а. Приятно было лежать на земле.
   - Послушай, - сказал Билл. - Что у тебя с Брет?
   - А что?
   - Ты был когда-нибудь влюблен в нее?
   - Был.
   - И долго это тянулось?
   - С перерывами, а вообще очень долго.
   - О черт! - сказал Билл. - Прости, милый.
   - Ничего, - сказал я. - Теперь уже мне наплевать.
   - Правда?
   - Правда. Только я предпочел бы не говорить об этом.
   - Ты не сердишься, что я спросил?
   - Чего ради я стал бы сердиться?
   - Я буду спать, - сказал Билл. Он  закрыл  лицо  газетой.  -  Послушай,
Джейк, - сказал он, - ты правда католик?
   - Формально.
   - А что это значит?
   - Не знаю.
   - Ну ладно, я буду спать, - сказал он. - Не болтай, пожалуйста, ты  мне
мешаешь.
   Я тоже уснул. Когда  я  проснулся,  Билл  укладывал  рюкзак.  Было  уже
поздно,  и  тени  деревьев  вытянулись  и  легли  на  плотину.  Я  не  мог
разогнуться после сна на земле.
   - Что с тобой? Ты проснулся? - спросил Билл. - Почему ты уж  заодно  не
проспал всю ночь?
   Я потянулся и протер глаза.
   - Мне приснился чудесный сон, - сказал Билл. - Ничего не помню, но  сон
был чудесный.
   - Мне как будто ничего не снилось.
   - Напрасно, - сказал  Билл.  -  Все  наши  крупнейшие  бизнесмены  были
сновидцами и  мечтателями.  Вспомни  Форда.  Вспомни  президента  Кулиджа.
Вспомни Рокфеллера. Вспомни Джо Дэвидсона.
   Я развинтил наши спиннинги и уложил их в чехол.  Катушки  я  положил  в
мешок со снаряжением. Билл уже собрал рюкзак, и мы  сунули  туда  один  из
мешков с форелями. Другой понес я.
   - Ну, - сказал Билл, - как будто все взяли.
   - А червяки?
   - Ну тебя с твоими червяками. Клади их сюда.
   Он уже надел рюкзак, и я положил банки с червями  в  один  из  наружных
карманов.
   - Теперь все?
   Я посмотрел кругом, не осталось ли чего на траве под вязами.
   - Все.
   Мы пошли по дороге, ведущей в  лес.  До  Бургете  было  далеко,  и  уже
стемнело, когда мы лугами спустились на дорогу и  шли  к  гостинице  между
двумя рядами освещенных домов.
   Мы пробыли в  Бургете  пять  дней  и  хорошо  порыбачили.  Ночи  стояли
холодные, а дни знойные, и всегда дул ветерок, даже в самое  жаркое  время
дня. Приятно было в такую жару входить в холодную воду, а потом сидеть  на
берегу и обсыхать на солнце. Мы нашли ручей с такой глубокой заводью,  что
в ней  можно  было  плавать.  Вечерами  мы  играли  в  бридж  втроем  -  с
англичанином, любителем рыбной ловли, по фамилии  Харрис,  который  пришел
пешком из Сен-Жан-Пье-де-Пор и жил в нашей гостинице.  Он  оказался  очень
славный и два раза ходил с нами на реку Ирати. Ни от Роберта Кона,  ни  от
Брет и Майкла не было ни строчки.



13

   Когда я в то утро спустился вниз к завтраку,  Харрис,  англичанин,  уже
сидел за столом. Надев очки, он  читал  газету.  Он  взглянул  на  меня  и
улыбнулся.
   - Доброе утро, - сказал он. - Вам письмо. Я заходил  на  почту,  и  мне
дали его вместе с моими.
   Письмо, прислоненное к чашке, ждало меня у моего прибора. Харрис  снова
углубился в газету. Я вскрыл письмо. Его  переслали  из  Памплоны.  Письмо
было помечено "Сан-Себастьян, воскресенье":

   "Дорогой Джейк!
