ирают себе весь окружающий воздух, так что даже мужчинам
приходится отлучаться от них подышать... Просто девушка с кожей, как у
ангела в углу картины Рафаэля, и стильная настолько, что поневоле
оглянешься - платье на ней, что ли, особенное?
  Она сидела в глубине, за колоннами. Я приметила ее и сразу же
отвлеклась. Украшением их длинного стола была поблекшая полузвезда; в
надежде, что ее заметят и дадут эпизодическую роль, поблекшая то и дело
шла танцевать с каким-нибудь чучелом мужского пола. Я вспомнила с тайным
стыдом свой первый бал, - как мама без конца заставляла меня танцевать с
одним и тем же парнем - держала в центре общего внимания.
  Полузвезда все заговаривала с нашим столом, но безуспешно, ибо мы
усердно изображали отгороженную киноэлиту.
  У "неэлитных" вокруг был. по-моему, какой-то ущербленно-ожидающий вид.
  - Они ожидают от вас швыряния деньгами, как в былые времена, - пояснил
Уайли. - А не видя и намека на былое, они удручены. Отсюда и эта их
мужественная хмурость. Держаться под хемингуэевских персонажей -
единственный способ для них сохранить самоуважение. Но подспудно они на
вас злобятся унылой злобой, и вы это знаете.
  Он прав - я знала, что с 1933 года богатым бывает весело только в
своем замкнутом кругу.
  Я увидела, как Стар появился у входа в зал, встал на широких ступенях
в неярком свете, сунул руки в карманы, огляделся. Было поздно, и огни зала
как бы уже пригасли. Эстрада кончилась, только человек с афишей на спине
танцевал еще среди пар. Афиша призывала в Голливудскую Чашу - там в
полночь Соня Хени будет плавить лед своими хениальными коньками, - и юмор
афиши все бледнел и бледнел. Будь этот бал несколько лет назад, многие уже
перепились бы. Полузвезда из-за плеча партнера высматривала пьяных.
Потеряв надежду, она пошла к своему столу, я проводила ее взглядом, и -
там стоял Стар и разговаривал с той девушкой. Они улыбались друг другу,
точно на радостной заре сотворенья мира.
  Этой встречи здесь он никак не ожидал. Просмотр в Глендейле не
оправдал надежд, и он распек Жака Ла Борвица прямо у кинотеатра, о чем
сожалел теперь. Войдя в зал, он направился было к нашей компании, как
вдруг увидел Кэтлин - одну в центре длинного белого стола.
  Мгновенно все преобразилось. Люди отодвинулись, уплощаясь, становясь
настенными изображениями; белый стол раздался вширь, обратился в престол
алтаря, где восседала в одиночестве жрица. Он подошел; кровь струилась
горячо по жилам; он все стоял и стоял бы так, глядя на нее и улыбаясь.
  Соседи Кэтлин по столу медленно возвращались в поле зрения. Кэтлин
встала танцевать с ним.
  Она приблизилась - ее облики, прежние и нынешний, сливались в один
зыбкий, нереальный. Обычно лоб, виски, скулы, увиденные вплотную,
разбивают эту нереальность - но не теперь. Стар вел девушку вдоль зала, а
фатастика все длилась. Дотанцевав до дальней кромки, до зеркал, они
перешагнули в Зазеркалье, в другой танец, где лица танцоров были знакомы,
но не мешали И здесь он заговорил горячо и быстро.
  - Как вас зовут?
  - Кэтлин Мур.
  - Кэтлин Мур, - повторил он.
  - А телефона у меня нет.
  - Когда же вы придете на студию?
  - Я не могу. Правда.
  - Но отчего же? Муж не позволяет?
  - Да нет.
  - У вас нет мужа?
  - Нет и не было. Но, возможно, будет.
  - Кто он? Сидит там за столом?
  - Нет. - Она засмеялась. - Какой вы любопытный.
  Но она сама была взволнована, как ни пыталась отшутиться. Ее глаза
звали в поэтическую страсть огромного накала. Как бы опомнясь, она сказала
испуганно:
  - Я должна вас покинуть. Я этот танец обещала.
  - Я не хочу вас терять. Встретимся завтра - днем? Вечером?
  - Это невозможно. - Но лицо Кэтлин ничего не могло с собой поделать;
на нем читалось: "А все-таки еще возможно. Дверь приоткрыта,
протискивайтесь. Но быстрей - сейчас захлопнется".
  - Я должна вас покинуть, - повторила она вслух. Опустила руки,
прекратила танец, взглянула лукаво и ветрено.
