а были раскрыты, в одном окне беспомощно застряла
крупная, розово-золотая, окруженная дымкой луна. В глубине комнаты, за
большим круглым столом, сидели отец, Жак Ла Борвиц и Розмэри Шмил.
  Как выглядел отец? Я не смогла бы сказать, если бы не тот раз в
Нью-Йорке, когда я неожиданно увидела перед собой немолодого грузного
мужчину, как бы слегка стыдящегося собственной персоны, и подумала: "Да
проходи ты, не задерживайся", - в вдруг узнала отца. Меня огорошило это
мое впечатление: ведь отец умел быть обаятельно-внушительным, у него была
ирландская улыбка и волевой подбородок.
  Что же до Жака Ла Борвица, то его я не стану описывать - избавлю вас.
Скажу лишь, что он был помощник продюсера - нечто вроде надсмотрщика над
съемочными группами. Где это Стар откапывал такие умственные трупы (или
ему их навязывали?) и, главное, как он ухитрялся получать от них пользу, -
всегда меня озадачивало и поражало, да и каждого новоприбывшего с Востока
поражало, кто на них наталкивался. У Жака Ла Борвица, несомненно, были
свои достоинства, но есть они и у мельчайших одноклеточных, и у любого
пса, рыщущего в поисках суки и мосла. Жак Ла... - о мой бог!
  По выражению лиц я тут же поняла, что темой их совещания был Стар.
Что-то Стар велел или запретил, пошел наперекор отцу, забраковал какую-то
из картин Ла Борвица или еще что-либо учинил в том же разгромном духе, - и
вот они собрались здесь вечерним синклитом, уныло возмущенным и
беспомощным. И у Розмэри наготове блокнот, чтобы запротоколировать их
бессилие.
  - Я приехала схватить и доставить тебя домой живого или мертвого, -
сказала я отцу. - Твой день рождения, а все подарки так и лежат
неразвернутые!
  - Ваш день рождения! - встрепенулся виновато Жак. - Сколько же вам
исполнилось? Я и не знал.
  - Сорок три, - четко произнес отец, убавив себе четыре года, и Жак
знал это; я видела, как он пометил "43?" в своем гроссбухе, чтобы
использовать в надлежащее время. Здесь у нас эти гроссбухи носят открыто и
раскрыто, и не нужно прибегать к чтению с губ - видно и так, что в них
записывают. Розмэри тоже пришлось сделать пометку у себя в блокноте, чтобы
не ударить лицом в грязь. И только она эту пометку стерла, как земля под
нами содрогнулась.
  Толчок был слабее, чем в Лонг-Биче, где верхние этажи магазинов
вытряхнуло на улицу, а отели, из тех, что поменьше, съехали с берега в
море, - но целую минуту нутро наше трепыхалось в унисон с нутром земным -
точно совершалась бредовая попытка, срастив пуповину, втянуть нас обратно
в утробу мироздания.
  Мамин портрет упал, оголив небольшой стенной сейф; мы с Розмэри,
отчаянно ухватясь друг за друга, завальсировали по комнате под собственный
визг. Жак упал в обморок - по крайней мере, сгинул куда-то с глаз, а отец
уцепился за стол с криком: "Ты цела?" За окном певица добралась до
заключительных верхов и, протянув "тебя-а лишь", запела опять с начала, -
честное слово. Но, может быть, это ей проигрывали запись.
  Комната остановилась, слегка лишь подрагивая танцевально. Мы, в том
числе и неожиданно возникший снова Жак, вышли, пьяно пошатываясь, через
приемную на чугунный балкон. Почти все огни погасли, тут и там слышались
голоса, крики. Мы постояли, ожидая нового толчка, затем, точно по команде,
двинулись в приемную Стара и дальше, в его кабинет.
  Кабинет этот был тоже велик, но поменьше отцовского. Стар сидел с краю
кушетки, протирая глаза. В момент толчка он спал - и теперь недоумевал, не
приснилось ли все ему. Мы заверили его, что не приснилось, и происшествие
показалось ему скорей забавным, - но тут зазвонили телефоны. Я наблюдала
за ним как можно незаметнее. Вначале он был серый от усталости, но, по
мере того как поступали донесения, в глаза его стал возвращаться блеск.
  - Лопнуло несколько магистральных труб, - сказал он отцу, - вода
заливает съемочную территорию.
  - Там Грей ведет съемку во "Французском селении", - сказал отец.
