окойной ночи, сэр, - сказал граф.
   Я вышел на улицу и зашагал в сторону бульвара Сен-Мишель, мимо столиков
кафе  "Ротонда",  все  еще  переполненного,  посмотрел  на  кафе   "Купол"
напротив, где столики занимали весь тротуар.  Кто-то  оттуда  помахал  мне
рукой, я не разглядел кто и пошел дальше. Мне хотелось домой. На  бульваре
Монпарнас было пусто. Ресторан Лавиня уже закрылся, а  перед  "Клозери  де
Лила" убирали столики. Я прошел мимо памятника Нею, стоявшего среди свежей
листвы каштанов в свете дуговых фонарей. К цоколю  был  прислонен  увядший
темно-красный  венок.  Я  остановился  и  прочел  надпись  на  ленте:   от
бонапартистских групп и число, какое, не помню. Он был очень хорош, маршал
Ней, в своих ботфортах, взмахивающий мечом среди  свежей,  зеленой  листвы
конских каштанов.  Я  жил  как  раз  напротив,  в  самом  начале  бульвара
Сен-Мишель.
   В комнате консьержки горел свет, я постучал в дверь, и она дала мне мою
почту. Я пожелал ей спокойной ночи и поднялся наверх. Было  два  письма  и
несколько газет. Я просмотрел их под газовой  лампой  в  столовой.  Письма
были из Америки. Одно письмо оказалось банковским счетом. Остаток равнялся
2432 долларам и 60 центам. Я  достал  свою  чековую  книжку,  вычел  сумму
четырех  чеков,  выписанных  после  первого  числа  текущего   месяца,   и
подсчитал, что остаток равняется 1832 долларам и 60 центам.  Эту  сумму  я
записал  на  обороте  письма.  В  другом  конверте  лежало   извещение   о
бракосочетании. Мистер и миссис Алоизиус Кирби извещают о браке дочери  их
Кэтрин - я не знал  ни  девицы,  ни  того,  за  кого  она  выходила.  Они,
вероятно, разослали извещения по всему городу. Смешное имя. Я был  уверен,
что, знай я кого-нибудь по имени Алоизиус, я  не  забыл  бы  его:  хорошее
католическое имя. На извещении был герб. Как Зизи -  греческий  герцог.  И
граф. Граф смешной. У Брет тоже есть титул. Леди Эшли. Черт с ней, с Брет.
Черт с вами, леди Эшли.
   Я зажег лампу около кровати, потушил газ в столовой и распахнул широкие
окна спальни. Кровать стояла далеко от окон, и я сидел при открытых  окнах
возле кровати и раздевался. Ночной поезд,  развозивший  овощи  по  рынкам,
проехал по трамвайным рельсам. Поезда эти громыхали  по  ночам,  когда  не
спалось. Раздеваясь, я смотрелся  в  зеркало  платяного  шкафа,  стоявшего
рядом с кроватью. Типично французская манера расставлять  мебель.  Удобно,
пожалуй. И надо же - из всех возможных способов быть  раненым...  В  самом
деле смешно. Я надел пижаму и лег в постель. У меня  было  два  спортивных
журнала, и я снял с них бандероли. Один был оранжевый. Другой - желтый.  В
обоих будут одни и те же сообщения, поэтому, какой бы я ни прочел  первым,
мне не захочется читать другой. "Ле Ториль" лучше, и я  начал  с  него.  Я
прочел его от корки до корки, вплоть до писем в редакцию и  загадок-шуток.
Я потушил лампу. Может быть, удастся заснуть.
   Мысль моя заработала. Старая  обида.  Да,  глупо  было  получить  такое
ранение, да еще во время бегства на таком липовом фронте, как итальянский.
