  по  всему  телу  прошла  дрожь  от  польщенного
тщеславия, и сердце его забилось  радостью,  когда  он  уловил  этот  взгляд
бедной Каролины. Сам  он  ответил  на  него  взглядом,  безжалостно  дурным,
безжалостно торжествующим и насмешливым; и встретил мистера  Фитча  громким,
недовольным окриком, отчего молодой художник почувствовал себя так  неловко,
как еще никогда в своей  жизни.  Он  пробормотал  что-то  бессвязное  насчет
обеда, - мол, будет ли обед в отсутствие родителей подаваться в тот же  час,
что и всегда, - и тут же удалился.
     Бедняга размечтался было, что  теперь  он  каждый  день  будет  обедать
tete-a-tete {С глазу на глаз (франц.).} с  Каролиной.  Пока  ее  родители  в
отъезде, он бы успел покорить ее сердце. Право, могло показаться, что первый
брак  нарочно  для  того  и  сладился,  чтобы   помочь   осуществлению   его
собственного. Художник выработал следующий план кампании:  прежде  всего  он
нарисует такой красивый портрет Каролины, что красивей никто не видывал. "Те
разговоры, которые я буду с ней вести во время сиянсов, - думал он, - сильна
помогут делу; а уж портрет будет так прекрасен, что она не  устоит.  Я  буду
писать ей стихи в альбом и делать к ним рисунки с емблемой на мою любовь".
     Так  он  мечтал  и  мечтал,  наш  Альнашар-живописец.  Вскоре  он   уже
обосновался в доме на Ньюмен-стрит, где двери открывал у него лакей. Верхний
этаж  занимала  Каролина,  его  жена,  а  ее  портрет  произвел   фурор   на
Академической выставке. Бок о бок  с  нею  Андреа  Фитч  -  о,  как  он  это
чувствует! - способен достичь всего на свете. Пять или шесть карет дежурят у
его подъезда... По сто гиней за поясной портрет! Леди Фитч, сэр Эндрю  Фитч,
цепь президента Академии  -  всевозможные  яркие  видения  плыли  перед  его
умственным взором; а  так  как  драгоценным  условием  его  возвышения  была
Каролина, он решил с него же и начать и незамедлительно  обеспечить  его  за
собой.
     Но...  какое  разочарование!  Сойдя  в  три  часа  к  обеду   на   этот
прельстительный tete-a-tete, он увидел стол,  накрытый  на  четверых,  и  во
главе его - мисс Каролину, залившуюся (как всегда!) румянцем; напротив нее -
служанку Бекки, улыбающуюся во весь  рот;  а  направо,  по  длинной  стороне
стола, мистера Брэндона: сидит преспокойно и чувствует себя как дома,  точно
занимает это место целый год.
     А  вышло  так,  что,  едва  только  Фитч  удалился,  Брэндон,  движимый
ревностью, сейчас же задал тот же вопрос, что и художник; и дамы  не  должны
уж слишком возмущаться Каролиной за то, что она после некоторых колебаний  и
борьбы с собой согласилась на неожиданную просьбу  Брэндона.  Вспомним,  что
девушка выросла в семье, державшей пансион, что она привыкла постоянно вести
дела с жильцами своей маменьки и до настоящего времени полагала,  что  среди
них она в такой же безопасности, как та молодая особа,  которая  разгуливает
по Ирландии с золотою тросточкой в песне мистера Томаса Мура.  Но,  к  чести
Каролины, мы должны признаться, что вопрос о допущении Брэндона к столу  она
все же разрешила не без колебания. Она сознавала, что питает к  нему  совсем
особые чувства, каких еще никогда не внушал ей никто из жильцов  или  других
мужчин, и  поэтому  сперва  пыталась  противиться.  Но  победило  не  только
желание, а и самая скромность бедной девушки. Следует ли ей избегать мистера
Брэндона? Не должна ли она подавлять  в  себе  чувства,  порождающие  в  ней
пристрастие, и вести себя по отношению к нему с тем же  безразличием,  какое
она выказала бы ко всякому другому в сходных обстоятельствах?  Разве  мистер
Фитч не будет, как всегда, обедать за ее столом? Ему  же  она  не  отказала!
Такими доводами она успокаивала свое сердце.  Глупое  хитрое  сердечко!  Оно
знало, что все эти доводы - ложь и что она должна избегать  этого  человека;
-но она была готова ухватиться за любой предлог для встречи и таким  образом
заключила некоторую сделку со своею совестью. Обедать он будет; но  и  Бекки
тоже будет обедать с ними - как  ее  защитница.  Бекки  громко  рассмеялась,
услышав эту новость, и с  превеликим  удовольствием  заняла  свое  место  за
столом.
