акачаешься!
     - Не оглаживай, не корова! - заводилась Лида и назло ему громко стучала
поварешкой  по  радиатору.  На  стук являлась  Маруська.  Демонстративно  не
замечая Толика, Лида разливала.  И незаметно, под разговоры, они с Маруськой
ополовинивали бутылку, а когда Толик оставлял их вдвоем, приговаривали ее до
конца.
     - Вот что он  там делает один, а? - не  понижая голоса вопрошала Лида и
сама отвечала, - Газетами шуршит, как  мышь в норе или в телек пялится! Вить
это ж с тоски подохнуть!.. А то,  знаешь, что еще выдумал?.. Кораблики клеит
из каких-то стружек! Прям полквартиры захламил своими изделиями!
     - Ребеночка  тебе надо, Лидка, - наставляла  подруга,  - и сама сердцем
отмякнешь,  и он  в  бирюльки играть перестанет. А что?.. То за молоком,  то
пеленки, то гулять - дохнуть некогда будет, не то что кораблики клеить!
     (Собственную дочку  Маруська  прямо из  роддома  завезла  к  мамаше,  и
последующие  восемь лет  разводилась, судилась, искала  работу  и устраивала
личную жизнь вольно, без ребячьего писка)
     - Да  куда ему дите сделать! -  презрительно фыркала Лида.  - У него  ж
только фамилия такая, а толку - чуть!..
     Однако внутри  знала, что  Толика  вины  в том  не  было,  и злилась по
привычке, для завершенности панорамы. Тайком от мужа она давно уже сходила в
женскую  консультацию.  Робея,  как  грешная  школьница,  переступила  порог
кабинета и даже ойкнула - так ей показалось неприлично и стыдно то,  что она
там узрела.
     - Да  вы что, мать моя? С каких гор  спустились?  -  строго отчитала ее
пожилая  женщина -  врач. - Как же можно так себя запускать? Это  же дикость
средневековая!
     И  еще  строже - медленно,  раздельно, как  дефективной -  выдала,  что
каждая  уважающая  себя  женщина обязана  раз  в  полгода посещать кабинет и
досконально обследовать состояние своей требухи. А раз она  этого не делает,
то и не уважает себя,  не заботится о будущем потомстве,  не выполняет  свой
женский долг и... та-та-та, и тра-та-та!..
     И Лида Малафеева, которая в торговой перебранке могла отбрить и остричь
наголо любого - хоть  врача, хоть академика, перед этой седой теткой оробела
и  трусливо смолчала.  Она  дрожала  и  дергалась,  пока докторша  совершала
привычный осмотр,  и  так  стыдилась  своего  толстого  некрасивого  тела  и
старушечьего белья, что почти ничего не слышала.
     У нее оказалась частичная  непроходимость  чего-то,  какие-то  загибы и
спайки.  Но  докторша бодро  пообещала, что дело это  непропащее,  что  курс
лечения она уже  назначила,  и от  сегодняшнего  дня пациентка должна ходить
сюда ежедневно  на  уколы и процедуры.  От слова "процедуры" Лиду  бросило в
пот. Она  с детства панически  боялась  "процедур",  и даже с  уродующим  ее
бельмом ни  за  что  не  соглашалась  расстаться.  Хотя  школьная  медсестра
твердила, что операция эта простенькая и почти безболезненная.
     Вышмыгнув из консультации с  пачкой назначений и  рецептов, Лида сунула
их  в  ближайшую урну  и  решила, что  в это поганое заведение она больше ни
ногой. А если Лида Малафеева чего-то решила, то слово держала крепко.
     И  когда Толик издали заводил  разговор  - мол, зарабатывает  хорошо, в
случае чего и один семью прокормит - Лида отрезала:
     - Это чтоб у моих детей такая фамилия была? Не дождешься!
     -  Зря ты так,  Лидуша, -  бормотал он по ночам, обласкивая ее  большое
теплое тело, - ведь годы-то уходят...
     Она тогда стихала разнежено,  тыкалась носом в его костлявое плечо и не
огрызалась, но и признаться  не решалась.  А утром перед работой  заходила в
маленькую церковь святого Григория поставить свечечку Богородице. Молиться -
не молилась. Стеснялась. Да и не умела  толком. Но справедливо полагала, что
там, наверху, сами разберутся, кому чего надо.
     Так прошел третий год их супружества, и четвертый, и пятый,  а небесная
регистратура   не  спешила   с  исцелением.  Может,  карточку  пациентки  Л.
Малафеевой  затеряли, а может,  посчитали,  что  детишки ей  -  крикливой  и
некрасивой - ни к чему...