   Мы приехали сюда в пятницу, Брет раскисла в дороге, и я  привез  ее  на
три дня сюда к нашим старым друзьям, отдохнуть. Выезжаем в Памплону, отель
Монтойи, во вторник приедем, в котором часу, не знаю. Пожалуйста, пришлите
записку с автобусом, где вас найти в среду. Сердечный привет, и  простите,
что запоздали, но Брет правда расклеилась, а ко вторнику она поправится, и
она почти здорова и сейчас. Я так хорошо ее знаю и  стараюсь  смотреть  за
ней, но это не так-то легко. Привет всей компании.
   Майкл."

   - Какой сегодня день? - спросил я Харриса.
   - Кажется, среда. Да,  правильно:  среда.  Удивительно,  как  здесь,  в
горах, теряешь счет дням.
   - Да. Мы здесь уже почти неделю.
   - Надеюсь, вы не собираетесь уезжать?
   - Именно собираюсь. Боюсь, что нам придется уехать сегодня  же  дневным
автобусом.
   - Какая обида! Я рассчитывал, что  мы  еще  раз  вместе  отправимся  на
Ирати.
   - Нам нужно ехать в Памплону. Мы  сговорились  с  друзьями  встретиться
там.
   - Это очень грустно для меня. Мы так хорошо проводили здесь время.
   - Поедемте с нами в Памплону. В бридж будем играть, и потом, там  будет
замечательная фиеста.
   - Охотно бы поехал. Спасибо за приглашение. Но я все-таки лучше  побуду
здесь. У меня осталось так мало времени для рыбной ловли.
   - Вам хочется наловить самых крупных форелей в Ирати?
   - Очень хочется. Там попадаются огромные.
   - Я сам с удовольствием еще разок поудил бы.
   - Давайте. Останьтесь еще на день. Будьте Другом.
   - Не могу. Нам правда необходимо ехать в город, - сказал я.
   - Очень жаль.
   После завтрака мы с Биллом грелись на солнце, сидя  на  скамейке  перед
гостиницей, и обсуждали положение. На дороге, ведущей из центра  города  к
гостинице, появилась девушка. Она подошла к нам и  достала  телеграмму  из
кожаной сумки, которая болталась у нее на боку.
   - Por ustedes? [Для вас? (исп.)]
   Я взглянул на телеграмму. Адрес: "Барнс, Бургете".
   - Да. Это нам.
   Она вынула книгу, я расписался и дал ей несколько  медяков.  Телеграмма
была по-испански: "Vengo jueves Cohn".
   Я показал телеграмму Биллу.
   - Что значит Cohn? - спросил он.
   - Вот дурацкая телеграмма! - сказал я. - Он мог послать десять слов  за
ту же цену. "Приеду четверг". Не очень-то вразумительно, правда?
   - Здесь все сказано, что Кону нужно.
   - Мы все равно поедем в Памплону. Нет смысла до фиесты  тащить  Брет  и
Майкла сюда и обратно. Ответим ему?
   - Почему же не ответить, - сказал Билл. - Надо соблюдать приличия.
   Мы пошли на почту и попросили телеграфный бланк.
   - Что будем писать? - спросил Билл.
   - "Приедем вечером". Вот и все.
   Мы заплатили за телеграмму и вернулись в гостиницу. Харрис ждал нас,  и
мы втроем отправились в Ронсеваль. Осмотрели монастырь.
   - Это очень интересно, - сказал Харрис, когда мы вышли. - Но знаете,  я
как-то не умею увлекаться троими вещами.
   - Я тоже, - сказал Билл.
   - Хотя это очень интересно, - сказал  Харрис.  -  Я  рад,  что  побывал
здесь. Все никак не мог собраться.
   - Все-таки это не то что рыбу ловить?  -  спросил  Билл.  Ему  нравился
Харрис.
   - Ну еще бы!
   Мы стояли перед древней часовней монастыря.
   - Скажите, не кабачок ли там, через дорогу? -  спросил  Харрис.  -  Или
глаза мои обманывают меня?