  - Вокруг "Вокзала" тоже затопило и залило "Джунгли" и "Нью-Иоркский
перекресток". Но хорошо хоть, черт возьми, что обошлось без жертв. - Стар
взял меня за обе руки, сказал очень серьезно: - Где вы пропадали, Сеси?
  - Ты сейчас туда, Монро? - спросил отец.
  - Вот только дождусь известий со всех участков. Одна электролиния тоже
вышла из строя. Я послал за Робинсоном.
  Стар усадил меня рядом с собой на кушетку, снова выслушал рассказ о
землетрясении.
  - У вас усталый вид, - сказала я так мило, по-матерински.
  - Да, - согласился он. - Некуда приткнуться вечерами, вот я и остаюсь
работать.
  - Я подумаю, чем расцветить вам вечерок-другой.
  - Бывало, я с друзьями играл в покер, пока не женился, - сказал он
задумчиво. - Но мои партнеры все спились, поумирали.
  Вошла мисс Дулан, его секретарша, со свежей порцией бедственных вестей.
  - Робби придет и все наладит, - успокоил Стар отца. - Робинсон - вот
это парень, - повернулся Стар ко мне. - Он работал раньше аварийным
монтером в Миннесоте, устранял обрывы телефонных линий в снежные бураны -
он ни перед чем не спасует. Он через минуту явится. Робби вам придется по
душе.
  Он сказал это так, словно всю жизнь мечтал свести нас вместе и с этой
целью даже землетрясение устроил.
  - Да, Робби вам придется по душе, - повторил он. - Вы когда
возвращаетесь в колледж?
  - Каникулы недавно начались.
  - И вы к нам на все лето?
  - Что ж, это поправимо, - сказала я. - Постараюсь поскорей уехать.
  Я была как в тумане. В голове мелькнуло, что Стар недаром спрашивает,
что у него насчет меня намерения, но если так, то роман наш еще на
невыносимо ранней стадии - я для Стара пока всего лишь "ценный реквизит".
И не таким уж все это показалось сейчас заманчивым - точно перспектива
выйти замуж за вечно занятого врача. Стар редко покидал студию раньше
одиннадцати вечера.
  - Сколько Сесилии осталось учиться? - спросил Стар отца. - Вот я о
чем, собственно.
  Тут я, наверно, с жаром бы воскликнула, что мне необязательно и
возвращаться в колледж, что образования у меня уже в избытке, - но вошел
достойный всяческого восхищенья Робинсон. Он оказался рыжим, молодым,
кривоногим и рвущимся в бой.
  - Знакомьтесь, Сесилия, - Робби, - сказал Стар. - А теперь идем, Робби.
  Так познакомилась я с Робби - и не ощутила в этом ничего
знаменательного. А зря: ведь именно Робби рассказал мне потом, как Стар
обрел в ту ночь свою любовь.
  В лунном свете тридцать акров съемочного городка простирались
волшебной страной - не потому, что съемочные площадки так уж впрямь
казались африканскими джунглями, французскими замками, шхунами на якоре,
ночным Бродвеем, а потому, что они были словно картинки из растрепанных
книг детства, обрывки сказок, пляшущие в пламени лунного костра. Я никогда
не жила в доме с традиционным чердаком, но, по-моему, съемочная территория
напоминает именно захламленный чердак, и ночами хлам колдовски
преображается и оживает.
  Когда Стар с Робби пришли туда, пучки прожекторных лучей уже осветили
аварийные места среди разлива.
  - Мы эти озера перекачаем в топь на "Тридцать шестой улице", - сказал
Робби, подумав с минуту. - Настоящее стихийное бедствие, осуществленное
силами городского водопровода. А гляньте вон туда!
  Вниз по течению импровизированной реки двигалась огромная голова бога
Шивы - и несла у себя на темени двух женщин. Статую смыло с "Бирманской"
площадки, она вместе с прочими обломками плыла, прилежно следуя изгибам
русла, покачиваясь, тычась - преодолевая мели. Спасавшиеся на ней женщины
сидели, упершись ногами в завиток волос на голом лбу, и, казалось,
любовались картиной наводнения, как с крыши экскурсионного автобуса.
  - Погляди, Монро, на этих дамочек, - сказал Робби. - Занятное зрелище.
  Увязая в новоявленных болотцах, Робинсон и Стар подошли к берегу
потока. Отсюда женщины были хорошо видны; слегка испуганные, они
повеселели при виде идущих на выручку людей.
  - Пусть бы так и уплыли в сточную трубу, - сказал Робби, как истый
рыцарь, - да только голова эта на будущей неделе понадобится Де Миллю.