В  итальянском  госпитале  мы  хотели  основать  общество.   По-итальянски
название  его  звучало  смешно.  Интересно,  что  сталось  с  другими,   с
итальянцами. Это было в Милане, в Главном госпитале, в  корпусе  Понте.  А
рядом был корпус Зонде. Перед госпиталем стоял  памятник  Понте,  а  может
быть, Зонде. Там меня навестил тот полковник. Смешно было. Тогда в  первый
раз стало смешно. Я был весь забинтован. Но ему сказали про меня. И тут-то
он и произнес свою изумительную речь: "Вы -  иностранец,  англичанин  (все
иностранцы назывались англичанами), отдали больше чем жизнь". Какая  речь!
Хорошо бы написать ее светящимися буквами и повесить в редакции. Он  и  не
думал шутить. Он, должно быть, представлял себя на моем месте.  "Che  mala
fortuna! Che mala rortuna!" [Какое несчастье! (итал.)]
   Я, в сущности,  раньше  никогда  не  задумывался  над  этим.  И  теперь
старался относиться к этому легко и не причинять беспокойства  окружающим.
Вероятно, это никогда не помешало бы мне, если бы не встреча с Брег, когда
меня отправили в Англию. Я думаю, ей просто захотелось невозможного.  Люди
всегда так. Черт с ними, с людьми. Католическая церковь замечательно умеет
помочь в таких случаях. Совет хороший, что и говорить. Не думать об  этом.
Отличный совет. Попробуй как-нибудь последовать ему. Попробуй.
   Я лежал без сна и думал, и мысль перескакивала с предмета  на  предмет.
Потом я не мог больше отогнать мыслей об этом и начал думать о Брет, и все
остальное исчезло. Я думал о Брет, и мысли  мои  уже  не  перескакивали  с
предмета на предмет, а словно поплыли по мягким волнам. И тут,  неожиданно
для самого себя, я заплакал. Потом, немного спустя,  мне  стало  легче,  я
лежал в постели и прислушивался к тяжелым  вагонам,  проезжавшим  мимо  по
улице, а потом заснул.
   Вдруг  я  проснулся.  Снаружи  доносился  шум.  Я  прислушался,  и  мне
показалось, что я слышу знакомый голос. Я надел халат и подошел  к  двери.
Внизу раздавался голос консьержки. Она очень сердилась. Услыхав свое  имя,
я окликнул ее.
   - Это вы, мосье Барнс? - крикнула консьержка.
   - Да, я.
   - Здесь какая-то женщина, она шумит на всю улицу. Что за безобразие,  в
такую пору! Говорит, что ей нужно вас видеть. Я сказала, что вы спите.
   Потом я услышал голос Брет. Спросонья я был уверен, что это Жоржет.  Не
знаю почему. Она ведь не знала моего адреса.
   - Попросите ее наверх, пожалуйста.
   Брет поднялась по лестнице. Я увидел, что она совсем пьяна.
   - Как глупо, - сказала она. - Ужасный скандал  вышел.  Но  ты  ведь  не
спал, правда?
   - Как ты думаешь, что я делал?
   - Не знаю. А который час?
   Я посмотрел на стенные часы. Было половина пятого.
   - Понятия не имела, который час,  -  сказала  Брет.  -  Можно  человеку
сесть? Не сердись, милый. Только что рассталась с графом. Он  привез  меня
сюда.
   - Ну, как он? - Я доставал коньяк, содовую и стаканы.
   - Одну каплю только, - сказала Брет. - Не спаивай меня.  Граф?  Ничего.
Он свой.
   - Он правда граф?
   - Твое здоровье.  Пожалуй,  правда.  Во  всяком  случае,  достоин  быть
графом. Черт его дери, чего он только не знает о людях!  И  где  он  всего
этого набрался. Держит сеть кондитерских в Америке.
   Она отпила из своего стакана.
   - Кажется, он  сказал  "сеть".  Что-то  в  этом  роде.  Сплетает  их  -
рассказал мне про них кое-что. Страшно интересно. Но он свой. Совсем свой.
Никаких сомнений. Это сразу видно.
   Она отпила еще глоток.
   - А в общем, какое мне дело до него? Ты хоть не сердишься? Он,  знаешь,
очень помогает Зизи.
   - А Зизи что, настоящий герцог?
   - Очень может быть. Греческий, понимаешь? Художник он никудышный.  Граф
мне понравился.