   - Смахивает на кабачок, - сказал Билл.
   - И мне сдается, что кабачок, - сказал я.
   - Давайте, - сказал Харрис, - попользуемся им.  -  "Попользоваться"  он
перенял у Билла.
   Мы заказали три бутылки вина. Харрис не позволил нам платить. Он хорошо
говорил по-испански, и хозяин не взял денег ни с меня, ни с Билла.
   - Вы не знаете, друзья, как мне приятно было с вами.
   - Мы отлично провели время, Харрис.
   Харрис был слегка пьян.
   - Право, вы не знаете, как мне приятно было с  вами.  Я  мало  хорошего
видел со времени войны.
   - Мы еще когда-нибудь порыбачим вместе. Вот увидите, Харрис.
   - Непременно. Мы так чудесно провели время.
   - А если распить еще бутылочку?
   - Чудесная мысль, - сказал Харрис.
   - За эту я плачу, - сказал Билл. - А то мы пить не станем.
   - Позвольте мне заплатить, для меня это такое удовольствие.
   - А это будет удовольствие для меня, - сказал Билл.
   Хозяин принес четвертую бутылку. Наши  стаканы  еще  стояли  на  столе.
Харрис поднял свой стакан.
   - Знаете, этим хорошо можно попользоваться.
   Билл хлопнул его по плечу.
   - Вы славный, Харрис.
   - Знаете, меня, собственно, зовут не Харрис, а Уилсон-Харрис. Это  одна
фамилия, через дефис, понимаете?
   - Вы славный, Уилсон-Харрис, - сказал Билл.  -  Мы  зовем  вас  Харрис,
потому что любим вас.
   - Знаете, Барнс, вы даже не понимаете, как мне хорошо с вами.
   - Попользуйтесь еще стаканчиком, - сказал я.
   - Правда, Барнс, вы не можете этого понять. Вот и все.
   - Пейте, Харрис.
   На обратном пути из Ронсеваля Харрис шел между нами. Мы позавтракали  в
гостинице, и Харрис проводил нас до автобуса. Он  дал  нам  свою  визитную
карточку с лондонским домашним адресом, адресом конторы и адресом клуба, а
когда мы сели в автобус, он вручил нам по конверту. Я вскрыл свой  конверт
и увидел там с десяток искусственных мух. Харрис  сам  приготовил  их.  Он
всегда готовил их сам.
   - Послушайте, Харрис... - начал я.
   - Нет, нет! - сказал он. Он уже слезал  с  автобуса.  -  Это  вовсе  не
первосортные мухи. Я просто подумал, что, когда вы будете  насаживать  их,
вы, может быть, вспомните, как хорошо мы провели время.
   Автобус тронулся. Харрис стоял у подъезда почты. Он помахал нам.  Когда
мы покатили по дороге, он повернулся и пошел обратно к гостинице.
   - Правда, Харрис очень милый? - сказал Билл.
   - Он, кажется, в самом деле хорошо провел время.
   - Он-то? Ну еще бы!
   - Жалко, что он не поехал с нами в Памплону.
   - Ему хочется рыбу ловить.
   - Да. И еще неизвестно, как наши англичане поладили бы между собой.
   - Вот это верно.
   Мы приехали в Памплону под вечер,  и  автобус  остановился  у  подъезда
отеля Монтойи. На площади протягивали электрические провода для  освещения
площади во  время  фиесты.  Когда  автобус  остановился,  к  нему  подошло
несколько ребят, и таможенный чиновник  велел  всем  сошедшим  с  автобуса
развязать свои узлы тут же, на тротуаре. Мы вошли в отель, и на лестнице я
встретил Монтойю. Он пожал нам  руки,  улыбаясь  своей  обычной  смущенной
улыбкой.
   - Ваши друзья здесь, - сказал он.
   - Мистер Кэмпбелл?
   - Да. Мистер Кон, мистер Кэмпбелл и леди Эшли.
   Он улыбался, словно хотел еще что-то сказать.
   - Когда они приехали?
   - Вчера. Я оставил для вас ваш старый номер.