  Но Робби не был способен обидеть и муху - он тут же вошел в воду чуть
не по пояс, цепляя голову багром, но голова увертывалась и вертелась.
Подоспела подмога; вокруг заговорили, что одна из женщин очень красива,
затем распространилось, что обе они - важные особы. Но они были простые
проникшие на студию смертные, и Робби брезгливо ждал, пока они причалят,
чтобы задать им перцу. Наконец статую обуздали, притянули к берегу.
  - Верните голову на место, - крикнул Робби женщинам. - Это вам что,
сувенир?
  Одна из женщин плавно съехала вниз по щеке идола, и Робби поймал ее,
поставил на сушу; вторая, поколебавшись, соскользнула тоже. Робби
повернулся к Стару.
  - Что велишь с ними сделать, шеф? Стар не отвечал. С расстоянья двух
шагов на него, слабо улыбаясь, смотрело лицо умершей жены - и хоть бы в
выражении была разница! Сквозь лунный промежуток в два шага глаза глядели
знакомо, от ветра шевелился локон на родном лбу; она все улыбается -
теперь слегка иначе, но тоже знакомо; губы приоткрылись, как у Минны.
Страх, трепет пронизал Стара, он чуть не вскрикнул. Затхлый и тихий
похоронный зал, лимузин-катафалк, приглушенно скользящий, роняющий цветы с
гроба, - и оттуда, из мрака, снова явилась, теплая, светлая! Мимо неслась
вода, мощные кинопрожекторы полосовали мглу, и вот зазвучал голос - иной,
не голос Минны.
  - Мы просим извинить нас, - сказал голос. - Мы прошли в ворота
зайцами, следом за грузовиком...
  Вокруг начинали уже толпиться - осветители, подсобные рабочие, и Робби
тут же принялся за них, как овчарка за овец.
  - Тащите большие насосы с водоемов, с четвертой площадки... застропите
голову канатом... сплавьте ее обратно на досках... сперва, ради господа
бога, выкачайте воду из джунглей... трубу кладите здесь, изогнутую эту...
да полегче, тут все из пластмассы...
  Стар глядел, как обе женщины пробирались к выходу за полисменом. Затем
сделал шаг, проверяя, ушла ли из колен слабость. Прочавкал с рокотом тягач
по грязи, и мимо Стара потекли вереницей люди; каждый второй взглядывал на
него, улыбался, говорил: "Привет, Монро... Здравствуйте, мистер Стар...
мокрая выдалась ночка, мистер Стар... Монро... Монро... Стар... Стар...
Стар".
  Он откликался, взмахивал рукой в ответ им, проходящим в сумраке, и
это, я думаю, слегка напоминало встречу Императора со Старой Гвардией. У
всякого мирка непременно свои герои, и Стар был герой киномира. Эти люди в
большинстве своем работали здесь от начала, испытали великую встряску -
приход эры звука - и три года кризиса, и Стар оберегал их от беды. Узы
верности рвались теперь повсюду, у колоссов обнаруживались и крошились
глиняные ноги; но Стар по-прежнему был их вожак, последний в своем роде. И
они шли мимо, приветствуя его - как бы воздавая негромкую почесть.



  Глава III

  За время между вечером прилета и землетрясением я на многое взглянула
по-другому.
  Взять, к примеру, отца. Я отца любила (это можно бы изобразить
капризной кривой со многими резкими спадами), но я начала уже понимать,
что сила воли - еще не замена всех качеств, делающих человека человеком.
Таланты отца сводились в основном к практической сметке. Благодаря ей и
своему везению он заполучил четвертую часть доходов в процветающем и
шумном бизнесе - и стал компаньоном молодого Стара. В этом заключился
подвиг его жизни, а дальше уж простой инстинкт не давал сорваться.
Конечно, в деловых беседах на Уолл-стрит отец умел напускать туману насчет
загадок фильмопроизводства, но сам не смыслил ни аза в монтаже, а тем
более в перезаписи. Да и проникнуться с юности духом Америки трудно, служа
подавальщиком в баре ирландского городка Баллихигана, а чувство сюжета
было у отца не тоньше, чем у коммивояжера-анекдотчика. С другой стороны,
он не был тайным полупаралитиком, как - - - ; отец являлся в студию не с
обеда, а с утра, притом подозрительность он нарастил в себе, как мышцу, и
перехитрить его было нелегко.