   - Где ты была с ним?
   - О, повсюду. А сейчас он привез меня сюда. Предлагал мне десять  тысяч
долларов, если я поеду с ним в Биарриц. Сколько это на фунты?
   - Около двух тысяч.
   - Куча денег. Я сказала ему, что не могу. Он  принял  это  очень  мило.
Сказала, что у меня слишком много знакомых в Биаррице.
   Брет засмеялась.
   - Лениво ты меня догоняешь, - сказала она, я до сих пор только пригубил
свой коньяк с содовой. Я отпил большой глоток.
   - Вот это уже лучше, - сказала Брет. - Очень смешно. Он хотел, чтобы  я
поехала с ним в Канн. Говорю, у  меня  слишком  много  знакомых  в  Канне.
Монте-Карло. Говорю, у меня слишком много знакомых в Монте-Карло. И вообще
повсюду. Это правда, между прочим. Так  вот,  я  попросила  привезти  меня
сюда.
   Она смотрела на меня, поставив локоть на стол, подняв стакан.
   - Что ты на меня так смотришь? Я сказала ему, что влюблена  в  тебя.  И
это тоже правда. Что ты на меня так смотришь? Он принял  это  очень  мило.
Хочет завтра повезти нас ужинать. Поедешь?
   - Почему же нет?
   - Ну, мне пора идти.
   - Зачем?
   - Я только хотела повидать тебя. Ужасно глупая затея.  Может  быть,  ты
оденешься и сойдешь со мной вниз? Он ждет с машиной в двух шагах отсюда.
   - Граф?
   - Ну да. И шофер в ливрее. Хочет покатать меня. А потом позавтракать  в
Булонском лесу. Вино корзинами. Брал у Зелли.  Дюжина  бутылок  Мумма.  Не
соблазнишься?
   - Мне утром нужно работать, - сказал я. - И я слишком  отстал  от  вас,
вам будет скучно со мной.
   - Не будь идиотом.
   - Не могу.
   - Как хочешь. Передать ему привет?
   - Непременно. Самый нежный.
   - Спокойной ночи, милый.
   - Как трогательно.
   - А ну тебя.
   Мы поцеловались на прощание, и Брет вздрогнула.
   - Я пойду, - сказала она. - Спокойной ночи, милый.
   - Зачем ты уходишь?
   - Так лучше.
   На лестнице мы еще раз поцеловались, и,  когда  я  крикнул  консьержке,
чтобы она потянула шнур, она что-то проворчала за  дверью.  Я  поднялся  к
себе и смотрел в открытое окно, как Брет  подходит  к  большому  лимузину,
дожидавшемуся у края тротуара под дуговым фонарем.  Она  вошла,  и  машина
тронулась. Я отвернулся от окна. На столе стоял пустой  стакан  и  стакан,
наполовину наполненный коньяком с содовой. Я вынес их оба на кухню и вылил
коньяк в раковину. Я погасил  газ  в  столовой,  сбросил  туфли,  сидя  на
постели, и лег. Вот какая она, Брет, -  и  о  ней-то  я  плакал.  Потом  я
вспомнил, как она только что шла по улице и как села в машину, и, конечно,
спустя  две  минуты  мне  уже  опять  стало  скверно.  Ужасно  легко  быть
бесчувственным днем, а вот ночью - это совсем другое дело.



5

   Утром я спустился по бульвару Сен-Мишель до улицы Суфло и выпил кофе  с
бриошами. Утро выдалось чудесное.  Конские  каштаны  Люксембургского  сада
были в цвету. Чувствовалась приятная утренняя свежесть перед жарким  днем.
Я прочел газеты за кофе и выкурил сигарету. Цветочницы приходили с рынка и
раскладывали  свой  дневной  запас  товара.  Студенты  шли  мимо,  кто   в
юридический институт, кто в Сорбонну. По бульвару сновали трамваи и  люди,
спешащие на работу. Я сел в автобус и доехал до  церкви  Мадлен,  стоя  на
задней площадке. От церкви Мадлен я прошел по бульвару Капуцинов до Оперы,
а оттуда в свою редакцию. Я  прошел  мимо  продавца  прыгающих  лягушек  и
продавца игрушечных боксеров. Я шагнул в сторону, чтобы  не  наступить  на
нитки, посредством которых его помощница приводила  боксеров  в  движение.