   - Вот спасибо. Вы дали мистеру Кэмпбеллу номер с окнами на площадь?
   - Да. Те комнаты, которые мы с вами выбрали.
   - А где они сейчас?
   - Они, кажется, пошли смотреть, как играют в пелоту.
   - А что быки?
   Монтойя улыбнулся.
   - Сегодня вечером, -  сказал  он.  -  Сегодня  в  семь  часов  привезут
вильярских, а завтра - мьюрских. Вы все пойдете смотреть?
   - Непременно. Они никогда не видели выгрузки быков.
   Монтойя положил мне руку на плечо.
   - Значит, там увидимся.
   Он снова улыбнулся. Он всегда улыбался так, точно бой быков был нашей с
ним личной тайной, немного стыдной, но очень глубокой  тайной,  о  которой
знали только мы. Он всегда улыбался так,  точно  для  посторонних  в  этой
тайне, которую мы одни  с  ним  понимали,  было  что-то  непристойное.  Не
следовало открывать ее людям, которым не дано понять ее.
   - Ваш друг тоже aficionado? - Монтойя улыбнулся Биллу.
   - Да. Он нарочно приехал из Нью-Йорка, чтобы увидеть  праздник  святого
Фермина.
   - Неужели? - Монтойя вежливо удивился. - Но он не такой aficionado, как
вы.
   Он опять смущенно положил мне руку на плечо.
   - Такой же, - сказал я. - Он настоящий aficionado.
   - Но все-таки не такой, как вы.
   Aficion значит "страсть". Aficionado - это тот, кто страстно увлекается
боем быков. Все хорошие матадоры останавливались в отеле Монтойи, то  есть
те, что были aficionado,  останавливались  у  него.  Матадоры,  работающие
только ради денег, иногда  останавливались,  но  никогда  не  заезжали  во
второй раз. Хорошие матадоры  приезжали  каждый  год.  В  комнате  Монтойи
висели их фотографии с собственноручными надписями. Они были подарены либо
Хуанито Монтойе,  либо  его  сестре.  Фотографии  тех  матадоров,  которых
Монтойя  признавал,  висели  в  рамках  на  стене.  Фотографии  матадоров,
лишенных aficion, Монтойя держал в  ящике  стола.  На  многих  были  самые
лестные надписи. Но это не имело значения. Однажды Монтойя все их вынул из
ящика и бросил в корзину. Он не желал хранить их у себя.
   Мы часто говорили с ним о быках и о матадорах. Я останавливался в отеле
Монтойи уже несколько лет подряд. Разговор наш никогда не  бывал  длинным.
Нам просто доставляло  удовольствие  обменяться  мнениями.  Нередко  люди,
приехавшие издалека, прежде чем покинуть Памплону, заходили  на  несколько
минут к Монтойе, чтобы поговорить о быках. Все это были страстные любители
боя быков. Такие  всегда  могли  получить  номер,  даже  когда  отель  был
переполнен. Монтойя иногда знакомил меня  с  ними.  Сперва  они  держались
очень чопорно и  относились  ко  мне,  как  к  американцу,  с  насмешливым
недоверием.  Почему-то  считалось,  что  американцу  недоступна  подлинная
страсть. Он может притворяться или принимать возбуждение за страсть, но не
может быть настоящим aficionado. Когда же  они  убеждались  в  подлинности
моей страсти - а для  этого  не  существовало  ни  пароля,  ни  каких-либо
обязательных вопросов, скорей всего, это была своего рода устная проверка,
некий  искус,  во  время   которого   вопросы   ставились   осторожно,   с
недомолвками, - тогда они так же смущенно клали  мне  руку  на  плечо  или
говорили: "Buen hombre" [хороший человек (исп.)]. Но  чаще  они  старались
коснуться меня. Казалось, это прикосновение нужно им, чтобы удостовериться
в моей aficion.
