ьного бассейна, где хлопотала
сейчас стая чаек; при виде людей чайки улетели.
  - И вы будете здесь жить совсем один? - спросила она. - Даже без
развлекательниц из ансамбля "герлс"?
  - Пожалуй, без. Я уже бросил строить радужные планы. Просто решил, что
тут неплохо будет читать сценарии. А настоящий мой дом - студия.
  - Да, я слышала, у деловых американцев бывает такой взгляд на жизнь.
  Он уловил критическую нотку в ее голосе.
  - Кто уж для чего рожден, - сказал он мягко. - Меня примерно раз в
месяц кто-нибудь принимается обращать на путь истины, пугать одиночеством
в немощной старости. Но не так все это просто.
  Ветер свежел. Пора было ехать, и Стар рассеянно побрякивал
автомобильными ключами, вынутыми из кармана. Откуда-то из солнечного
марева донеслось серебристое "ау" телефона. Но не из дома - и, ловя звук,
они забегали по участку, как дети, играющие в "холодно - горячо", и оба
одновременно вбежали в рабочую времянку у теннисного корта. Телефону уже
надоело звонить, он лаял на них со стены, как собака на чужих.
  - Стоит ли брать трубку? - заколебался Стар. - Пусть себе тарахтит.
  - Я бы взяла. Ведь мало ли кто может оказаться?
  - Кого-нибудь другого, наверно, ищут или наобум звонят.
  Он взял трубку.
  - Алло... Междугородный - откуда? Да, Стар слушает.
  Вся его манера заметно изменилась. Кэтлин увидела Стара
уважительно-взволнованного, а это за последний десяток лет случалось
нечасто. Правда, Стар привык, слушая, принимать учтивый и заинтересованный
вид, но сейчас он как бы помолодел вдруг.
  - Звонит президент, - сказал он как-то напряженно.
  - Вашей компании?
  - Нет, Соединенных Штатов. Он постарался произнести это небрежным
тоном, но в голосе сквозило волнение.
  - Хорошо, я подожду, - сказал он в трубку и пояснил глядящей на него
Кэтлин: - Мне уже приходилось говорить с ним.
  Он улыбнулся ей и подмигнул в знак того, что, хотя разговор потребует
сейчас всего внимания, она отнюдь не забыта.
  - Алло, - сказал он после паузы. Прислушался. Опять сказал: - Алло. -
Нахмурился.
  - Нельзя ли чуть погромче, - попросил он учтиво и затем: - Кто?.. Что
еще такое?
  Кэтлин увидела, что он раздраженно поморщился.
  - Я не хочу говорить с ним, - сказал он в трубку. - Нет.
  Он повернулся к Кэтлин:
  - Представьте, там у телефона орангутанг. Стару пространно стали
что-то объяснять; он выслушал и" повторил:
  - Я не хочу говорить с ним, Лу. Мне нечем заинтересовать орангутанга.
  Стар жестом подозвал Кэтлин к телефону и слегка отнял трубку от уха,
так что и она услышала шумное дыхание и сиплое бурчанье. Затем голос:
  - Это не липа, Монро. Он умеет говорить и как две капли воды похож на
президента Мак-Кинли. Тут рядом со мной мистер Хорас Уикершем, у него в
руках снимок Мак-Кинли...
  Стар терпеливо слушал.
  - У нас ведь есть шимпанзе, - сказал он, дослушав. - В прошлом году
наш шимпанзе отхватил зубами солидный кусок от Джона Гилберта... Ну ладно,
дай его опять. Алло, орангутанг, - сказал он раздельно, точно ребенку. И с
удивленным лицом повернулся к Кэтлин: - Оранг ответил мне: "Алло".
  - Спросите, как его зовут, - подсказала Кэтлин.