  - Когда я с вами, у меня отчего-то спирает дыхание, - сказала она
смеясь. Повернулась и, подхватив свое длинное платье, вышла из Зазеркалья.
Стар проводил ее.
  - Благодарю за танец, - сказала она. - А теперь - прощайте.
  И чуть не бегом ушла за стол.
  Стар присоединился к нашей компании, к элите отборной и сборной - с
Уолл-стрита, с Грэнд-стрита, из виргинского захолустья, а также из Одессы.
Все с воодушевленьем говорили о лошади, отличившейся на бегах, и мистер
Маркус говорил воодушевленней всех. Для еврея страсть к лошадям - это
символ, подумалось Стару. Издавна ведь было: казак - конный, еврей -
пеший. А теперь и у еврея лошади, и это наполняет его чувством
необычайного благополучия и силы. Стар сидел, делая вид, что слушает, и
кивая подтверждающе, а сам не спускал глаз со стола за колоннами Если бы
все не происходило так естественно, включая путаницу с поясом, то он бы
заподозрил тонкую инсценировку. Но поведение Кэтлин невозможно подделать.
Вот и сейчас она опять ускользает - по кивкам и жестам видно, что
прощается с соседями Уходит, ушла.
  - Вот и убежала Золушка, - сказал Уайли Уайт злорадно. - А с туфелькой
просят адресоваться в фирму "Королевская обувь". Южный Бродвей, 812.
  Стар догнал ее в длинном верхнем холле, где за бархатным канатом
сидели пожилые контролерши, охраняя вход в бальный зал.
  - Это вы из-за меня? - спросил он.
  - Мне так или иначе нужно уйти. - Но тут же она добавила почти
сердито: - Послушать их, так я с самим принцем Уэльским протанцевала.
Стали на меня пялить глаза. Один предложил написать мой портрет, другой
просил завтра с ним встретиться.
  - Вот об этом-то и я прошу, - негромко сказал Стар - Но только мне это
гораздо важней, чем ему.
  - Вы такой настойчивый, - сказала она устало. - Я уехала из Англии
отчасти потому, что там мужчины всегда стремятся поставить на своем. Я
думала, здесь по-другому. Разве недостаточно того, что я не хочу встречи?
  - Вполне достаточно, - согласился Стар. - Но поверьте, случай
необычный. У меня словно почва ушла из-под ног. Я как дурак сейчас. Я
должен вас увидеть снова, говорить с вами.
  - Зачем же вам быть "как дурак"? - сказала она, видимо колеблясь - Вам
не к лицу. Взгляните трезво.
  - И что же я увижу?
  - Что вы ослеплены мной Сражены наповал.
  - Но я уж и не помнил вас - пока не вошел, не увидел вас здесь.
  - Сердцем вы меня помнили. Я с первой встречи поняла: вы из тех, кому
я западаю в сердце..
  Она замолчала - из зала вышли двое и стали прощаться. "Передайте ей
привет, скажите, что я ужасно люблю ее, - говорила женщина. - Обоих вас
люблю - детей, всю вашу семью".
  Такими общими, затертыми словами Стар говорить не мог, а других не
находилось. Идя к лифту, он произнес:
  - Да, вы именно запали в сердце.
  - Ага, признаете свое ослепление?
  - Нет, это глубже, - покачал он головой - Это весь ваш образ. Ваши
слова - походка ваша - ваш вид и взгляд сейчас... - Он увидел, что лицо ее
смягчилось, я воспрянул духом - Завтра воскресенье, я обычно работаю по
воскресеньям, но если бы вы пожелали увидеть что-нибудь в Голливуде,
познакомиться с кем-нибудь, я счастлив был бы исполнить ваше желание.
  Они стояли у лифта. Дверцы раздвинулись, но Кэтлин не вошла в кабину.
  - Вы очень скромны, - сказала она. - Вы все хотите показать мне
студию, познакомить с чем-нибудь и кем-нибудь. А вам не тоскливо так
стушевываться самому?
  - Без вас завтра мне будет очень тоскливо.
  - Бедняжка - прямо до слез жалко. Все звезды рады бы скакать вокруг
него на задних лапках, а он выбирает меня.
  Он улыбнулся - что прикажешь на это ответить? Опять подошел лифт. Она
сделала лифтеру знак, что войдет.
  - Я слабая женщина, - сказала она - Если я встречусь с вами завтра,
оставите ли вы меня в покое? Нет, не оставите. Настойчивость лишь
возрастет. И выйдет не лучше, а хуже. Поэтому я скажу так: "Благодарю вас
- нет".