   Матадору, который страстно любил бой  быков,  Монтойя  прощал  все.  Он
прощал нервные припадки, трусость, дурные,  необъяснимые  поступки,  любые
прегрешения. За страсть к бою быков он прощал все. Так, он  сразу  простил
мне всех моих друзей. Он не  подчеркивал  этого,  просто  нам  обоим  было
как-то неловко говорить о них, как неловко говорить об участи  лошадей  на
арене боя быков.
   Билл прямо поднялся наверх, как только  мы  вошли,  и  теперь  мылся  и
переодевался в своей комнате.
   - Ну что, - сказал он, - наговорился по-испански?
   - Он сказал мне, что быков привезут сегодня вечером.
   - Давай разыщем наших и пойдем туда.
   - Ладно. Они, должно быть, сидят в кафе.
   - Билеты взял?
   - Взял. На все выгрузки.
   - А это  интересно?  -  Он  перед  зеркалом  натягивал  кожу  на  лице,
проверяя, не осталось ли невыбритых мест под челюстью.
   - Интересно, - сказал я. -  Быков  по  одному  выпускают  из  клетки  в
корраль, а волы поджидают их и не дают им бодаться,  а  быки  кидаются  на
волов, и волы бегают вокруг, как старые девы, и стараются унять их.
   - А они бодают волов?
   - Бодают. Иногда бык прямо кидается на вола и убивает его.
   - А волы ничего не могут поделать?
   - Нет. Они стараются подружиться с быками.
   - А на что они вообще, волы?
   - Чтобы успокоить быков, не давать им ломать рога о каменные стены  или
бодать друг друга.
   - Приятное, должно быть, занятие - быть волом.
   Мы спустились вниз, вышли из отеля и  зашагали  через  площадь  к  кафе
Ирунья. На площади одиноко стояли две будки для продажи билетов.  Окошечки
с надписями "Sol, Sol y Sombra,  Sombra"  [солнце,  солнце  и  тень,  тень
(исп.)] были закрыты. Они откроются только накануне фиесты.
   Белые плетеные столики и  кресла  кафе  Ирунья  стояли  не  только  под
колоннами, но занимали весь тротуар. Я поискал глазами Брет и Майкла.  Они
оказались здесь. Брет, Майкл и Роберт Кон. Брет была в берете, какие носят
баски. Майкл тоже. Роберт Кон был без шляпы и в очках. Брет увидела нас  и
помахала рукой. Пока мы подходили к их столику, она, сощурившись, смотрела
на нас.
   - Хэлло, друзья! - крикнула она.
   Брет сияла от радости. В  рукопожатии  Майкла  чувствовалась  дружеская
теплота, Роберт Кон пожал нам руки потому, что мы только что приехали.
   - Где вы пропадали? - спросил я.
   - Я привез их сюда, - сказал Кон.
   - Какая чушь, - сказала Брет. - Мы давно бы приехали, если бы не вы.
   - Никогда бы вы не приехали.
   - Какая чушь! А вы оба загорели. Посмотрите, какой Билл черный.
   - Хорошая ловля была? - спросил Майкл. - Нам так хотелось приехать.
   - Хорошая. Мы жалели, что вас нет.
   - Мне хотелось приехать, - сказал Кон, -  но  я  решил,  что  нужно  их
привезти.
   - Привезти нас! Какая чушь!
   - Правда, хорошая была ловля? - спросил Майкл. - Много наловили?
   - Бывали дни, по десятку на брата. С нами был один англичанин.
   - По фамилии Харрис, - сказал Билл. - Не знавали такого, Майкл? Он тоже
был на войне.
   - Вот счастливец! - сказал Майкл.  -  Веселое  было  времечко.  О,  кто
вернет мне те лучезарные дни!
   - Не ломайся.
   - Вы были на войне, Майкл? - спросил Кон.
   - Еще бы!
   - Он доблестно сражался, - сказала Брет. - Расскажи им, как твоя лошадь
понесла на Пикадилли.
   - Не хочу. Я уже четыре раза рассказывал.
   - А мне ни разу не рассказывали, - сказал Роберт Кон.
   - Не хочу рассказывать. Это бросает тень на меня.