     Анатолий  по-прежнему крутил баранку  (первая смена - вторая смена...),
шуршал газетами и клеил  кораблики. Он все реже  заговаривал о потомстве,  а
Лида все реже ставила свечу Богородице. Зато ругалась она  теперь постоянно,
будто  оттачивала на  бессловесном  Толике  мастерство брани,  доводя его до
виртуозности.
     - Подкаблучник! - выкрикивала она, дребезжа поварешкой  по радиатору. -
С таким жить - лучше сразу в петлю! С такой-то фамилией!
     - Тихо ты! - унимала  ее Маруська. - Чего бесишься? Ой, смотри,  Лидка!
До беды доорешься!
     - До беды?! - взвизгивала Лида. - Вон она, беда! В комнате сидит! Носом
по  буковкам  водит!  Видать,  еще не  все  вычитал!  -  и  неожиданно пьяно
всхлипывала - Хоть бы он делся куда-то с глаз!.. Хоть бы на недельку!..
     -  Разведись,  если  невмоготу,  -  советовала  опытная   Антонючка,  -
делов-то!
     - Не-е-ет!.. -  ожесточенно тянула  Лида.  - Его теперь  с  площади  не
выкуришь! Что  ж он, совсем  дурак? Думаешь, в общагу вернется? В комнату на
восемь персон?..
     Встречаясь  с Анатолием  на лестнице, Маруська, в полном соответствии с
анекдотом о женской солидарности, нашептывала:
     - Да  что ты  в ней нашел, в  страхотине? Толстая, одноглазая, да еще и
стерва!
     Но Анатолий на разговоры не велся, обходил Антонючку молча, как вещь.
     - Вот уж точно, не мужик! - плевала ему вслед Маруська. - Дал бы ей раз
по башке, сразу бы в доме стало тихо!..
     Тут Анатолий оборачивался и отвечал обстоятельно и спокойно:
     - Ты, Мария,  в своем дому разберись, а  в нашем я  как-нибудь без тебя
справлюсь
     -  Как же, справишься! - ехидно  хихикала  соседка. - Так  и  будешь до
скончания веков при Лидке подкаблучником!
     Анатолий про эти разговоры Лиде не говорил, дружбу не  рушил. Но только
соседка возникала на пороге, молча уходил к своим корабликам и носу на кухню
не высовывал. Это обстоятельство не укрылось от зоркого глаза супруги (того,
что без бельма), и в симфонии появилась новая тема:
     - Ишь  ты! - громко  вещала  она.  -  Подруги  ему мои  не  нравятся!..
Брезгует он моими подругами! А мне -  плевать! Квартира моя, кого хочу, того
и зову!..
     - Может, мне уйти, Лид? - лицемерно - кротко спрашивала  Маруська.  - А
то не ко двору...
     -  Сиди! - командовала  та и мстительно  добавляла,  - Тут, может, кому
другому пора освободить территорию!..

     ...В канун Нового года  Анатолий Пермин работал во вторую. По  графику,
без подстав -  просто так выпало.  И сколь не доказывал разъяренной супруге,
что  сменщику  еще хуже -  с  больной  головой  заступать  с  трех  утра  по
праздничному  расписанию - Лида  и  слушать не  желала. (Сама  она  работала
неделю через неделю и была, как раз, выходная).
     "Только  такому подкаблучнику!...  У  всех  праздник,  как  праздник!..
Конечно, с такой-то фамилией!.."
     Откричавшись  и затворив  за  Анатолием двери,  она  привычно  грохнула
поварешкой по радиатору и сообщила, явившейся на зов Антонючке:
     - Гуляем, подруга! Мой  (тут  она  добавила весьма распространенное, но
совершенно  непечатное  словечко)  на  смене, значит,  раньше  трех  утра не
явится!..
     Маруська шустро перетаскала  наверх  свой новогодний припас и  в четыре
руки -  весело, без раздражающего покашливания  за стеной  - они  наготовили
всяких  вкусностей  и  украсили  маленькую  настольную  елочку.  Покончив  с
кухонными   делами,  сбросили   замызганные  халаты,   сделали   друг  другу
причесочки,  приоделись  и  без  четверти  двенадцать  хрустально чокнулись,
провожая  старый  год  "Рябиновой  на  коньяке",  а с  боем  курантов  опять
чокнулись полусладким за то, чтоб "новый был лучше старого". Время за бабьей
болтовней,  едой,  питьем и телевизором текло  быстро, прямо-таки утекало, и
без  десяти три  Лида привычно  поджала губы и кое-как сдвинула  тарелки  на
столе, освобождая место для чистого прибора.