  - Алло, оранг, - вот так игра природы! - а как тебя зовут?.. Молчит,
не знает, как зовут... Послушай, Лу. Мы сейчас не ставим ничего в духе
"Кинг-Конга", а в "Косматой обезьяне" орангутангов нет... Разумеется,
уверен. Не обижайся, Лу, до свидания.
  Ему было досадно - он совсем было настроился на важный разговор,
выказал даже волнение и чувствовал себя теперь слегка смешным перед
Кэтлин. Но она лишь огорчилась за Стара, и тем милее сделался он ей, что
разговаривал не с президентом, а с орангутангом.
  Они поехали вдоль берега обратно, под солнцем, бьющим теперь в спину.
Дом, точно повеселев от их приезда, на прощанье выглядел уже приветливей,
и жесткий блеск вокруг стал выносимей теперь, когда уезжали, когда
оказались не прикованы к этой лунной слепящей поверхности. На повороте
оглянулись - небо начинало розоветь за недочерченным контуром постройки, и
мыс казался радушным островком, сулил в будущем приятные часы.
  Проехав Малибу с его яркими домиками и рыбачьими баркасами, они
вернулись в сферу обитанья горожан: у дороги теснились машины, чуть не
громоздясь друг на друга, и пляжи были как бесформенные муравейники -
только чернели несчетные мокрые макушки на глади моря,
Все гуще мелькало городское - одеяла, циновки, зонты, спиртовки,
набитые одеждой сумки; это узники разложили свои узлы на пляжном песке.
Море ждало Стара - пожелай он лишь, найди лишь примененье синей шири, - а
покуда разрешалось этим прочим мочить свои ноги и ладони в прохладных
вольных водоемах творческого мира.
  Стар свернул с береговой дороги в каньон, поднялся на холмы, и
пляжники остались позади. Въехав в предместье, они остановились у
бензоколонки.
  - Едем теперь обедать, - сказал Стар почти просяще, стоя у машины.
  - Вас ведь ждет работа.
  - Нет, на вечер у меня никаких планов. Он чувствовал, что и у нее
вечер свободен, спешить ей некуда.
  Она предложила компромисс:
  - Хотите, зайдем вон в ту закусочную? Он поглядел туда с сомнением.
  - Вы это всерьез?
  - Мне нравятся ваши американские полуаптеки, полу закусочные. Мне в
них непривычно так и странно.
  Сидя на высоких табуретках, они ели томатный суп и горячие сандвичи.
Это сближало больше, чем все предыдущее, и опасно обостряло тоску
одиночества - они ощущали ее в себе и друг в друге. Вдвоем они дышали
пестрыми запахами помещения, горькими, сладкими, кислыми, вдвоем вникали в
тайну подавальщицы, у которой вершки волос были светлые, а корешки черные.
Вдвоем созерцали потом натюрморт опустевших тарелок - ломтик маринованного
огурца, картофеля, косточку маслины.
  На улице уже смеркалось, и в машине было так естественно дарить ему
улыбку.
  - Огромное вам спасибо. Я чудесно прокатилась. Дом ее был уже
неподалеку. Вот начался подъем, и мотор на второй передаче заурчал гуще,
возвещая приближение конца. В бунгало, карабкавшихся на холмы, горел свет;
Стар включил фары. У него сиротливо тяжелело под ложечкой.
  - Давайте условимся о новой поездке.
  - Нет, - поспешно сказала она, точно ждала этих слов. - Я напишу вам
письмо. Прошу прощения за все мои таинственные недомолвки, но я прибегала
к ним именно потому, что вы мне так приятны. Вам бы надо меньше загружать
себя работой. И надо бы снова жениться.
  - Ну зачем вы об этом, - запротестовал Стар - Сегодня все в сторону,
сегодня мы вдвоем. Для вас это пустяк, быть может, а для меня - важнее
важного. Но мне бы не хотелось комкать разговор.
  Не комкать - значило продолжить у нее дома, потому что они уже
подъехали к крыльцу, - и она покачала головой.