Она  стояла  отвернувшись,  держа  нитки  в  сложенных   руках.   Продавец
уговаривал двух туристов купить игрушку. Еще три  туриста  остановились  и
смотрели. Я шел следом за человеком, который  толкал  перед  собою  каток,
печатая влажными буквами слово CINZANO на тротуаре.  По  всей  улице  люди
спешили на работу. Приятно было идти на работу. Я пересек  авеню  Оперы  и
свернул к своей редакции.
   Поднявшись к себе, я прочел французские  утренние  газеты,  покурил,  а
потом сел за машинку и усердно проработал все утро. В одиннадцать часов  я
взял такси и поехал на Кэ-д'Орсей, вошел в министерство и просидел  там  с
полчаса вместе  с  десятком  корреспондентов,  слушая,  как  представитель
министерства иностранных дел, молодой дипломат в роговых очках, говорит  и
отвечает на вопросы. Председатель кабинета министров уехал в Лион, где  он
должен был выступить с речью, или, вернее, он уже  находится  на  обратном
пути. Несколько человек задавали вопросы, чтобы послушать  самих  себя,  а
кое-кто из представителей  телеграфных  агентств  задавал  вопросы,  чтобы
услышать ответы. Новостей не было. Из министерства я поехал в одном  такси
с Уолси и Крамом.
   - Что вы делаете по вечерам, Джейк? - спросил  Крам.  -  Вас  нигде  не
видно.
   - Я бываю в Латинском квартале.
   - Как-нибудь соберусь туда. В кафе "Динго". Ведь там самое веселье?
   - Да. Или в новом, в "Селекте".
   - Я сколько раз собирался, - сказал Крам. - Но ведь вы знаете, когда  у
тебя жена и дети...
   - В теннис играете? - спросил Уолси.
   - Нет, - сказал Крам. - Можно сказать, что в этом году совсем не играл.
Мне хотелось как-нибудь вырваться, но по воскресеньям всегда дождь,  да  и
"орты страшно переполнены.
   - Англичане не работают по субботам, - сказал Уолси.
   - Везет им, подлецам, - сказал Крам. - Ну погодите. Не вечно же я  буду
журналистом. Будет и у меня время ездить за город.
   - Вот что лучше всего - жить за городом и иметь свою машину.
   - Я подумываю купить себе машину в будущем году.
   Я постучал в стекло. Шофер затормозил.
   - Я уже дома, - сказал я. - Зайдите, выпьем по стаканчику.
   - Спасибо, - сказал Крам.
   Уолси покачал головой.
   - Мне нужно обработать, что он там наговорил сегодня.
   Я сунул два франка в руку Крама.
   - Вы с ума сошли, Джейк, - сказал он. - Я заплачу.
   - Так это же за счет редакции.
   - Бросьте. Платить буду я.
   Я помахал им на прощание. Крам высунул голову.
   - В среду увидимся, за завтраком.
   - Непременно.
   Я в лифте поднялся в редакцию. Роберт Кон ждал меня.
   - Хэлло, Джейк, - сказал он, - завтракать пойдем?
   - Пойдем. Я только посмотрю, нет ли чего срочного.
   - Где будем завтракать?
   - Все равно. - Я осматривал свой письменный стол. -  А  вы  где  хотите
завтракать?
   - Может быть, к Ветцелю? Там хорошие закуски.
   В ресторане мы заказали закуски и пиво. Официант принес пиво в  высоких
глиняных кружках - пиво  было  очень  холодное,  и  на  стенках  выступили
бусинки. Подали с десяток разных закусок.
   - Весело вам было вчера? - спросил я.
   - Нет. Не очень.
   - Как пишется?