     - Сейчас явится, - сообщила неприязненно
     - Так я пошла? - подхватилась Маруська
     -  Сиди,  - скривилась  Лида. - Он же как? Рюмки не потянет!  Похватает
всего наспех и в койку. А у нас, подруга, праздник долгий!..
     Но Анатолий в три не пришел.
     -  Сменщик,  видать, загулял, -  не обеспокоилась супруга, -  у всех жа
праздник, как праздник! Только на моем дураке воду возят, кому не лень!
     Передачи по  телеку не кончались, но Лида уже устала обсуждать платья и
прически телевизионных див и заскучала.
     -  Пошли по улице прошвырнемся?  - предложила Маруська, гася сигарету в
вазочке  с  оливье.  -   Сходим  к  торговому  центру,  там  елку  поставили
здоровенную
     Лида  заколебалась: с  одной  стороны,  вроде, не  по  человечески - не
встретить мужа с работы в праздник, а с другой...
     - А!  - махнула рукой. - Сам  виноват!  Пусть  поволнуется, а  заодно и
посуду приберет! - И хитренько подмигнула Маруське здоровым глазом.
     На улице было свежо и морозно. Чистый снежок празднично поскрипывал под
подошвами. Ярко  горели фонари, смеялись люди, хлопали  пробки  шампанского,
взлетали в небо разноцветные петарды, будто и не ночь вовсе.
     - Гуляет народ, - завистливо вздохнула Лида. - Дружно, семейно, а мы...
как  две дурочки  с  переулочка!.. И все из-за этого  Спермина! - мстительно
исковеркала она мужнину фамилию.
     - Да ну его в болото! - отмахнулась Маруська и взяла Лиду под руку. - И
че ты  к нему все вяжешься?..  Деньги домой несет? Несет! Бочок ночью греет?
Греет! А больше с мужика взять нечего!
     -  "Бочок греет"! - передразнила Лидка подружку. - Скажешь  еще! Да  от
него тепла, как от швабры!
     Маруська захохотала и потянула  Лиду  к ярко освещенным,  разрисованным
витринам торгового центра, Туда, где было особенно весело и оживленно.
     Они  поахали  у  витрин,  обошли вокруг  громадной  елки, поглазели  на
резвящуюся молодежь, лихо сдвинули набекрень ведро  на  голове  снеговика  и
двинулись  к дому, старательно обходя  темные ледяные дорожки, по  которым с
визгом и гамом раскатывались подростки.
     На  воздухе хмель  быстро  улетучивался.  Маруська  все  чаще  потирала
замерзшие щеки,  да  и Лида  чувствовала,  как  заледенели ноги  в тоненьких
праздничных колготках.
     -  Что-то  стало  холодать,  - со  значением  хихикнула Маруська.  - Но
ничего, подруга! У меня еще есть, чем погреться!
     И Лида, которой уже до смерти хотелось чаю и под одеяло, неожиданно для
себя согласилась.
     Если бы кто спросил сейчас Лидку Малафееву, чего это она самостоятельно
прется в гости в такой час, она бы честно ответить не сумела. Огрызнулась бы
- мол, не ваше собачье дело - и вся любовь! Но ведь зачем-то прошла она мимо
своей двери? Даже контрольно не звякнула!
     Ведь не в "Рябиновой на коньяке" дело - у самой есть. И не в разговорах
с задушевницей - за ночь всем кости перемололи, аж язык вспух. И не  в  том,
что не хочется  слышать, как сопит муж  Толик  - спящий, он,  как  раз, Лиде
нравился. Потому что смешно подтягивал к носу острые коленки и складывал под
щекой ладони, как ребенок.
     Но  Лиде  Малафеевой,  толстой  одноглазой  кассирше  из  продуктового,
мечталось совсем о постороннем.  Она хотела, чтоб вернувшийся с ночной смены
муж крикнул, как  кричат  в фильмах все  американские  мужчины: "Дорогая!  Я
дома!" И не получив  ответа, замотался  бы по  квартире,  захлопал  дверями,
занервничал. И пусть бы не вдруг сообразил, что она у Маруськи, а помучился,
погоревал, постоял в ожидании  под входной дверью.  И пусть  бы рванулся  на
улицу к телефону - автомату обзванивать больницы и милиции. (Единственное, в
чем   городское   начальство  сумело-таки   ущемить   нахальную   захватчицу
жилплощади, так это лишить ее домашнего телефона -  мол, тетке поставили как
ветерану, а ей, Лиде, не положено).
     - Ну, что, вздрогнули?  - вывела ее из задумчивости Маруська. - Чтоб  у
нас все было, и чтоб нам за это ничего не было!
     Лида нехотя улыбнулась и выпила.
