и эти
две всадницы без головы объездили дикого мустанга так, что  он  даже  не
заметил этого?
   - Да пошел ты к черту! - крикнул я ему. - Не было, не было,  не  было
здесь никакой Люды!
   Он ушел не то довольный своей остротой, не то успокоенный моим  него-
дованием.
   Я встал, умылся, побрился и  уже  готовился  идти  завтракать.  Вдруг
кто-то стучится в мой номер. Открываю. Улыбающаяся Люда. Молча  подходит
к моей постели, откидывает одеяло, роется в простынях  и  вдруг  достает
оттуда сережку с рубиновым камнем, словно землянику сорвала на лужайке.
   Я офонарел. Еще ничего не понимаю. Она  деловито  вдевает  сережку  в
мочку уха, потом из кармана достает вторую сережку и вдевает ее в  мочку
второго уха.
   После этого она с хохотом прильнула ко мне и сказала:
   - Прости, я бы никогда тебе в этом не призналась,  но  это  фамильные
серьги!
   Она вышла. Я понял, что моя миссия здесь закончена. Если у меня  была
хотя бы тень подозрения, я бы запер дверь. И пьяный, и трезвый, если  уж
я заснул, то сплю как убитый. Признак дурацкого доверия к миру. Все  жи-
вотные спят чутким сном - признак недоверия к миру. И правильно делают!
   В бешенстве я покидал вещи в чемодан и не прощаясь ни с кем уехал  из
Дома творчества. Гонорар за сценарий я все же получил, но больше никогда
не встречался с Георгием Георгиевичем.
   Было ли все это изменой жене в философском плане, я так и  не  решил,
но из принципа с женой разошелся. Впрочем, я и так собирался с  ней  ра-
зойтись. Она благополучно вышла замуж, благополучно  уехала  с  мужем  в
Америку, куда увезла моего единственного сына. Я по нему иногда  безумно
скучаю. Скучаю, как Наполеон по сыну, согласно легенде, если вообще  эта
скотина могла по чему-нибудь скучать, кроме славы.
 
   НА ЛОВЦА И ЗВЕРЬ БЕЖИТ Итак, я уже говорил, что он ездил по стране  и
зарабатывал деньги выступая в клубах со своими фильмами, а  потом  читая
стихи.
   Но однажды у него с этими встречами случилась  трагическая  накладка.
Он приехал в один туркменский районный город, где должен был, как  обыч-
но, показать фильм и почитать стихи.
   До выступления он обязан был явиться в райком, где получал  добро  на
эту встречу, и оттуда следовало распоряжение относительно  киномеханика,
афиши, а зачастую и явления публики, занятой на местном производстве.
   В этом районном городе гостиницу заменял Дом колхозника, где он занял
номер, умылся, побрился, приоделся, а потом отправился в райком. Он зак-
рыл номер и зашагал к выходу.
   Сейчас он выглядел так импозантно, что работники  Дома  колхозника  с
удивлением и подобострастием глядели на него, думая, что из Москвы прие-
хал большой человек, который, скорее  всего,  займется  ревизией  работы
райкома партии.
   То, что столь яркий мужчина приехал в Дом колхозника без машины и без
сопровождения райкомовских работников, подтверждало догадку о его инког-
нито.
   Да и слыхано ли было, чтобы большой человек из Москвы  останавливался
у них!
   Для таких людей у райкома есть собственный удобный и уютный  дом  без
вывески.
   Да, он собирается неожиданно нагрянуть в райком, чтобы его  работники
растерялись и не успели спрятать концы в воду, видимо, ближайшего арыка.
   Когда он проходил по коридору, директор этого заведения стоял у окош-
ка администраторши. Увидев нашего поэта, он  понял,  что  это  последний
шанс в жизни.
   - Крыш течет, - сказал он печально, но внятно, когда поэт  поравнялся
с ним,
   - райисполком не помогает...
   Он успел все учесть. На случай гнева большого московского  начальника
за то, что к нему обращаются с такими мелочами, он это сказал в  сторону
администраторши, как бы обмениваясь с ней элегическими впечатлениями.
   - Все образуется! - бодро гуднул наш поэт и победно вышел вон.
   - Все образуется, сказал? - удрученно повторил директор.  -  Это  как
надо понимать? Образованья не хватает?
   - Видно, уже решил этих всех отправить в партшколу, а  прислать  дру-
гих, - подсказала бойкая администраторша.
   - Уже решил? - удивился директор.
   - Конечно, - уверила его администраторша, - видишь, какого  прислали?
Лев!
   - Марусия! - оторопело окликнул директор уборщицу. - Быстро поставь в
номер московского гостя горшок!