  - Простимся Я жду гостей Я вам забыла сказать.
  - Никого вы не ждете. Но что поделаешь. Он проводил ее до дверей и
стал там же - след в
след, - где стоял в тот вечер. Она поискала ключ в сумочке
  - Нашли?
  - Нашла, - сказала она. Оставалось войти, но ее тянуло на прощанье
вглядеться в него еще раз, и она повела головой налево, затем направо,
ловя его черты в последнем сумеречном свете. Она промедлила, и само собою
вышло так, что его рука коснулась ее плеча и привлекла к себе, в темноту
галстука и горла. Закрыв глаза, сжав пальцы на зубчиках ключа, она слабо
выдохнула "Ах", и снова "Ах", он притянул ее, подбородком мягко
поворачивая к себе щеку, губы. Оба они улыбались чуть-чуть, а она и
хмурилась тоже - в тот миг, когда последний дюйм расстояния исчез.
  Когда же она отстранилась, то покачала опять головой, но скорее в знак
удивления, чем отказа. Значит, вот к чему пришло, и сама виновата, где-то
уже в прошлом виновата, но где же именно? Вот к чему пришло, и теперь ей с
каждым мгновением невообразимей, тяжелей было оборвать сближенье. Он
торжествовал; она сердилась, не виня его, однако; но не могла же она стать
участницей мужского торжества, ведь это означало поражение. В нынешнем
своем виде это - поражение. А затем она подумала, что если прекратить,
прервать, уйти в дом, то поражение уничтожится, но не станет оттого
победой.
  - Я не хотела, - сказала она. - Совсем не хотела.
  - Можно мне войти?
  - О нет, нет.
  - Тогда - в машину и едем куда-нибудь. С облегчением она ухватилась за
это "едем" - именно так, куда-нибудь, сейчас же прочь отсюда, - в этом уже
был некий оттенок победы, как в бегстве с места преступления. И вот они в
машине, едут под гору, и в лицо ей - прохладный легкий ветер, постепенно
приводящий в себя. Все обозначилось четко, как черным по белому.
  - Едем опять на взморье, к вам домой, - сказала она.
  - Опять туда?
  - Да, опять туда. И не надо слов. Я хочу просто - ехать.
  Когда снова спустились к океану, небо покрывали облака, и у
Санта-Моники машину обдало дождем. Свернув на обочину. Стар надел плащ,
поднял парусиновый верх "родстера".
  - Вот и крыша у нас есть, - сказал он.
  "Дворники" пощелкивали на ветровом стекле уютно, как маятник высоких
старинных часов. С мокрых пляжей снимались, возвращались в город хмурые
автомобили. Потом "родстер" окунулся в густой туман, обочины зыбко
расплылись, а фары встречных машин стояли, казалось, на месте - и вдруг
ослепляюще мелькали мимо.
  Оставив церемонную частицу себя позади, они чувствовали сейчас
легкость и свободу. В щелку тянуло туманом; Кэтлин спокойным, неспешным,
будоражащим Стара жестом сняла шляпку, положила на заднее сиденье, под
брезент. Рассыпала по плечам волосы и, заметив на себе взгляд Стара,
улыбнулась.
  На левой, океанской, стороне размытым световым пятном прошел ресторан
ученого морского льва. Стар опустил стекло, стал выглядывать, ища
ориентиры; но через несколько миль туман рассеялся, и прямо перед ними
оказался поворот к дому. В облаках забелела луна. По океану еще скользили
отсветы заката.
  Дом как бы подтаял слегка, - возвращаясь в изначальные песок и воду.
Отыскав дверной проем, они прошли под каплющие брусья и ощупью, сквозь
непонятные, в полчеловеческого роста, преграды, пробрались в единственную
уже готовую комнату; там пахло опилками и мокрым деревом. Он обнял ее, в
полумраке им видны были только глаза друг друга. Плащ лег на пол.
