смахнув в ведро утиные
кости,  она быстро  перемыла  посуду, закипятила  чайник и  приготовилась  к
гордому молчаливому отпору. Внутри, где-то  под  ложечкой  росло нетерпение.
Там, под этой самой ложечкой, пощипывало, ежилось  и сдавливало в комок, как
перед ревизией. Можно было, конечно прогнать мурашки "Рябиновой на коньяке",
но Лида хотела быть строгой и непривычной, чтоб муж покрепче испугался.
     В девятом часу она  решила,  что молчать, конечно, будет,  но чайник на
голову паразиту вывернет обязательно. А там поглядим, кто громче заорет! Она
потрогала красный в белый горох бок чайника и снова зажгла  газ. Попробовала
посидеть  в  кресле  перед  телевизором,  но от веселой новогодней комедии с
любимыми  артистами  в  главных  ролях захотелось  плакать. Чайник  тоненько
засвистел, Лида резко крутанула горелку и уставилась в кухонное окно. "Убью,
- мрачно  решила она, - пусть только явится! - и  вдруг всхлипнула  хрипло ,
горлом, - Господи! Пусть явится! Пусть только живой!.."
     Будто отвечая ее молитве, затрезвонили, и Лида с перехваченным горлом и
непросохшими еще  глазами рванулась в коридор, распахнула двери и сникла. На
пороге  стояла улыбающаяся  до ушей  Антонючка.  Сзади топтался красномордый
Гриша, старательно изображая на топорной ряшке любезную праздничную улыбку.
     -  Тут кто-то на чаи приглашал? - игриво хихикнула Маруська. - Вот мы и
зашли!
     Лида,  как стала  неподвижно  на пороге, тупо глядя на Гришу,  так и не
посторонилась.
     -  Извиняюсь,  конечно, -  забасил  приемщик  стеклотары,  -  но  ты не
подумай... Мы не на  халяву. -  Он выхватил из  кармана куртки ополовиненную
бутылку "Рябиновой на  коньяке" и  предъявил ее, как пригласительный билет в
клубе.
     - Ну, че ты?  - Маруська  теснила остолбеневшую Лиду вглубь коридора. -
Боишься, твой не одобрит? Поцапались, что ли?
     В  ответ Лида вся обмякла, как надувная игрушка, из  которой  выпустили
воздух, опустилась на табурет и тоненько завыла:
     - Не-ту!... Нету его!...
     - Преставился, что ли?  - осторожно предположил Гриша и  замолк - таким
огнем полоснул его Лидин яростный глаз. Тот, что без бельма.
     -  Толком говори!  -  допрашивала Лиду обстоятельная Антонючка. - Ушел,
что ли?
     -  Да  не  приходил вовсе!  - закричала Лида. -  Совсем не  приходил со
вчера! Духу его  тут не было,  понимаешь?!. Ох,  чуяло мое сердце!..  Ох, не
надо было у тебя ночевать!..
     - Нашла виноватую! - обиделась Маруська. - Сама же напросилась!
     - Так, бабы, кончай  голосить! -  Гриша взял инициативу в свои  руки. -
Давайте по порядку!
     Перебивая друг друга, бестолково  и длинно, подруги  расписали знающему
человеку новогоднюю ночь, прямо с того момента, как Анатолий Пермин ушел  на
смену, откуда до сей поры не вернулся.
     -  Та-а-ак...  -  протянул Гриша. - И из-за  чего паника? Загулял мужик
маленько, какая беда?
     - Да  не загуливал он никогда! -  прорыдала Лида. -  Не было  такого за
ним!..
     -  Ну, когда-то  и  я  не  загуливал. Потом загулял по первой, -  Гриша
изобразил на лице мечтательность, - а потом втянулся.
     - Нашел время хихоньки строить, - дипломатично одернула его Маруська
     -  Нет, правда, - не  унимался Гриша,  -  пошел  человек  на  работу. В
новогоднюю  ночь.  А в новогоднюю ночь  на  работе что  делают?.. Правильно!
Отмечают! Вот и твой после смены отметил
     - Да он капли в рот не берет! - защитила Лида Толика
     - Правильно,  - не  сдался  Григорий.  -  Значит, выпил без привычки. И
развезло. А что  в таком случае делают кореша?.. Спать  укладывают! Так что,
будь спок: проспится - явится!
     Лида  вытерла зареванные  глаза,  и  в  душе  ее  затеплилась  надежда.
Слабенькая, как огуречный росток и такая же настойчивая.
     -  Ну, все! - подвела черту Маруська. - Чем  слезы лить, давай-ка лучше
подлечимся!
     Лида, нехотя, провела их на кухню, вынула из шкафчика рюмки, подсохший,
заветренный сыр и трудно, будто через судорогу в горле, выпила первую. Стало
теплее. Ёжик  под ложечкой  опустил  иголки, размяк  После  второй  он будто
заснул, а после третьей - пропал вовсе.