   - Сейчас! - охотно откликнулась уборщица.
   Дощатая уборная Дома колхозника была во дворе.  Единственный,  правда
огромный, горшок этого заведения предназначался редким почетным гостям.
   Наш поэт легкой походкой нес свое грузное тело в райком. Такими дела-
ми там занимался второй секретарь, фамилия которого была  Кирбабаев.  Но
секретаря на месте не оказалось. Кабинет его был заперт. Какая-то женщи-
на, проходившая мимо, сказала, что Кирбабаев обедает.
   Наш поэт полтора часа шагал взад-вперед по длинному райкомовскому ко-
ридору, мысленно выбирая стихи, которые он будет читать местному населе-
нию, выбирая и привередливо отбрасывая стихи чересчур  сложные.  Он  все
шагал и шагал, удивляясь не только затянувшемуся обеду Кирбабаева, но  и
полному отсутствию признаков жизни в райкоме. Намаз творят,  что  ли?  -
думал он шутливо.
   И вдруг, когда он был в одном конце коридора, в другом его конце, ку-
да подымалась лестница с улицы, появился человек. Он был среднего роста,
на нем был желтоватый чесучовый китель, а на голове соломенная шляпа.
   И тут наш герой совершил свой первый промах, который неминуемо привел
его к роковой ошибке. Как бы озаренный догадкой, не дождавшись приближе-
ния человека и тем более сам застыв на месте, он громовым  голосом  сот-
ряс, впрочем, недряхлые своды райкома:
   - Вы случайно не Кирбабаев?!
   Это был Кирбабаев, и ему сразу стало обидно. Случайно? Нет, Кирбабаев
случайно не мог оказаться Кирбабаевым! Он вздрогнул и с выражением край-
ней подозрительности оглядел сановитую фигуру поэта.
   - Кирбабаев буду, - скромно согласился он и поспешил к сановитой  фи-
гуре. О, если бы не поспешил, все могло бы обернуться по-другому!
   - На ловца и зверь бежит! - прогудел поэт, улыбаясь и распахнув руки,
но все еще не двигаясь навстречу, превращая роковую ошибку своих слов  в
полный провал. Однако ничего этого не понимая.
   Кирбабаев нахмурился и подошел к нему. Какой-то русский корреспондент
газеты, подумал он, что-то хочет выяснить  по  поводу  кляузы  какого-то
местного негодяя.
   - А ви кто будете?  -  спросил  он  с  несколько  замороженным  любо-
пытством.
   - Я из Москвы, - отвечал поэт, по привычке не соразмеряя свой голос с
близостью собеседника, - у меня путевка! Я в вашем  клубе  покажу  науч-
но-популярный фильм и почитаю стихи!
   Кирбабаев почувствовал, как, легко прожурчав,  откатилась  от  сердца
волна тревоги и тут же прикатила и залила его волна багровой ярости.
   - Лектор будете? - уничтожающе обобщил он, оглядывая его и  поражаясь
наглому несоответствию огромности лектора его ничтожному  занятию.  Будь
наш поэт заезжим фокусником-гиревиком, он бы не вызвал у него такой  вы-
сокой степени ненависти.
   - Можно считать, - мирно согласился поэт, привыкший в провинции к та-
кого рода упрощениям.
   - Как ви сказали, - прошипел Кирбабаев, - на ловца и зверь бежит? Ви-
ходит, Кирбабаев зверь? Шакал, лисица, волк?
   - Да нет, - захохотал наш друг, - я вас здесь жду полтора часа.  Вижу
- кто-то идет. Оказалось, Кирбабаев идет в мою сторону. Вот я и  сказал:
на ловца и зверь бежит. Такая русская пословица.
   - Молчи, большой верблюд! - гневно воскликнул Кирбабаев. -  Кирбабаев
идет в твою сторону! Твоя сторона далеко отсюда! Значит,  Кирбабаев  как
зверь бежит к тебе? Великорусский шовинизм не кушаем! Тем более от  лек-
тора!
   - Вы меня неправильно поняли! Я хотел сказать...
   - Ти все, что хотел, сказал! Теперь Кирбабаев будет говорить! Я  твой
засранный путевка подписать не буду! Сейчас - к первому секретарю! Я до-
ложу!
   Если хочет, пусть он подпишет!
   Потрясенный поэт последовал за обезумевшим, как ему показалось,  Кир-
бабаевым.
   Когда они подошли к дверям первого секретаря, Кирбабаев  приосанился,
снял шляпу, пригладил свои поредевшие волосы и перед  тем,  как  открыть
дверь, оглянулся на поэта:
   - Жди! Визовем!