     К восьми утра, когда "Рябиновой" осталось на донышке, она  уже привычно
горлопанила:
     - Вот где он шляется, паразит?! Под какими юбками шарит?!
     - Да  спит  он  давно!  -  урезонивала  ее  Антонючка.  -  Десятый  сон
досматривает!
     - А  жену  с Новым годом  поздравить  не надо?! - ярилась Лида.  - Вить
знает же, гад, где искать!
     - А че  тебя  искать?  - усмешливо  -  невинно  таращилась Маруська.  -
Подумаешь, пропажа! Может, он еще не соскучился!
     Даже сквозь затуманенные "Рябиновой" мозги, Лида почувствовала в словах
соседки некоторую пакостность, но слезть с объезженного конька уже не могла.
Таким обидным  показалось ей  невнимание супруга,  в такие горькие  дребезги
разбилась тайная мечта  об обезумевшем от страха и беспокойства  Толике, что
комок застрял в горле и противно - предслезно - защипало в носу.
     - Ну, и черт с ним! - она так бухнула кулаком по столу, что подпрыгнули
вилки, а Маруська недовольно  переставила на  буфет хрупкие бокалы. -  Он не
соскучился, а я - и подавно!
     Лида допила свою рюмку и стала решительно раздеваться.
     - Ты че, стриптизируешь? - не поняла Маруська.
     - Сегодня буду спать у тебя, - Лида с деревенской бережностью стягивала
дорогие колготки. - Пусть покрутится!
     - А долго? - обеспокоилась Маруська. - Ко мне могут гости прийти
     "Гости" как  множество  - была явная гипербола.  Проще говоря, перебор.
Гость  у Маруськи был один - приемщик стеклотары Гриша. Захаживал он нечасто
и задерживался ненадолго - до утра. Но Маруська не уставала расписывать Лиде
его замечательные мужские и человеческие достоинства. И такой уж он вежливый
- прям через  слово говорит  "извиняюсь"! И ласковый - не  лезет, как пьяный
кабан, а всегда  с  уговорами! И заботливый - в прошлый раз такую  селедочку
принес, что любо-дорого! О том,  что "заботливый" Гриша сам же эту селедочку
и  стрескал  под  ее,  личную,   бутылку  "Столичной",  Антонючка  политично
умалчивала.
     - Не боись! - ухмыльнулась Лида. - Успеешь бутылки сдать! Не помешаю!..
     ...Проснулись  подруги,  когда  за  окном  синело.  Лида даже  сразу не
разобрала -  то  ли  спала совсем чуть,  то ли уже вечер. Оказалось,  вечер.
Половина  шестого. Маруська,  бледная  и  лохматая, покашливая  поплелась  в
ванную и застряла там надолго.
     - Ты чего, потопла? - не выдержала Лида. - Дай мне хоть ополоснуться, а
то такую лахудру дома не примут!..
     Обида  на Толика во  сне начисто улетучилась,  и Лида  предвкушала, как
после утомительной новогодней ночи, она мирно посидит  у телевизора в  чисто
прибранной квартире, попьет  чайку  с  тортом под  знакомый шелест  мужниных
газеток и  часов  в девять уляжется в собственную постель, по которой успела
соскучиться.
     Маруська вышла  из  ванной  прибранная, но  не посвежевшая.  Намазанные
глаза и губы только  подчеркивали нездоровую бледность кожи и мешочки отеков
под глазами.
     -  Мамочки!  - охнула Лида. - Что ж это, и я - такая красавица?  -  она
рванулась к зеркалу.
     - Не, - покривилась Маруська. - Ты еще лучше...
     В  Антонючкиных   словах   не   было  снисходительности,  как  не  было
деликатности в  Лидином  восклицании, а потому развивать эту  тему  не имело
смысла -  только полаешься.  Лида быстро  умылась холодной водой,  вытерлась
вафельным  полотенцем  и почувствовала, как к  щекам прилила  кровь. Волосы,
жесткие от  обилия лака,  она разодрала  щеткой и,  поскольку они  все равно
топырились,  как старая  солома на крыше, затянула на затылке резиночкой. Не
церемонясь  (твое,  мое - соседское!),  намазала  шелушащуюся  после  мыла и
холодной воды кожу Маруськиным кремом, припудрила ее  же  пудрой и  осталась
довольна: не красавица, конечно, а будто и не гуляла всю ночь - такая, как и
вчера.  Да и  платье,  аккуратно развешенное на спинке стула, не замялось  и
выглядело по-прежнему празднично.
     -  Ну,  я пошла?  -  она подхватила пальто и,  ленясь надевать, неловко
зашарила в кармане в поисках ключа.