  Она вошла в лифт. Стар тоже вошел, и они, улыбаясь друг другу,
спустились с третьего этажа в вестибюль. В дальнем конце у входа, за
ларьками и лотками, виднелись головы и плечи толпы кинозевак, сдерживаемых
полицией. Кэтлин поежилась.
  - Когда я входила сюда, они все глядели так странно - точно негодовали
на меня, что я не знаменитость.
  - Тут есть боковой выход, - сказал Стар. Они прошли через кафе и
коридором вышли к автомобильной стоянке - в прохладную безоблачную
калифорнийскую ночь. Для обоих бал уже остался далеко позади.
  - Здесь раньше жило много известных киноактеров, - сказал он. - Вон в
тех виллах - Джон Барримор и Пола Негри А в высоком узком доме через
дорогу - Конни Толмедж.
  - А теперь не живут?
  - Студии перебрались за город, на природу. То есть теперь там тоже
город. А когда-то и тут было хорошо, есть что вспомнить.
  Он умолчал о том, что именно вспомнилось: десять лет назад здесь, по
соседству с Конни Толмедж, жила Минна с матерью.
  - Сколько вам лет? - спросила Кэтлин неожиданно.
  - Я уж и не считаю - скоро тридцать пять, что ли.
  - За столом вас называли "чудо-мальчиком Голливуда".
  - Я и в шестьдесят все буду чудо-мальчик, - сказал Стар сумрачно. -
Так встретимся завтра, прошу вас.
  - Встретимся, - сказала она. - А где? Оказалось, что угодить ей
непросто. Она не хотела ни в гости, ни за город, ни в фешенебельный
ресторан; поколебавшись, отвергла и пляж. Стар понимал - отказы эти
небеспричинны. Со временем он выяснит. Быть может, она дочь или сестра
какой-либо знаменитости, и с нее взяли слово держаться в тени.
  - Я заеду за вами, - предложил он, - а уж там решим.
  - Нет, заезжать не надо. Давайте прямо здесь - на этом самом месте.
  Стар кивнул, указав на арку над головой, как на ориентир.
  Он усадил Кэтлин в ее машину, за которую всякий добросердечный агент
по продаже подержанных автомобилей отвалил бы долларов восемьдесят;
драндулет скрылся, дребезжа. С парадного входа донеслись возгласы - толпа
приветствовала кого-то из кумиров. "Надо бы подняться в зал и проститься",
- подумал Стар.
  Продолжаю от первого лица. Стар наконец вернулся - была уже половина
четвертого - и пригласил меня танцевать.
  - Как поживаете, Сесилия? - сказал он, точно я не приходила к нему
утром. - А у меня сейчас длинный разговор был с одним приятелем.
  (Скрывает, что провожал ту девушку - настолько это, значит, важно для
него!)
- Прокатил его по городу, - продолжал Стар наивно сочинять. - Я и не
замечал, как сильно изменился этот район Голливуда.
  - Неужели сильно?
  - О да, - сказал Стар. - Полностью. До неузнаваемости. Мне трудно
выразить это детальней, но все переменилось - все. Совсем новый город. -
Помолчав, он усилил мысль: - Я и не отдавал себе отчета, что город так
переменился.
  - А кто был ваш собеседник? - копнула я.
  - Старый приятель, - туманно ответил он. - Давнишний.
  По моей просьбе Уайли втихомолку выяснял уже, кто она такая. Он
подошел к их столу, и бывшая кинозвезда обрадовалась, усадила его рядом.
Нет, кто эта девушка, она не знает, - подруга чьей-то подруги, а больше о
ней никому ничего не известно.
  Так танцевала я со Старом под прелестную мелодию Глена Миллера "Я на
качелях". Просторно было, хорошо было танцевать теперь. Но меня брала
тоска еще сильней, чем раньше. Точно с той девушкой ушло все волнение
вечера и для Стара и для меня - ушла моя пронзительная боль, зал опустел и
поскучнел. Пусто было на душе, я танцевала с партнером, рассеянно
повторявшим мне, что город сильно изменился.
  Назавтра, во второй половине дня, они встретились - двое незнакомых в
незнакомой стране. Где ночь бала, где та девушка, с которой он танцевал?
По бульвару приближалась к нему дымчато-розово-голубая шляпка с легкой
вуалеткой. Остановилась, вглядываясь в лицо Стара. Он тоже другой - в
коричневом костюме, черном галстуке он стал четче, осязаемей, чем в
смокинге вчера или чем в первую их встречу, когда было лишь его лицо и
голос из темноты.