   Все это происходило в предбаннике кабинета  первого  секретаря.  Юная
секретарша сидела за столиком. Кирбабаев что-то по-туркменски сказал ей,
зыркнув на нашего поэта. Секретарша кивнула головой.  Поэту  показалось,
что слова Кирбабаева означают:
   - В случае побега этого типа немедленно дай сигнал!
   Поэт окончательно уверился, что Кирбабаев  обезумел.  Похоже,  что  я
свел с ума одного критика и одного партийного работника, подумал он.  Но
сейчас он в этом не видел юмора. Опять мистика  парности  нагнала  меня,
вспомнил он угрюмо.
   Минут двадцать он стоял и слышал из-за двери, обитой дерматином,  го-
лоса из кабинета. Было тревожно, но он все-таки был уверен - первый сек-
ретарь поймет, что никакого оскорбления не было.
   Наконец дверь приотворилась, и Кирбабаев зловеще поманил его пальцем.
Поэт понял, что Кирбабаев все еще полон враждебности, но смело шагнул  в
кабинет.
   За большим столом, уставленным  телефонами,  сидел  первый  секретарь
райкома.
   - Здравствуйте! - прогремел поэт в его сторону, почти по системе Ста-
ниславского, пытаясь самим своим голосом разогнать миазмы  враждебности,
внесенные сюда Кирбабаевым. Но, увы, ответного приветствия не последова-
ло, по-видимому, система Станиславского в Азии не срабатывала.
   Было тихо и решительно непонятно, что делать.  Первый  секретарь,  не
чувствуя никакой неловкости, перебирал янтарные четки. Поэт заметил, что
шляпа Кирбабаева стоит на столе рядом со шляпой  первого  секретаря.  Он
подумал, что это плохой признак. Потом он  заметил,  что  шляпа  первого
секретаря побольше шляпы Кирбабаева. Это внушало  некоторые  надежды.  К
тому же она была и поновей. Потом он заметил, что сам первый  секретарь,
как и Кирбабаев, в чесучовом кителе, но китель у него посветлей и погла-
же. Потом он заметил, что и физически первый секретарь покрупней и  поп-
лечистей Кирбабаева.
   Гениальная догадка,  смутно  напоминающая  таблицу  Менделеева,  про-
мелькнула в голове поэта. Постой! Постой! - сказал он себе, сильно  вол-
нуясь. Каков же третий секретарь, если пользоваться данными двух  секре-
тарей? Если моя догадка верна, третий секретарь должен быть пониже  вто-
рого секретаря, а чесучовый китель его должен быть более мятым и темным,
чем у второго. Не вполне исключена даже оторванная  пуговица,  но  одна.
Надо сейчас же проверить  догадку!  Сам  понимая,  что  рискует  вызвать
яростную вспышку Кирбабаева, он, сверкая горящими черными глазами из-под
черных бровей, уставился на Кирбабаева и властно произнес:
   - Третий секретарь ниже вас ростом? Правильно?
   Но гнева почему-то не последовало, последовал смех, и  при  этом  до-
вольно добродушный.
   - Большой дурачок, - назидательно произнес Кирбабаев, -  конечно,  он
ниже рост имеет. Он же третий секретарь, а Кирбабаев второй!
   - Я все угадал!!! - с такой силой выдышал поэт и посмотрел на  Кирба-
баева такими горящими, пронзительными глазами, что тот на миг  смутился,
думая, что поэт намекает на взятки.
   Как бы переждав мелкие технические разъяснения,  первый  секретарь  с
убийственной иронией спросил у поэта:
   - Значит, у вас получается так: на ловца туркмен бежит?
   - Да что вы, - возразил поэт, - я совсем не то сказал. Я ожидал това-
рища Кирбабаева...
   - Кирбабаев тебе не товарищ! - поспешно перебил его Кирбабаев, как бы
боясь, что грядущий суд примет по ошибке его за однодельца нашего поэта.
   - ...и вдруг он идет в мою  сторону.  Узнав,  что  это  Кирбабаев,  я
вспомнил русскую пословицу: на ловца и зверь бежит. Эта пословица  озна-
чает неожиданность встречи с человеком, которого ты хотел увидеть.
   - Зверь при чем? - вдруг заорал первый секретарь и, схватив свою шля-
пу со стола, неожиданно ловко прихлопнул ею шляпу Кирбабаева. - Кирбаба-
ев зверь?!
   Поэт проследил за рукой первого секретаря и так понял его жест:  нес-
частного Кирбабаева неожиданно прихлопнули, как зверя!