     Добили Маруськины полбутылки. Лида достала еще. И стало совсем душевно.
Гриша подмаргивал Лиде, игриво щипал Антонючку за крутое бедро. Та хихикала,
притворно  била  его  по  руке,  а  сама  придвигалась,  как  поближе.  Лида
усмехалась  завистливо,  и  огуречный   росток  надежды,  как  в   повилике,
запутывался в бурно растущем привычном озлоблении на мужа.
     -  Как вы думаете, -  отвлекла расшалившихся гостей, - может, он у бабы
какой?..
     - А что? - беспечно отозвался Гриша, - Надо же мужику развеяться! Он же
у тебя не инвалид!
     -  Не  инвалид.  Пока! - согласилась  Лида и пригрозила, - Вот заявится
домой, сразу станет инвалидом!
     Гриша заржал, Маруська подхихикнула, а Лида,  поджав губы, представила,
как отметелит Толика почем зря. Но это будет потом, а пока...
     Пока что ее воображение рисовало  картины  одна  другой  омерзительнее:
пьяненький  бессловесный  Толик рядом с развратной  размалеванной  девкой  в
черных  чулочках и  туфельках  на  острой  шпильке. Девка  щекочет  ему  нос
длинными волосами,  царапает маникюром  ребристую грудь,  а потом высовывает
острый змеиный язык и...
     - Сучка! Шлюха! Я ей все патлы повыдираю! - неожиданно завопила Лида, и
гости вздрогнули и примолкли. - И живут же  на свете  такие бесстыжие! Лезут
на чужих мужиков, как на собственных!
     - Сдурела! - поставил диагноз Гриша
     - Это кто же тут бесстыжий? - недобро прищурилась Маруська, примеряя на
себя Лидкину  словесную обновку. - Кто  это шлюха?..  Та, что мужику радость
даст  без ЗАГСа,  или которая законно  ест его поедом? Как ржавчина постылая
точит на законных основаниях!
     - Правильно, - поддержал Гриша. - Без штампа - самая любовь!
     - Это я - ржавчина?!  - Лида подскочила с табуретки, набычилась, уперла
руки в боки и изготовилась к перебранке.
     Но Маруська  Антонюк не испугалась -  не пальцем  деланная! Она  встала
против Лиды смело, чувствуя спиной горячую поддержку приемщика стеклотары, и
закричала громко:
     - Да как  он вообще  с тобой столько лет жил?! Умом  не  постигнуть! Ни
кожи, ни рожи,  а претензий -  как у принцессы! Не пьет  - плохо! Не бьет  -
плохо! Дома сидит - и того хуже! Ну, вот теперь и получи! Сиди, сопли жуй!
     Лида поперхнулась обидой.  Нет, все, что проорала Маруська, она  и сама
себе не раз говаривала, все-таки не совсем же дура - но тайно, про себя, под
одеялом. А вот от единственной подруги  получить такую пилюлю не чаяла. Нос,
губы, глаза быстро пухли, наливались  соленой влагой.  Но плакать при  этих,
даже слово к ним подбирать  не хотелось, она  не  могла. Молча, так  задавив
комок  в  горле, что  жилы  выступили  на  толстой  коротковатой  шее,  Лида
двинулась  в  коридор,  распахнула  входную  дверь  и   указала  пальцем  на
лестничную клетку.  Гриша не артачился - прихватил остатки  и пошел  вон.  А
нахальная Маруська и тут не двинулась с  места.  Стоит себе  -  руки в боки,
лыбится нагло, будто еще чего-то не договорила, еще и ногой дрыгает. Но Лида
антимонии  разводить  не  стала -  выволокла,  вытолкала взашей  и  коленкой
наподдала напоследок.
     - Уродина! Жаба! - завизжала Антонючка под дверью. - Чтоб  ты всю жизнь
на себя в зеркало смотрела!
     Лида хлопнула дверью и тихонько завыла.
     Всю  долгую  ночь  Лида Малафеева то  плакала, то  подвывала,  сидя  на
табуретке в коридоре. В перерывах между вытьем много и жадно  ела и кидалась
на каждый кошачий шорох на лестнице. Еле дотянула до пяти и жалкая, опухшая,
измученная покатила в троллейбусный парк.
     Заспанная вахтерша пустить Лиду на территорию категорически отказалась.
Видать,  школу прошла ту же, что и  Малафеева - "Люди, будьте бдительны!". А
может,  как   всякий  маленький  человек,  упивалась  возможностью  проявить
служебную власть. Лида просила, молила, рассказывала сбивчиво, что вот, мол,
муж,  водитель Пермин не пришел со  смены. Да  не  сегодня,  а  еще вчера! А
такого  в  жизни не бывало!.. И про праздник  зачем-то рассказала,  и бывшую
подружку  Маруську  приплела невесть на  что!.. Вахтерше  было  интересно  -
все-таки  живые переживания вместо скучного ночного  сидения в  каптерке,  и
потому отпускать  Лиду  она  не  торопилась -  ждала, когда та пустит сок. И
Лида, действительно, захлюпала.