  Он первый признал в ней ту, прежнюю, - по светлому лбу Минны и глазам,
по млечной белизне висков, по переливчатой прохладе волнистых
темно-каштановых волос. Обнять бы ее запросто рукой, притянуть к себе
привычно, по-семейному - настолько ведь знакомо это дыхание, уголки глаз,
пушок на шее сзади и линия спины, сама даже ткань платья заранее знакома
его пальцам.
  - Вы так и прождали здесь с ночи? - сказала она голосом, легким, как
шепот.
  - Я не двигался, не шевелился. Но оставалось еще нерешенное - куда же
все-таки ехать?
  - Я бы чаю выпила - если найдется здесь такое место, где вас не знают.
  - Звучит так, точно у одного из нас худая слава.
  - А и в самом деле, - засмеялась она.
  - Поедем на взморье, - предложил Стар. - Я там заглянул как-то в
ресторан, но меня прогнал дрессированный морской лев.
  - Он и чай умеет подавать?
  - Вероятно, научен. А разболтать о нас вряд ли сумеет - не настолько
далеко зашла его ученость. Да и что вы такое скрываете?
  Она помолчала..
  - Возможно, скрываю свое будущее, - сказала шутливо, и это могло
значить что угодно, а могло и ничего не значить.
  Они сели в машину, покатили.
  - А не угонят? - кивнула Кэтлин на свой драндулет, оставшийся на
стоянке.
  - Могут и угнать. Тут, я заметил, шныряли какие-то чернобородые
иностранцы.
  Кэтлин обеспокоенно взглянула на него:
  - Правда? - И увидела, что он улыбается.
  - Я верю всякому вашему слову, - сказала она. - У вас такая мягкая
манера - не понимаю, почему все они так вас боятся. - Она оглядела Стара
одобрительно и чуть озабоченно: его бледность была в ярком свете дня
особенно заметна. - Вы очень перегружены работой? Даже по воскресеньям не
отдыхаете?
  - Раньше, бывало, отдыхал, - ответил он, чувствуя, что интерес ее не
напускной, хотя и "сторонний". - Прежде у нас было... был дом с бассейном,
садом, кортами, и в воскресенье приходили гости. Я играл в теннис, плавал.
Теперь оставил плаванье.
  - А почему? Вам бы это было полезно. Я считала, все американцы -
рьяные любители плавания.
  - Года три назад у меня ноги резко похудели - до неловкости. Хватало,
впрочем, и других спортивных развлечений: я с детства играл в хэндбол, и у
меня тут был закрытый корт, но стенки снесло во время шторма.
  - Вы хорошо сложены, - похвалила она, имея в виду только то, что
худощавость его не лишена изящества.
  Он мотнул головой - отмахнулся от комплимента.
  - Работа - вот мой спорт и развлечение, - сказал он. - Мне очень по
душе моя работа.
  - Вы всегда мечтали делать фильмы?
  - Нет. В юности я мечтал стать в конторе главньм клерком, который
досконально знает, где что. Она улыбнулась.
  - Забавно. Ведь вы достигли гораздо большего.
  - Нет, я и теперь главный клерк, - сказал Стар. - Если в чем мой
талант, то именно в этом. Но, вступив в должность, я обнаружил, что никто
не знает досконально, где что. И при этом надо знать не только, где что
лежит, но и почему оно там, и не надо ли его переложить. На меня все
начали наваливать - сложнейшая оказалась должность. Вскоре мне передали
все ключи. И, верни я их сейчас, никто уже не знал бы, от какого замка
какой ключ.
  Красный свет остановил машину, и мальчишка-газетчик проблеял:
  - Зве-ерская расправа с Микки Маусом! Рэ-эндольф Херст объявил войну
Китаю!
  - Придется нам купить эту газету, - сказала она.
  Машина тронулась. Поправляя шляпку, охорашиваясь, Кэтлин заметила на
себе взгляд Стара и улыбнулась.
  Она была бодра и собранна - а эти качества сейчас в большой цене.
Апатии вокруг хоть отбавляй - в Калифорнию густо стекается вялый и хищный
сброд. Да издерганная молодежь из восточных штатов, мысли которой все еще
на Востоке, а тело ведет безнадежную борьбу с расслабляющим климатом. Ни
для кого не секрет, как трудно здесь дается длительное, ровное рабочее
усилие. Стар хотя и не делал на это скидку, но знал, что из новоприбывших
поначалу бьет чистый родничок энергии.
  Им было хорошо сейчас вдвоем. Он не заметил в Кэтлин ни штриха, ни
жеста, который вступил бы в разлад с ее красотой, исказил бы рисунок. Все
в ней было стройно и согласно. Стар давал ей оценку, словно кадру фильма.