   Кирбабаев стоял в почтительной близости к первому секретарю, а сейчас
он совсем повернулся к нему, и они быстро заговорили по-туркменски.  По-
эт, конечно, ничего не понимал, кроме некоторых международных слов.
   - Бзим партия хулум-булум, хулум-булум, хулум-булум - зверь бежит!
   - Бзим Ленин хулум-булум! Хулум-булум!  Троцкизм-бухаризм!  Булум-ху-
лум!
   Булум-хулум! Булум-хулум! - зверь бежит!
   - Бзим интернационализм! Булум-хулум! Булум-хулум!  Булум-хулум!  Бу-
лум-хулум!
   Булум-хулум! - зверь бежит! Ничего не получается!
   Наконец, отшлифовав на родном языке теоретические основы дружбы наро-
дов, первый секретарь обратился к поэту:
   - Будь честным - и я тебе все пирощаю! Кто из  местных  людей  научил
тебя оскорбить Кирбабаева? Кирбабаев прекрасный работник. Грамотный. Че-
тыре раз бил в Москве. Если меня завтра возьмут в обком или ЦК, Кирбаба-
ева могут назначить даже первым секретарем. Конечно, с моей  ркомендаци-
ей.
   Он посмотрел на свою шляпу, нахлобученную на шляпу Кирбабаева, что-то
сообразил и, сняв свою шляпу со шляпы Кирбабаева, поставил ее рядом, что
могло означать: не мешаем Кирбабаеву расти по партийной линии.
   - Да я ничего не имею против Кирбабаева! - с воплем отчаяния  отвечал
наш поэт.
   - Ти, глупый, не имеешь, но тебя  научили  враги  Кирбабаева!  Я  все
знаю, что в районе говорят. Кирбабаеву завидуют, потому что он  работает
рядом со мной.
   Говорят: а почему Кирбабаев поставил посередине своего села  памятник
своему дедушке? Отвечаю! А потому, что имеет право! На свои деньги  пос-
тавил! Его дед бил великий скотовод! Двадцать тысяч овец имел! А эти бо-
сяки что имеют?
   Когда пришла коллективизация, он всех своих овец сдал в колхоз.  Доб-
ровольно.
   Потому что умный бил, знал - все равно  отнимут.  А  другие,  дураки,
держались за курдюк своего овца и в Сибирь попали. Так  кто  бил  умный,
кто помогал советской власти?
   - Да я ничего не имею против Кирбабаева! Поймите меня! - уже в полную
мощь голоса, сорвавшись, закричал наш поэт.
   - Молчать! - неожиданно пискляво-пронзительным голосом взвизгнул пер-
вый секретарь и с такой неимоверной силой ударил кулаком по  столу,  что
обе шляпы подпрыгнули. Шляпа первого секретаря, по-видимому уже  привык-
шая к таким жестам, слегка подпрыгнула и скромно опустилась на свое мес-
то, тогда как шляпа Кирбабаева мало того что весьма фривольно подпрыгну-
ла, она еще петушком насела на шляпу первого секретаря.
   - Почему ти здесь все время киричишь?! - продолжал хозяин кабинета. -
Ти что, секретарь обкома или инструктор ЦК?
   - Я даже не член партии, - отвечал поэт, всячески пытаясь унять  свой
голос.
   - Дважды тем более! - крикнул секретарь райкома. - Ти оскорбил Кирба-
баева и еще здесь киричишь в мой кабинет, как будто хочешь сесть на  мое
место! А гиде партийный этика? Знаешь, кто по тебе пилачет, пилачет?
   - Кто? - растерялся поэт, вспомнив, что оставил в Москве больную  ма-
му.
   - Турма пилачет, - пояснил первый секретарь и вдруг обратил  внимание
на нагловатое положение шляпы Кирбабаева на его шляпе. Он  нахмурился  и
водворил шляпу второго секретаря рядом со своей, но  на  этот  раз  нес-
колько подальше, вероятно от дурного соблазна снова вспрыгнуть на  шляпу
первого секретаря.
   А ведь и в самом деле могут посадить эти безумцы, подумал наш герой.
   - Дело в том, что мой учитель юности был последним  поэтом-акмеистом,
- начал он, совершенно не понимая неуместность своего объяснения,  -  он
был такой старый, что почти ничего не слышал. Мне  разговаривать  с  ним
приходилось очень громко. И я так привык.
   - Твой аксакал бил меньшевик, - неожиданно гениально угадал секретарь
райкома, - я, слава Аллаху, все слишу. Кирбабаева никому в обиду не дам.
   Гиде твой путевка? - добавил он подозрительно миролюбиво.