   - Расскажи им про твои медали.
   - Не хочу. Этот случай бросает черную тень на меня.
   - А что это за история?
   - Брет вам расскажет. Она рассказывает все случаи, которые  бросают  на
меня тень.
   - Ну, Брет, расскажите.
   - Рассказать?
   - Я сам расскажу.
   - Какие вы получили медали, Майкл?
   - Никаких медалей я не получал.
   - Совсем никаких?
   - Не знаю. Должно быть, я получил все медали, какие  полагаются.  Но  я
никогда не просил, чтобы мне  их  выдали.  А  потом  устроили  грандиозный
банкет и ждали, что приедет принц Уэльский,  и  в  билете  было  написано,
чтобы быть при знаках отличия. Ну, ясное дело, у меня их не было, я заехал
к своему  портному,  показал  билет,  он  проникся  уважением  ко  мне,  я
воспользовался этим и говорю ему:  "Достаньте  мне  медали".  Он  говорит:
"Какие, сэр?" А я говорю: "Все равно, какие-нибудь.  Дайте  мне  несколько
штук". А он говорит: "Какие вы получали медали, сэр?" А я говорю: "Почем я
знаю?  Неужели  вы  думаете,  что  я  трачу  время  на  чтение   армейских
бюллетеней? Дайте мне любые, только побольше. Выберите сами". Он и дал мне
медали, знаете, маленькие такие, целую коробку, а я сунул коробку в карман
и забыл про них. Ну, поехал я на банкет, а в тот вечер  убили  сына  Вудро
Вильсона, и принц не приехал, и король не приехал,  и  знаков  отличия  не
полагалось, и все пыхтели, снимая их  с  себя,  а  мои  лежали  у  меня  в
кармане.
   Он сделал паузу и ждал, чтобы мы засмеялись.
   - Это все?
   - Все. Может быть, я плохо рассказал.
   - Очень плохо, - сказала Брет. - Но это неважно.
   Мы все засмеялись.
   - Ах да, - сказал Майкл, - вспомнил. На банкете была тоска смертная,  я
не выдержал и ушел. Вечером, попозже, я нашел у себя  в  кармане  коробку.
Что это такое? - подумал я. - Медали? Дурацкие военные медали.  Я  взял  и
срезал их - знаете, их нашивают  на  такую  колодку  -  и  роздал.  Каждой
девчонке по медали. Так сказать, на память. Они были  потрясены.  Вот  это
вояка! Раздает медали в кабаке. Такому все нипочем.
   - Расскажи до конца, - сказала Брет.
   - По-вашему, это не смешно было? - спросил Майкл.
   Мы все смеялись.
   - Очень смешно было. Ей-богу. Так вот -  портной  пишет  мне  письмо  с
просьбой вернуть медали. Присылает человека за ними. Полгода письма пишет.
Оказывается, кто-то принес ему медали,  чтобы  он  их  почистил.  Какой-то
военный. Страшно дорожил ими, чуть с ума не сошел.  -  Майкл  помолчал.  -
Печально кончилось для портного, - сказал он.
   - Да что вы говорите! - сказал Билл. - А я-то думал, что вы его  просто
осчастливили.
   - Удивительный портной. Сейчас этому трудно поверить, глядя на меня,  -
сказал Майкл. - Я платил ему сто фунтов в год, чтобы не  приставал.  И  он
никогда не присылал счетов. Мое банкротство  сразило  его.  Это  случилось
сейчас же после истории с медалями. Оттого и письма были такие сердитые.
   - А как вы обанкротились? - спросил Билл.
   - Двумя способами, - сказал Майкл. - Сначала постепенно, а потом сразу.
   - А из-за чего?
   - Из-за друзей, - сказал Майкл. - У меня была куча  друзей.  Вероломных
друзей. А кроме того, у меня были кредиторы. Я думаю, ни у кого  в  Англии
не было столько кредиторов, как у меня.
   - Расскажи им про суд, - сказала Брет.
   - Этого я не помню, - сказал Майкл. - Я был чуточку п