  Ему повезло на Стара - крупно повезло. В киноделе Стар был путеводным
маяком, подобно Эдисону и Люмьеру, Гриффиту и Чаплину. Он поднял фильмы
высоко над уровнем и возможностями театра, вознес как бы на высоты
золотого века (все это до введения цензуры).
  О роля Стара свидетельствовало то, какой вокруг него шел шпионаж - не
простая охота за внутренней информацией, за секретами технологии, а
шпионаж, объектом которого было чутье Стара на перемены в зрительских
вкусах, его предвидение будущего. Слишком много жизненной энергии
доводилось Стару тратить на борьбу с этим шпионажем. Приходилось то и дело
лавировать, замедлять темп, секретничать, - и поэтому работу Стара так же
трудно описывать, как трудно вникнуть в планы полководца, психологическая
сторона которых от тебя почти вся скрыта, и кончаешь простым суммировавшем
успехов и неудач. Но я решила дать хоть беглый очерк его рабочего дня, и
цель идущих ниже страниц именно в этом. Частью я взяла их из написанного в
колледже сочинения "День продюсера". Большинство событий будничных я
вмонтировала с помощью воображения, но всђ из разряда необычного - так и
было.
  Наутро после потопа, на рассвете, в административное здание вошел
человек. Появившись на балконе, он, по словам очевидца, постоял там, затем
влез на чугунные перила и бросился головой вниз на мостовую. В итоге -
сломанная рука.
  Мисс Дулан, секретарша Стара, сообщила ему о случившемся, когда в
девять он нажал кнопку звонка. Он спал в кабинете и проспал весь этот
небольшой переполох.
  - Пит Заврас? - воскликнул Стар. - Оператор?
  - Его доставили к дежурному врачу. В газету это не попадет.
  - Ах ты несчастье, - сказал Стар. - Я знал, что Заврас вышел в тираж,
- но отчего он сник, неясно. Два года назад он снимал у нас и выглядел
молодцом. Зачем же он пришел сюда кончать с собой? Как он пробрался на
студию?
  - Обморочил охрану с помощью старого пропуска, - пояснила Кэтрин Дулан
в своей ястребино-сухой манере. Муж ее был ассистентом режиссера. -
Возможно, на него как-то повлияло землетрясение.
  - Он был лучший оператор Голливуда, - сказал Стар. И, даже услышав
затем про сотни жертв в Лонг-Биче, Стар все не мог выбросить Завраса из
мыслей - и велел секретарше выяснить причину попытки самоубийства.
  Первые новости дня поступали по диктографу, вплывали в теплынь утра.
Стар брился, пил кофе, слушая и делая распоряжения. Робби оставил записку:
"Если потребуюсь Стару, передайте - к черту, я спать пошел". Ведущий актер
заболел - или захандрил; губернатор Калифорнии прибывает на студию с целой
свитой гостей; помощник продюсера избил жену за испорченную фильмокопию и
должен быть "разжалован в сценаристы" (разбирательство и прием губернатора
входят в компетенцию отца, и актер тоже - если только не законтрактован
лично Старом). В Канаде ранний снег покрыл место натурных съемок, а
рабочая группа уже прибыла туда; Стар быстро просмотрел фабулу картины,
прикинул, нельзя ли примениться к снегу. Нет, нельзя. Стар звонком призвал
секретаршу в кабинет.
  - Свяжите меня с полисменом, который удалил вчера вечером двух женщин
со съемочной территории. Его зовут, кажется. Малой.
  - Хорошо, мистер Стар. У телефона Джо Уаймен - относительно брюк.
  - Привет, Джо, - сказал Стар в трубку. - Послушай-ка, на
предварительном просмотре двое зрителей пожаловались, что у Моргана
ширинка расстегнута целых полфильма... Конечно, они преувеличивают, но
даже если на протяжении всего десяти футов... Нет, этих зрителей не сыщешь
теперь, но вам придется снова и снова прокручивать фильм, пока не засечете
этот кусок. Посадите в просмотровом побольше народа - кто-нибудь да
заметит.
  (Вот уж действительно:
  Tout passe. - L'art robuste Seul a l'eternite.)
- И сейчас придет этот принц из Дании, - сказала Кэтрин Дулан. - Он
очень красивый. Хотя высоковат, - прибавила она почему-то.
  - Благодарю, Кэтрин, - сказал Стар. - Спасибо. Тронут вашим намеком на
то, что среди невысоких у нас самый красивый теперь - я. Пусть высокого
гостя поводят по съемкам, и скажите ему, что в час мы с ним завтракаем.