   - Плохо. Не двигается у меня вторая книга.
   - У всех так бывает.
   - Я знаю. Но все-таки это меня мучает.
   - А Южная Америка? Не забыли еще?
   - Нет, не забыл.
   - За чем же дело стало?
   - Фрэнсис.
   - Так возьмите ее с собой, - сказал я.
   - Она не захочет. Это не для нее. Ей нужно большое общество.
   - Тогда пошлите ее к черту.
   - Не могу. У меня все-таки есть обязательства по отношению к ней.
   Он  отодвинул  тарелку  с  нарезанными  огурцами  и  взял  маринованной
селедки.
   - Скажите, Джейк, что вы знаете о леди Брет Эшли?
   - Леди Эшли - ее фамилия. Брет - имя. Она очень милая женщина, - сказал
я. - Разводится с мужем и собирается выйти за Майкла Кэмпбелла. Он  сейчас
в Шотландии. А что?
   - Она необыкновенно интересная женщина.
   - Не правда ли?
   - В ней есть что-то такое, какая-то особая утонченность.  Мне  кажется,
она очень чуткий и прямой человек.
   - Она очень милая.
   - Я не знаю, как вам объяснить, - сказал Кон. - Вероятно, это порода.
   - Я вижу, она вам очень нравится.
   - Очень. Мне даже кажется, что я влюблен в нее.
   - Она пьяница, -  сказал  я.  -  Она  влюблена  в  Майкла  Кэмпбелла  и
собирается за него замуж. У него со временем будет куча денег.
   - Не верю, что она за него выйдет.
   - Почему?
   - Не знаю. Просто так, не верю. Вы давно ее знаете?
   - Да, - сказал я. - Она была сестрой в госпитале, в котором я лежал  во
время войны.
   - Она же совсем девочкой была, наверно?
   - Ей сейчас тридцать четыре года.
   - Когда она вышла за Эшли?
   - Во время войны. Ее возлюбленный как раз окочурился от дизентерии.
   - Почему вы таким тоном говорите?
   - Виноват. Я нечаянно. Я просто хотел изложить вам факты.
   - Не верю, чтобы она вышла за кого-нибудь не по любви.
   - Однако она это сделала дважды, - сказал я.
   - Не верю.
   - Так зачем же вы задаете мне дурацкие вопросы, - сказал я, - если  вам
не нравятся ответы?
   - Я вас об этом не спрашивал.
   - Вы просили сказать вам, что я знаю о Брет Эшли.
   - Я не просил вас оскорблять ее.
   - А ну вас к черту.
   Он встал из-за стола с побелевшим лицом и стоял, белый и  злой,  позади
тарелочек с закусками.
   - Сядьте, - сказал я. - Не валяйте дурака.
   - Возьмите свои слова обратно.
   - Бросьте, что мы, приготовишки, что ли?
   - Возьмите свои слова обратно.
   - Хорошо. Все что угодно. Я в жизни не слыхал о Брет  Эшли.  Теперь  вы
удовлетворены?
   - Нет. Не это. Вы послали меня к черту.
   - О, не ходите к черту, - сказал я.  -  Сидите  здесь.  Мы  только  что
начали завтракать.
   Кон улыбнулся и сел. Он, видимо, был рад, что можно сесть. Что бы он, в
самом деле, стал делать, если б он не сел?
   - Вы такие ужасно обидные вещи говорите, Джейк.
   - Не сердитесь. У меня уж такой гадкий язык. Когда я говорю гадости,  я
совсем этого не думаю.
   - Я знаю, - сказал Кон. - Вы же, можно сказать, мой лучший друг, Джейк.
   Вот те на, подумал я.
   - Забудьте, что я сказал, - проговорил я вслух. - Не сердитесь.
   - Ладно. Все хорошо. Мне просто в ту минуту стало обидно.
   - Вот и отлично. Давайте закажем еще что-нибудь.
   Покончив с завтраком, мы пошли в "Кафе де  ла  Пэ"  и  выпили  кофе.  Я
чувствовал,  что  Кону  хочется  еще  раз  заговорить  о  Брет,  но  я  не
поддавался. Мы поговорили о том о сем, потом я простился с ним и  пошел  в
редакцию.