     Нет нужды посвящать  хотя  бы  слово  этому  обеду,  поскольку  мы  уже
описывали одну из предыдущих трапез; достаточно сказать, что  в  присутствии
Брэндона художнику делалось не по себе, и он был крайне мрачен; тем самым он
давал своему сопернику,  веселому,  торжествующему,  чувствующему  себя  так
свободно и легко, решительное преимущество над собою. И Брэндон не  преминул
воспользоваться этим преимуществом. Когда  Фитч  удалился  к  себе,  еще  не
ревнуя, - потому что простак верил каждому слову, сказанному Брэндоном в том
их разговоре на берегу, - но со смутным  чувством  досады  и  разочарования,
Брэндон обрушил на него всю силу своей насмешки: его манеры, его слова,  его
томные  взгляды  он  нещадно  вышучивал;   он   смеялся   над   его   низким
происхождением (мисс Ганн, не забудем, была приучена кичиться своей  семьей)
и измышлял одну за другой разные истории из его прошлого, после которых дамы
(Бекки, поскольку она допущена  в  гостиную,  следует  причислить  к  дамам)
прониклись к бедному художнику величайшим презрением и жалостью.
     Вслед  за  тем  Брэндон  с  большим   красноречием   стал   расписывать
собственные высокие достоинства  и  привлекательные  свойства.  Он  легко  и
небрежно говорил о своем кузене, лорде Таком-то; доложил Каролине, с  какими
принцессами он танцевал при  иностранных  дворах;  запугал  ее  рассказом  о
страшных дуэлях, на которых дрался; словом, выставлял себя перед нею  героем
самого возвышенного стиля. Как жадно бедная девочка слушала все его басни; и
как потом ночью они с Бекки (теперь они и спали в одной  комнате)  обсуждали
их между собой!
     Мисс Каролина (мы уже слышали это от мистера Фитча)  завела  себе,  как
чуть не каждая девица  в  Англии,  маленькую  квадратную  книжку,  именуемую
альбомом  и  содержащую  гравюры  из  ежегодников;  прескверные  изображения
цветов; старые картинки отошедших мод, вырезанные и наклеенные на  листы;  и
коротенькие стихотворные отрывки, подобранные из Байрона, Летиции Лендон или
миссис Хименс и выписанные детским почерком  владелицы  альбома.  Брэндон  с
большим любопытством рассматривал этот альбом, - он  всегда  утверждал,  что
наклонности девушки познаются по характеру этого ее музея, - и  нашел  здесь
несколько рисунков Фитча, сделанных по просьбе Каролины еще до того, как сей
джентльмен воспылал к ней страстью. Свои  рисунки  сентиментальный  художник
пояснял куплетами  собственного  сочинения,  которые,  должен  я  сознаться,
Каролина находила очаровательными -  до  того  часа,  когда  мистер  Брэндон
воспользовался случаем показать, что они безнадежно  плохи  (да  так  оно  и
было), и принялся их пародировать один за другим. В упражнениях такого  рода
он был довольно искушен, как и  в  рисовании  карикатур,  и  ему  ничего  не
составляло набросать хоть дюжину пародий и рисунков, жестоко высмеивающих  и
внешность и дарования художника.
     Что  же  он  предпринял  теперь,  этот  коварный  мистер  Брэндон?  Он,
во-первых, нарисовал карикатуру на Фитча; а во-вторых,  он  пошел  к  одному
садовнику в ближнем пригороде, купил  букет  фиалок  и  преподнес  его  мисс
Каролине,  вписав  при  этом  ей  в  альбом  стихотворение  мистера   Фитча,
приведенное выше. Стихотворение он подписал своими собственными инициалами -
и так в открытую объявил художнику войну.

ГЛАВА VII,
     где в Маргет прибывает на пароходе много новых лиц

     События, о которых повествует наша хроника, начались в феврале  месяце.
Время текло, и наступил апрель, а с ним  и  праздничная  пора,  так  любимая
школьниками и именуемая пасхальными каникулами. Не только  школьники,  но  и
взрослые мужчины пользуются в эти дни досугом -  в  частности,  те  из  них,
которые только недавно вкусили самостоятельной жизни и ждут со дня  на  день
появления усов, иначе говоря, студенты - лица, более  всех  других  жаждущие
применять к себе и друг к другу это гордое звание: мужчина.
     Среди прочих и милорд Синкбарз, из  колледжа  Крайст-Черч  в  Оксфорде,
получив некоторую  сумму  денег  на  оплату  квартального  счета  и  написав
родителю, что он-де  занят  усиленной  подготовкой  к  экзаменам  и  поэтому
вынужден отказаться от долгожданного удовольствия провести вакации  в  замке
Синкбарз, - а назавтра после отправления письма поехав  в  город  в  коляске
цугом в обществе юного Тома Тафтханта, студента  того  же  университета,  и,
вкусив от всех  столичных  услад  -  театров,  уличных  дебошей,  погребков,
полицейских участков и других мест, о которых здесь нам лучше не  упоминать,
- лорд Синкбарз, говорю я, за десять дней наскучив Лондоном, покинул столицу
довольно неожиданно; и, уезжая, он не стал оплачивать в отеле Лонга счет,  а
оставил этот документ в руках у владельца в знак своего высокого  доверия  к
гостеприимному хозяину.