В ней нет ни халтуры, ни мути, она - славная; на языке Стара слово это
означало ясную уравновешенность, тонкость и соразмерность.
  Въехали в Санта-Монику, где красовались виллы десятка кинозвезд, а
вокруг кишел народом лос-анджелесский Кони-Айленд. Повернули вниз, к
широкому синему морю и небу, поехали берегом, и вот наконец взморье
выскользнуло из-под купальщиков и легло свободной желтой расширяющейся и
сужающейся полосой.
  - Я дом себе строю, - сказал Стар. - На мысу там, дальше. А зачем
строю, не знаю.
  - Быть может, для меня строите.
  - Быть может.
  - Какой же вы милый - еще и не видав меня ни разу, воздвигаете для
меня дворец.
  - Он не дворец. И без крыши. Я не знал, какая крыша будет вам по вкусу.
  - Нам крыша не нужна. Мне говорили, тут дожди - редкость. Можно и
без... - Она оборвала фразу, и он понял - что-то ей вспомнилось.
  - Прошлое мелькнуло, - проговорила она.
  - Что же именно? - спросил он. - Тоже дом без крыши?
  - Да. Тоже дом без крыши.
  - И вы жили в нем счастливо?
  - Я с одним человеком жила. Долго-долго. Слишком долго. Одна из
ужасных ошибок, какие случаются в жизни. Я уже давно хотела уйти, а он все
не пускал меня. Отпускал и не мог отпустить. И в конце концов я сбежала.
  Стар слушал, взвешивая, но не осуждая. Ничто не потускнело под
розово-голубой шляпкой. Ей двадцать пять или около того. И красота ее
пропадала бы зря эти годы, если бы она не любила, не была любима.
  - Слишком уж тесной была наша близость, - говорила она. - Нам бы,
наверно, дети помогли - раздвинули бы нас слегка. Но куда тут детей, если
у дома нет крыши.
  Что ж, вот он и узнал о ней хоть немного. А то вчера бубнило в голове,
как на сценарном совещании:
  "Мы ничего не знаем о героине. Много нам не требуется - но хоть что-то
надо же знать". Теперь за ней начал обрисовываться фон повещественней, чем
голова Шивы в лунном свете.
  Остановились у ресторана, среди неприятного воскресного скопления
автомобилей. Вышли из "родстера", и ученый морской лев заворчал на Стара
припоминающе. Этот ластоногий зверюга, по словам его хозяина, в машине ни
за что не желал ехать на заднем сиденье, непременно перекарабкивался на
переднее. Было ясно, что хозяин закабален зверем, хотя и не осознал еще
своего рабства.
  - Я бы хотела взглянуть на дом, который вы строите, - сказала Кэтлин.
  - А чаю не хочу. Чай - прошлое.
  Вместо чаю она выпила кока-колы, и поехали дальше. В глаза так ярко
било солнце, что Стар вынул из ящичка на приборном щитке две пары защитных
очков. Миль через пятнадцать свернули на небольшой мыс и подъехали к
остову дома.
  Солнечный ветер, дувший в лицо, гнал на скалы волну, обдавал машину
брызгами. Бетономешалка, щебень, желтые грубые доски лесов - все это зияло
раной среди морского пейзажа и ждало, чтобы воскресенье кончилось. Стар с
Кэтлин обошли дом; каменные глыбы торчали у фасада, готовясь подпирать
террасу.
  Кэтлин поглядела на чахлые холмы вдали, слегка передернулась от сухого
блеска, и Стар это заметил...
  - Ландшафт, конечно, голый, но не беда, - ободрил он. - Представьте,
что стоите на громадном глобусе. Я в детстве мечтал о таком глобусе.
  - Я понимаю, - отозвалась Кэтлин после паузы. - Стоишь и чувствуешь,
как земля вертится. Он кивнул.
  - Да. А остальное все manana - ожиданье сказочного завтра и лунных
чудес.
  Они прошли под леса, в дом. Одна из комнат, большая гостиная, была уже
закончена вплоть до встроенных шкафов, гардинных карнизов и гнезда в полу
для проекционного аппарата. Комната выходила на веранду, и Кэтлин
удивилась, увидев там расставленные мягкие кресла и стол для пинг-понга.
Второй такой же стол стоял на свеженастланном зеленом дерне перед верандой.
  - Я неделю назад устроил пробный завтрак, - сказал Стар. - Из
реквизиторского привезли мебель, траву. Хотел проверить, как здесь дышится.
  - Трава, значит, бутафорская! - рассмеялась Кэтлин.
  - Зачем же - самая настоящая.
  За пробным газоном была яма для плавател