  - Погоди, - сказала она.
  Ей надо было минуту подумать. Происходящее было радостно и желанно ей,
но не сулило ничего затем, и надо было вдуматься, отшагнуть на час назад,
осмыслить. Она стояла, поводя головой влево-вправо, как раньше, но
медленнее и неотрывно глядя ему в глаза. Она ощутила вдруг, что он дрожит.
  Он ощутил это и сам и ослабил объятие. И тут же, с грубо-призывными
словами, она притянула его лицо к своему. Затем, одной рукой обнимая его,
движением другой руки и коленей скинула с себя что-то и отбросила ногою.
Теперь он уже не дрожал, снова обнял ее, и вместе они опустились на плащ.
  Потом они лежали молча, и он наполнился вдруг такой любовью, нежностью
к ней, обнял так крепко, что треснуло платье по шву. Слабый этот звук
заставил их очнуться.
  - Вставай, - ласково сказал он, беря се за руки.
  - Нет еще. Я думаю.
  Она лежала в темноте, и, забыв благоразумие, думала о том, какой у них
получится неугомонный, умненький ребенок. Но затем протянула руки, он
поднял ее... Когда она вернулась, в комнате уже горела электрическая
лампочка.
  - Освещение одноламповое, - сказал Стар. - Выключить?
  - Нет. Пусть - хорошо. Я хочу тебя видеть. Они сели на широкий
подоконник - друг против друга, соприкасаясь подошвами.
  - Ты словно далеко, - сказала она.
  - И ты тоже.
  - А тебя не удивляет?
  - Что?
  - Что нас снова двое. Ведь грезится, верится, что слились в одно, а
очнешься - по-прежнему двое.
  - Ты мне страшно близка.
  - Ты мне - тоже.
  - Спасибо.
  - Тебе спасибо. Оба засмеялись.
  - Ты этого хотел - на балу вчера?
  - Неосознанно - да.
  - Когда же это у нас решилось? - сказала она, размышляя вслух. -
Сначала кажется не нужно, незачем, а потом наступает минута, и чувствуешь
- ничто на свете уже не властно остановить.
  Это прозвучало многоопытно, однако пришлось ему до удивления по душе,
под настроение. Он страстно желал вернуть прошлое - вернуть, но не
повторить, - и такой она ему еще сильнее нравилась.
  - Во мне есть черты шлюхи, - сказала она, угадав его мысли. - Черты
Эдны. Наверно, этим и была мне Эдна неприятна.
  - Какая Эдна?
  - Которую ты спутал со мной. Звонил которой. Она жила через дорогу, а
сейчас переехала в Санта-Барбару.
  - А разве она шлюха?
  - Профессиональная. Она из этой американской вашей "обслуги по вызову".
  - Вот как?
  - Будь Эдна англичанкой, я бы разгадала ее сразу. А так мне казалось,
обычная здешняя девушка. Она мне только на прощанье открылась.
  Кэтлин зябко вздрогнула, и он встал, накинул плащ ей на плечи. Открыл
стенной шкаф, оттуда вывалилась груда подушек и пляжный матрац. Нашлась и
коробка свечей, он зажег их во всех углах комнаты, а вместо лампы включил
электрокамин.
  - Почему же она меня боялась? - спросил он неожиданно.
  - Потому что ты голливудец. У нее или у подруги ее случилось что-то
мерзкое с одним киношником. К тому же она, по-моему, до крайности глупа.
  - А как вы с ней познакомились?
  - Она зашла по-соседски. Возможно, сочла, что мы с ней сестры по
профессии. Она была очень мила. Все упрашивала звать ее попросту Эдной, и
мы стали на "ты", подружились.
  Кэтлин привстала - он устлал подоконник подушками.
  - Дай помогу. Не хочу быть тунеядкой.
  - Ну вот еще. - Он обнял ее. - Сиди тихо. Согрейся.