     Том Тафтхант, понятно, уехал вместе с милордом Синкбарзом (несмотря  на
аристократические воззрения в политике,  Том  благоговел  перед  лордами  не
меньше, чем любой английский демократ). И как вы думаете,  куда  направилась
эта достойная чета юных джентльменов? Никуда, как  в  Маргет:  ибо  Синкбарз
воспылал желанием проведать своего давнишнего друга Брэндона и решил, как он
сам изящно выразился, "стукнуть в дверь и поднять старика с постели!".
     На пароходе, доставившем лорда Синкбарза с приятелем из Лондона, ничего
значительного не произошло; пассажиров,  кроме  них,  было  совсем  немного:
два-три еврея, вечные  странники,  высадившиеся  в  Грейвзенде;  преподобный
мистер Уокербарт  с  шестью  злополучными  маленькими  учениками  -  добыча,
которую его преподобие захватил в Лондоне и увозил с собой в свою школу близ
Хэрн-Бея; кое-кто из тех субъектов непонятного общественного положения,  что
непременно  присутствуют  на  каждом  пароходе   и   пользуются,   очевидно,
бесплатным проездом и всегда безотказно пьют и едят за  капитанским  столом;
да некая дама со своею челядью, - вот и весь список пассажиров.
     Дама - очень толстая дама,  -  очевидно,  только  что  вернулась  из-за
границы. На палубе громоздился  ее  вместительный  зеленого  цвета  дорожный
экипаж, и на всех ее чемоданах" были  налеплены  свежие  большие  ярлыки  со
словами "Британский  отель  господина  Инса.  Булонь".  Ибо  достойный  этот
господин взял в обычай захватывать багаж своих постояльцев и обклеивать  его
билетиками с обозначением его имени и местожительства, - каковым  простейшим
способом он навечно утверждает себя в их памяти и дает  знать  о  себе  всем
другим, кто имеет обыкновение разглядывать чемоданы своих попутчиков,  чтобы
вызнать их имена. Сколь обширна эта категория людей, я могу и не говорить.
     Так вот: эта толстая дама держала  курьера  -  рослого  усача,  который
говорил  на  всех  языках,  выглядел,  что  твоя   фельдмаршал,   именовался
Доннерветтером  и  ездил  на  козлах;   горничную-француженку,   мадемуазель
Огюстину; и арапчонка по имени Саладин, который ездил на запятках.
     Саладин знал только одну заботу - ухаживать за толстым,  сопатым  белым
пуделем, который обычно  разъезжал  в  карете  между  своей  хозяйкой  и  ее
преданной компаньонкой по имени мисс Рант. Толстая дама была, видимо, важной
персоной. Всю первую половину поездки в тот ветреный и солнечный  апрельский
день она храбро шагала по палубе, повиснув на руке  бедной  щупленькой  мисс
Рант; когда же миновали Грейвзенд и началась килевая качка, она удалилась  в
свою цитадель - дорожный экипаж,  а  буфетчик,  буфетчица  и  усатый  курьер
непрестанно бегали туда и назад с посудой, поставляя  сперва  бутерброды,  а
затем горячейший грог на  коньяке:  потому  как  с  полудня,  надо  сказать,
волнение  усилилось,  и  пуделя  тошнило;  не   лучше   было   и   Саладину;
горничной-француженке, как у всех у них заведено, "ужасно нездоровилось"; да
и  сама  дама  сильно  занедужила;  не  по  себе  было  и   бедной,   милой,
сострадательной мисс Рант.
     - Ах, Рант! - то и дело повторяла толстая дама.  -  Какая  гадость  эта
маляди де мер! {То есть maladie de  mer  -  морская  болезнь  (франц.).}  О,
мундье! {Вместо mon Dieu - боже мой (франц.).} Ох-хо-хо!
     - Да, вы правы, дорогая, - отвечала Рант и подхватывала: - Ох-хо-хо!
     - Спросите у буфетчика, Рант, далеко ли еще до Маргета? - И Рант шла  и
задавала тот же вопрос каждые пять минут, как делают люди в таких случаях.
     - Иси, мусье Доннерветтер, алле деманде эн пе д'о шо пур мува.
     - Э де л'о де фи афек, неспа, матам? {Искаж. франц. фразы со значением:
"Господин Доннерветтер, пойдите попросите для меня немного кипятку..." -  "С
водкой, да, мадам?"} - отвечал мистер Доннерветтер.
     - Уй, уй, ком ву вуляй {Да, да, как хотите.}.
     - Валяй, говорите? - И Доннерветтер шел и приносил питье  в  том  самом
виде, как было желательно.
     - Ах, Рант, Рант! Есть нечто и похуже, чем морская болезнь. Увы!
     - Дорогая, дорогая Марианна, не  расстраивайтесь!  -  возглашает  Рант,
сжав толстую лапу подруги и покровительницы в своих костлявых пальцах. -  Не
волнуйте свои нервы, дорогая. Я знаю, вы несчастны; но разве  вы  не  имеете
друга в вашей верной маленькой Ранти?
     - Вы доброе создание, да, -  сказала  толстуха,  которая  и  сама,  как
видно, была добрым и сердечным человеком. - Не знаю, что б  я  стала  делать
без вас. Увы!
     - Не падайте духом, дорогая! Вы ста