   Но поэт ничего не заподозрил. Наоборот, он обрадовался. Суетливо  по-
рывшись в карманах твидового пиджака, он достал  путевку  и  положил  на
стол секретаря райкома.
   Тот взял в руки путевку, нежно разгладил  ее  и,  вдумчиво  разорвав,
выбросил в корзину.
   - Вот твоя лекция, - сказал он. - Отсюда куда едешь?
   - В Ташкент, - удрученно сказал поэт. Он ужаснулся,  что  не  получит
шестнадцать рублей и завтра и послезавтра как минимум придется голодать.
   Денег было только на один день. Ради них он вынес все унижения, и все
оказалось напрасным. Слава Богу, у него был хотя бы билет на Ташкент.
   Мистика, подумал он. Именно в Ташкенте он три года назад три дня (ма-
лая мистика) голодал без денег, подбирая под базарными стойками выпавшие
фрукты, и ел их, правда тщательно вымыв под краном.
   - Ташкентский поезд завтра утром, - снова взяв в руки четки, спокойно
соображал секретарь райкома, - перночевать дадим. Но  больше  ничего  не
дадим.
   Пусть узбеки слушают твой лекция. Они не  скажут:  а  гиде  партийный
этика? Но туркмен совсем другое дело. Когда туркмен идет по базар...
   Он вдруг воодушевился, бросил четки, вскочил, важно выпятил  грудь  и
гордо, поглядывая по сторонам, прошелся по кабинету.
   - ...когда туркмен идет по базар... Учти, даже в чужой республике! Он
так идет. И люди тихо ему вслед говорят: "Туркмен идет! Туркмен идет!" А
когда узбек идет по базар, это даже стидно сказать, как он идет...
   Он согнул ноги в коленях, бессильно опустил руки вдоль тела и  слегка
сгорбился, неожиданно талантливо изображая бескостность  спины.  Так  он
стоял секунды три. Потом, словно вдруг вспомнив, что даже подражать  уз-
беку слишком долго опасно, потому что можно так и  остаться  им,  быстро
выпрямился и стал гордым туркменом.
   - На ловца Кирбабаев бежит, как шакал! -  сказал  он,  усаживаясь  на
свое место и снова взяв в руки четки. - Этому нас партия учит?  Нет,  не
этому нас партия учит. А гиде партийный этика? Иди  отсюда  и  благодари
Аллаха за мою доброту.
   Пилачет, пилачет по тебе турма!
   Потрясенный поэт покинул райком и отправился к своему пристанищу. Ди-
ректор Дома колхозника, словно все еще дожидаясь его у окошка  админист-
раторши, увидев его, глухо сказал уже прямо в его сторону:
   - Криш течет... Никто не помогает. И Москва не помогает!
   Поэт заподозрил, что директор что-то знает о его неудачном  посещении
райкома. Но ему ни с кем ни о чем сейчас не хотелось говорить. Ему хоте-
лось крепко напиться и заснуть до следующего утра.
   Поэт вошел в свой номер и грузно опустился на кровать. Он  долго  так
просидел, собираясь с мыслями. Он заметил, что ковер, висевший на стене,
куда-то исчез, но не придал этому значения. Вдруг кто-то постучал.
   - Войдите! - гуднул он.
   Вошла русская старушка. Видно, уборщица.
   - Я должна взять горшок, - сказала она несколько стесняясь.
   - Какой горшок? - не понял поэт.
   - У нас для почетных гостей горшок, - разъяснила она, -  чтобы  ночью
во двор не бегать.
   - Вот как, - сказал он, рассеянно озираясь и не видя горшка, - а  где
он?
   - У вас под кроватью, - ответила старушка и, став на колени, выволок-
ла из-под огромной кровати огромный горшок.
   Поэт был изумлен в силу особенностей своего поэтического мышления.  В
жизни он видел только детские горшки и представлял, что все горшки  обя-
заны оставаться таковыми. А в этом горшке можно было сварить плов на де-
сять человек.
   - Разве такие горшки бывают? - с величайшим раздражением спросил  он,
подсознательно связывая величину горшка с величиной обрушившегося на не-
го скандала.
   - Бывают, милок, бывают! Здесь все бывает, - ласково ответила старуш-
ка и вышла с горшком из номера.
   Поэт проследил за уходящей старушкой, и, возможно,  от  ее  ласкового
голоса его мысль сделала совершенно неожиданный скачок: а хватило бы ему
сексуальной смелости лечь с этой старушкой? Он  ведь  сейчас  не  женат.
Вопрос почему-то принимал принципиальный  характер.  А  что,  аккуратная
старушка, попытался он себя взбод