  Посидели без слов.
  - Я знаю, чем я тебя сразу привлекла. Эдна мне сказала.
  - Что сказала?
  - Что я похожа - на Минну Дэвис. Мне и другие говорили.
  Он поглядел, отклонившись назад, и кивнул.
  - Сходство здесь. - Она надавила пальцами себе на скулы, слегка меняя
очертания щек. - Здесь и здесь.
  - Да, - сказал Стар. - Меня ошеломило твое сходство с нею - не с
экранной, а с живой.
  Кэтлин встала, точно уходя от этой темы, точно боясь ее.
  - Я уже согрелась, - сказала она. Подошла к шкафу, заглянула в глубину
его и вернулась в передничке со звездчатым снежным узором на ткани.
Оглядела комнату критически.
  - Конечно, мы только что вселились, - сказала она, - и здесь еще
по-нежилому гулко.
  Отворила на веранду дверь, взяла оттуда два плетеных стула, смахнула с
них дождевые капли. Он следил за ней взглядом, все еще побаиваясь, что
откроются какие-то изъяны и чары рассеются. Оценивая женщин в пробных
кадрах, он не раз видел, как прекрасная статуя начинала двигаться на
убогих кукольных шарнирах и с каждой секундой таяла красота. Но движения
Кэтлин были упруги и уверенны, а хрупкость была -как и следовало - лишь
кажущейся.
  - Дождя уже нет, - сказала она. - В день моего приезда лило страшно и
шумело так - точно лошади ржали.
  - Полюбится тебе и шум ливня, - сказал он со смехом, - раз уж ты
теперь калифорнийка. Ты ведь не уезжаешь? Сейчас-то можешь рассказать о
себе? Что за тайны такие?
  - Нет, потом, - покачала она головой. - Не стоит и рассказывать.
  - Тогда иди ко мне.
  Она подошла и стала рядом, и он прижался щекой к прохладной ткани
передника.
  - Ты усталый, - сказала она, ероша ему волосы.
  - Любить я не устал.
  - Я не о том, - поправилась она поспешно. - Я хочу лишь сказать, что
от вечной работы можно заболеть.
  - Не будь заботливой мамашей, - сказал он. "Будь шлюхой", - добавил он
мысленно. Ему хотелось разбить строй своей жизни. Если уж осталось жить
недолго, как предупредили оба врача, то хотелось на время перестать быть
Старом, одаряющим других, и кинуться вдогонку за любовью, подобно простым
безымянным парням на вечерних улицах.
  - Ты мой передник снял, - кротко сказала Кэтлин.
  - Да.
  - А если проедут берегом, увидят? Давай потушим свечи.
  - Нет, не туши.
  Потом она улыбнулась ему, полуоткинувшись на белую подушку.
  - Я себя чувствую Венерой на створке раковины.
  - На створке?
  - А ты взгляни - ну чем не Боттичелли?
  - Не знаю, - сказал он с улыбкой. - Но верю тебе. Она зевнула.
  - Мне так хорошо. И я люблю тебя.
  - Ты очень знающая, верно?
  - То есть?
  - В твоих словах видна образованность. И во всем тоне.
  Она подумала, сказала:
  - Нет, не слишком-то. Высшего образования у меня нет. Но человек, о
котором я говорила, был всезнайкой и горел желанием развить меня. Писал
мне целые учебные программы, заставлял посещать курсы при Сорбоннском
университете, ходить по музеям. Я кое-чего нахваталась.
  - А кто он был?
  - Художник в некотором роде. И злюка. Помимо всего прочего. Хотел,
чтобы, я проштудировала Шпенглера - остальное все было на это направлено.
История, философия, теория музыки - все было лишь подготовкой к Шпенглеру.
Но я сбежала прежде, чем мы добрались до Шпенглера. По-моему, он под конец
и не отпускал-то меня в основном из-за Шпенглера.