6

   В пять часов я был в отеле "Крийон" и поджидал Брет. Она запаздывала, и
я сел и написал несколько писем. Письма вышли  не  очень  складные,  но  я
надеялся,  что  штамп  отеля  "Крийон"  спасет  положение.  Брет  все   не
приходила, и без четверти шесть я спустился в бар и выпил  коктейль  "Джек
Роз" с барменом Жоржем. В баре Брет тоже не было, и я перед уходом еще раз
заглянул наверх, потом взял такси и  поехал  в  кафе  "Селект".  Пересекая
Сену, я видел вереницу пустых барж на буксире; высоко сидя в воде, они шли
по течению, и, когда они  проплывали  под  мостом,  матросы  отталкивались
шестами. Река была красивая. В Париже всегда приятно ехать по мосту.
   Такси,  объехав  памятник   создателю   семафора,   который   изображен
выполняющим придуманный  им  маневр,  свернуло  на  бульвар  Распай,  и  я
откинулся назад, чтобы не видеть  этого  куска  пути.  Ехать  по  бульвару
Распай всегда было скучно. На линии Париж - Лион между Фонтенбло и Монтеро
есть такое место, где я всегда испытываю скуку, пустоту и усталость,  пока
не проеду его. Вероятно,  такие  мертвые  точки  в  пути  возникают  из-за
каких-нибудь ассоциаций. В Париже  есть  улицы  не  менее  уродливые,  чем
бульвар Распай. Пешком я совершенно спокойно могу пройти ее. Но ездить  по
ней я не выношу. Может быть, я где-нибудь читал о ней. На Роберта Кона все
в Париже так действовало. Удивительно,  откуда  у  Кона  эта  неприязнь  к
Парижу? Уж не от Менкена ли? Менкен, кажется, ненавидит  Париж.  Много  на
свете молодых людей, которые любят и не любят по Менкену.
   Такси остановилось перед кафе "Ротонда". Какое бы кафе на Монпарнасе вы
ни назвали шоферу, садясь в такси на правом  берегу  Сены,  он  все  равно
привезет вас в "Ротонду". Через десять лет ее место, вероятно, займет кафе
"Купол". Но мне и так было уже  близко.  Я  прошел  мимо  унылых  столиков
"Ротонды" к кафе "Селект". Внутри, у стойки, сидело несколько  человек,  а
снаружи, в одиночестве, сидел Харви Стоун. Перед ним стояла горка  блюдец,
и он был очень небрит.
   - Садитесь, - сказал Харви, - я поджидал вас.
   - А в чем дело?
   - Ни в чем. Просто поджидал вас.
   - На скачках были?
   - Нет. С воскресенья не был.
   - Что вам пишут из Америки?
   - Ничего. Решительно ничего.
   - А в чем дело?
   - Не знаю. Я порвал с ними. Я решительно порвал с ними. - Он наклонился
вперед и посмотрел мне в глаза. - Знаете, что я вам скажу, Джейк?
   - Что?
   - Я уже пять дней ничего не ел.
   Я быстро подсчитал в уме. Три дня назад  в  "Нью-йоркском  баре"  Харви
выиграл у меня двести франков в покерные кости.
   - А в чем дело?
   - Денег нет. Деньги не пришли. - Он  помолчал.  -  Знаете,  Джейк,  это
очень странно. Когда я такой, я люблю быть один. Мне хочется сидеть в свой
комнате. Я как кошка.
   Я порылся в кармане.
   - Сотня устроит вас, Харви?
   - Да.
   - Вставайте. Пойдем обедать.
   - Успеется. Выпейте со мной.
   - Лучше бы вы поели.
   - Нет. Когда я такой, мне все равно, есть или не есть.
   Мы выпили. Харви прибавил мое блюдце к своей горке.
   - Вы знаете Менкена, Харви?
   - Да. А что?
   - Какой он?
   -