  - Ив приемной ждет мистер Джордж Боксли - вид у него отменно,
по-английски, злой.
  - Что ж, уделим ему десять минут. Когда она уже выходила. Стар спросил:
  - От Робби не было звонка?
  - Нет.
  - Позвоните звуковикам, и если они могут с ним связать, то спросите
вот что. Спросите у Робби, не знает ли он, как зовут тех вчерашних ночных
посетительниц. Хотя бы одну из них. А если не фамилию, то пусть даст любую
деталь, примету, по которой можно бы их разыскать.
  - Что еще узнать у него?
  - Больше ничего. Но скажите ему, это важно - пока у него в памяти
свежо. Кто они такие? Да-да, спросите его, кто они, что они. То есть...
  Она ждала, опустив глаза в блокнот и быстро записывая.
  - ... то есть они, возможно... сомнительной репутации? Не актрисы ли?
А впрочем, это все отставить. Пусть только подскажет, как их найти.
  Полисмен Малой смог сообщить немного. Две дамочки, и он их быстро
выставил со студии, будьте спокойны. Причем одна сердилась. Которая? Да
одна из тех двух. У них машина стояла, шевролетка. Хотел даже номер
записать. - Сердилась та, что покрасивей? - Вот уж не приметил.
  Ничего Малон не приметил и не заметил. Даже на студии уже успели
забыть Минну. За каких-нибудь три года. Что ж, по линии полисмена - все.
  Мистера Джорджа Боксли Стар встретил отечески доброй улыбкой. Она
выработалась у Стара из улыбки, так сказать, сыновней, когда Стар еще
юнцом был взброшен на высокий пост. Первоначально то была улыбка уважения
к старшим; затем вершить дела на студии стал все больше он и все меньше
они, старшие, и улыбка стала смягчать этот сдвиг и, наконец, раскрылась в
улыбку доброты сердечной - иногда чуть торопливую, усталую, но неизменно
адресованную всякому, кто в течение данного часа не навлек на себя гнев
Стара. Всякому, кого Стар не намеревался резко и прямо оскорбить.
  Мистер Боксли не улыбнулся в ответ. Он вошел так, словно его втащили
силой, хотя втаскивавших и не видно было. У кресла он остановился, но
опять-таки точно не сам сел, а был схвачен за локти двумя невидимыми
конвоирами и усажен. Он молчал насупленно. Закурил предложенную Старом
сигарету, но и тут казалось, будто спичку поднесли некие внешние силы,
которым он брезгливо повинуется. Стар смотрел на него с учтивостью.
  - В чем-то неполадки, мистер Боксли? Романист молча поднял на Стара
глаза, темные, как грозовая туча.
  - Ваше письмо я прочел, - сказал Стар, отбросив любезный тон, каким
молодой директор школы обращается к ученику, и заговорив "на равных" - с
оттенком почтения, но и с достоинством.
  - Я не могу добиться, чтобы сценарий писался по-моему, - взорвался
Боксли. - У вас у всех отношение ко мне очень милое, но это прямо какой-то
заговор. Вы мне дали в сотрудники двух поденщиков, которые меня
выслушивают, а затем все портят - по-видимому, лексикон их не превышает
сотни слов.
  - А вы бы сами писали текст, - сказал Стар.
  - Я и писал. Я послал вам фрагмент.
  - Но там были одни разговоры, перебрасывание словами, - мягко сказал
Стар. - Интересные, но только разговоры.
  Лишь с величайшим трудом удалось двум призрачным конвоирам удержать
Боксли в кресле. Он порывался встать; он издал негромкий, лающий какой-то
звук - если смех, то отнюдь не веселый.
  - У вас тут, видимо, не принято читать сценарии. В моем фрагменте эти
разговоры происходят во время поединка. Под конец один из дуэлянтов падает
в колодец и его вытаскивают в бадье. - Боксли опять пролаял-засмеялся и
смолк.
  - А в свой роман вы бы вставили это, мистер Боксли?
  - Что? Нет, разумеется.
  - Сочли бы это дешевкой?
  - В кинематографии стандарты другие, - сказал Боксли уклончиво.
  - А вы ходите в кино?
  - Нет, почти не хожу.
  - Не потому ли, что там вечно дерутся на дуэлях и падают в колодцы?
  - Да, и к тому же у актеров неестественно напряженные лица, гримасы, а
диалог искусствен и неправдоподобен.
  - Отставим на минуту диалог, - сказал Стар. - Согласен, что