  - А кто такой Шпенглер?
  - Говорю же, что мы до него не дошли, - рассмеялась Кэтлин. - А сейчас
я очень терпеливо забываю все усвоенное, потому что вряд ли встречу в
жизни другого такого ментора.
  - Ну зачем же забывать, - возразил укоризненно Стар. Он питал к науке
большое уважение - отзвук векового еврейского почтения к синагогальной
мудрости. - Забывать не следует.
  - Ученье было мне просто заменой детей.
  - А потом и детям передашь, - сказал Стар.
  - Сумею ли?
  - Безусловно, сумеешь. Они усвоят и вырастут знающими. А мне, чуть
что, приходится выспрашивать у пьяниц-сценаристов. Знания надо беречь.
  - Ладно, - сказала она, вставая - Передам их своим детям. Но это ведь
без конца - чем больше узнаешь, тем больше остается непознанного. Чем
дальше в лес... Мой ментор мог бы стать кем угодно, не будь он трусом и
глупцом.
  - Но ты его любила.
  - О да - всем сердцем. - Заслонив глаза ладонью, она поглядела в окно.
  - Там светло. Пойдем на берег.
  Он вскочил, воскликнул:
  - Да ведь сегодня вечер леурестеса!
  - Что-что?
  - Сегодня, сейчас. Об этом во всех газетах есть. - Он выбежал к
машине, щелкнул дверцей и вернулся с газетой в руках, - Начнется в десять
шестнадцать. Через пять минут.
  - Что начнется - затмение?
  - Нет, приплывет очень пунктуальная рыбешка. Разуйся, и бежим скорей.
  Вечер был светлый, синий. Отлив кончился, и серебряные рыбьи косяки,
колышась на глубине, ждали своего нерестового срока - 10. 16. Срок
наступил, и через секунду-две рыба вместе с приливом хлынула к берегу и
заблестела, затрепыхалась на песке; Стар и Кэтлин босиком брели в ее гуще.
Берегом, навстречу им, шел негр с двумя ведрами, он проворно собирал туда
леурестесов, точно падалицу. А рыба шла на приступ стайками и стаями,
взводами и ротами - упорно, жертвенно и гордо, - обтекая босые людские
ножищи потоком, струившимся еще задолго до того, как сэр Франсис Дрейк
прикрепил здесь медную дощечку к береговой скале.
  - Эх, еще бы ведро мне, - сказал негр, переводя дух.
  - Далековато вам пришлось из города ехать за рыбой, - сказал Стар.
  - Я раньше в Малибу ездил, но голливудцы не любят пускать на свои
пляжи.
  Накатила новая волна, отогнала людей и тут же ушла, усеяв песок новым
серебром.
  - А есть ли вам расчет ездить сюда? - спросил Стар.
  - Да я не из расчета езжу. Я читаю здесь на приволье Эмерсона. Вам его
приходилось читать?
  - Я читала, - сказала Кэтлин. - Некоторые вещи.
  - Он у меня тут за пазухой. Я захватил с собой и кой-какую литературу
розенкрейцеров, но мне их книжки надоели.
  Ветер посвежел, прибой усилился; они шли у его пенящейся кромки.
  - Вы кто по профессии? - спросил негр у Стара.
  - Я в киноделе занят.
  - А-а. - Негр помолчал, затем сказал: - Я не хожу в кино.
  - А почему? - резковато спросил Стар.
  - Толку никакого. И детей своих не пускаю.
  Стар поглядел на него, а Кэтлин - ободряюще - на Стара. Волна обдала
их пылью брызг.
  - Есть и хорошие картины, - сказала Кэтлин, но негр не слушал.
  - Есть и хорошие, - повторила она, готовая спорить, возражать; негр
взглянул на нее равнодушно.
  - А что, братство розенкрейцеров ратует против кино? - спросил Стар.
  - Они сами толком не знают, против чего и за что рату