     - Ты че, думаешь не откроет? - кольнула напоследок подруга
     - Может, спит еще,  -  рассеянно ответила  Лида, но в  душу ее внезапно
закралась  какая-то неуверенность  и  робость.  Чтобы  отогнать  непривычные
ощущения, она  тряхнула  куцым хвостиком на затылке и предложила,  -  Ты вот
что... Если  Гришка не явится,  давай к нам. Чаи погоняем. Знаешь, какие чаи
мой заваривает? Закачаешься!
     - Сама качайся!  - отмахнулась Антонючка. - А у меня по плану - медовый
вечер! - и подмигнула Лиде Малафеевой вполне блудливо.
     Возле обитой коричневым дерматином двери Лида помедлила, взвешивая, что
лучше: позвонить нагло, сердито или открыть своим ключом  и весело крикнуть,
как в тех красивых фильмах -  "Дорогой! Я дома!" Но решив, что  "дорогой"  -
это  уж слишком,  просто  отрыла  дверь и  тихо  просочилась  в переднюю.  В
квартире было темно. Привычно найдя  кухонный  выключатель, Лида зажмурилась
от  явившегося  ее  взору безобразия:  стол  был  завален  грязной  посудой,
очистками и объедками.  На блюде, среди завядшей петрушки и листиков салата,
мерзла утка-инвалид без ножек, а в салате-оливье торчал разбухший окурок.
     - Ну. гад!  - прошипела  Лида,  тяжелым  шагом командора  отправляясь в
комнату. - Даже убрать не удосужился! Ну. я тебе сейчас выдам!..
     Но  опробовать  на  Толике новое словосочетание не пришлось по  причине
того,  что  Толика в комнате не было. Супружеская  кровать, о которой успела
заскучать Лида,  покрытая разноцветной капертой, пушащаяся  подушками,  была
холодна, строга и несмята. Лида зачем-то  понюхала подушку, будто  старалась
уловить  запах  измены,  но  ничего  нового не унюхала, Наволочка  чистая  -
синька,  крахмал -  высушена  на  морозе, а  потому пахнет особенно свежо  и
неиндивидуально.
     В  тесном коридоре  на  плечиках висела  новая кожаная куртка с меховым
воротником, стояли добротные зимние ботинки, и Лиде показалось на мгновение,
что  Толик просто решил спрятаться, разыграть ее, как маленькую.  Но она тут
же одернула  себя -  вот  еще! Не в  дорогой же  куртке  он был на смене,  а
значит... Значит!
     Лида вспомнила, как кричала  мужу,  что дорогие вещи не для того, чтоб,
значит, обтерхивать  их на троллейбусном сидении. И  не затем,  значит, чтоб
пускать пыль в глаза девчонкам -  диспетчершам, а совсем для других  целей .
Чтоб, значит, выйти куда-нибудь по-людски, торжественно, под руку.
     "Да куда мы с  тобой выходим? - удивился тогда Толик.  -  Работа - дом,
дом -  работа! Так и жизнь  пройдет,  ни разу  не  наденешь!"  "И не надо, -
запальчиво отвечала Лида, - целее будет!" Потом задумалась, а куда бы она, и
правда, могла выйти с мужем? В  театр? Привычки  нет. В кино  - несолидно. В
ресторан - дорого.  А  подруг, кроме Антонючки, не нажила. Стал быть, и идти
некуда. Разве что, на выборы. Но выборы - летом, там уж другие наряды...
     Лида  пошла  на  кухню,  пристально  пересчитала  испачканные  тарелки,
укрепляясь в  уверенности,  что мужа Толика ни ночью,  ни днем дома  не было
вовсе. Не  являлся. Она выбросила коричневый  вонючий  окурок и  стала  есть
прямо из салатницы большой ложкой,  не замечая,  что оливье подкисло. Пустую
салатницу поставила в мойку и взялась за утку. Холодный жир  неприятно лип к
зубам, но Лида не замечала. Она  пыталась думать, что за сюрприз преподнесла
ей судьба,  но  и  думать не  получалось. Мысли расползались, как кролики по
лужайке.  Потому что  предыдущего  опыта  не  было - не  на  что  опереться!
Оставалось кушать и ждать.
     Чтобы как-то занять себя,  Лида  решила  прибраться.  Мелькнула боковая
мыслишка, что рано или поздно явится,  голубчик,  а она - в чистой квартире,
оскорбленная,  молчаливая -  сядет перед телевизором с чашкой кофе в руках и
на все его мольбы и оправдания даже бровью  не поведет, будто нету. Запихнув
в холодильник все, что еще годилось для употребления,