     -  Ну,  ладно, -  смилостивилась охранница, -  Сейчас  в  диспетчерской
узнаю, - и пошла в каптерку к телефону.
     Лида  спешно утерлась, замерла  у блестящей никелированной вертушки. Ей
казалось,  что  прошло  уже Бог знает сколько  времени, а  вахтерша  все  не
возвращалась. "Небось,  тары-бары разводит", - неприязненно подумала она, но
вслух высказаться поостереглась.
     - Ну, девушка, не знаю, - вахтерша сложила брови сочувственно, домиком,
-  диспетчер  говорит,  не  было  его сегодня.  Не  вышел. Они  и  в журнале
поставили - "болеет"
     - А вчера?..
     -  А что вчера? Говорит, отработал. Путевку сдал. В журнале расписался,
а больше они ничего не знают...
     - А куда пошел, не говорил?
     - Да  ты что, милая? - возмутилась вахтерша. - Вчера и диспетчер другой
был! И вахта другая!
     -  Может, сменщику  сказал?  -  Лида опять всхлипнула. -  Или в  отделе
кадров!..
     -  Может,  и  сказал, - успокоила ее вахтерша. - А может,  и не сказал.
Сменщик сейчас на линии. А  кадровичка раньше девяти не приходит.  А ты что,
думаешь, если мужик налево пошел, он в кадрах докладывает?
     На  проходной  не было ни  стульев, ни  скамейки, а то  бы Лида села  -
такими  чужими,  ватными  стали вдруг  ноги.  Вахтерша  заметила неладное  -
залопотала, заохала, потянула ее  к себе в  будку  и  усадила  на  короткую,
заваленную тряпьем кушетку. На  полу кипел  электрический  чайник, охранница
бросила заварной пакетик в глиняную кружку, положила четыре куска рафинада и
налила доверху кипятка. Лида, обжигаясь, глотнула.
     - Ты размешай, размешай, - охранница присела рядом и уже без служебного
высокомерия жалостливо подперла щеку ладонью.
     - Пермин - это такой чернявый, тощенький? - участливо спросила она.
     Лида судорожно кивнула.
     -  Вспомнила, - вахтерша сама  позвякала ложечкой в  Лидиной  кружке, -
шустрый такой и вежливый. Всегда здоровался, с праздниками поздравлял...
     Лиде стало по-настоящему страшно от того, что вахтерша сказала о Толике
в прошедшем времени,  и  она опять  зашмыгала.  Вахтерша  тактично  вышла на
воздух,  давая  Лиде  выплакаться,  тем  более,  что  возле  заблокированной
вертушки уже топтались люди.
     "Господи,  -  мысленно  взмолилась  Лида,  -  верни мне  его  живого  -
здорового! Честное слово, я ему  больше слова  плохого не скажу! Обзывать не
буду! Пойду к врачихе лечить свои загибы и рожу ребеночка, как он  хотел!  А
не получится - возьмем в детдоме, вырастим. Если с маленького растить, уже и
не важно, что не твой!..  Только пусть вернется!.. А я сделаю операцию... от
бельма...  и еще на диету сяду... и стану бегать по утрам... и кораблики его
никогда не стану  ломать - пусть балуется. А летом поедем с ним в деревню  к
свекрухе, уважу, наконец,  познакомлюсь... И Антонючку  больше  на  порог не
пущу..."
     Пока Лида заключала  сделку с Богом,  подошел девятый час, и на  работу
потянулась вереница  управленцев. Вахтерша кому кивала, у кого требовала  "в
развернутом виде", кому  почтительно  кланялась,  почти лебезила. А когда  к
вертушке подошла женщина в норковой шапочке, поманила Лиду к себе.
     - Вот, Генриетта Федоровна,  жена  Пермина, - пояснила  она, - говорит,
что с новогодней смены не был дома. А сегодня и вовсе не вышел...
     - А я что могу сделать? -  раздраженно спросила Генриетта  Федоровна. -
Как праздник - так просто беда! Водители пьют, а у руководства голова болит!
     - Да не пьет он! - снова заплакала Лида. - Ни капочки!
     - Закодировался, что ли? - заинтересовалась кадровичка
     - Не-е-ет... просто так...
     - Просто так?! - поразилась кадровичка. - А ну-ка пошли!
     Она подтолкнула Лиду к вертушке и повела за собой.
     В кабинете, сплошь заставленном стеллажами, Генриетта  Федоровна  сняла
пальто, переобулась и, оставив Лиду стоять возле стола, вышла. Вернулась она
минут  через  сорок.  Причесанная,  подмазанная,  повеселевшая,  с   запахом
табачного  дыма  -   видно,  успела  обменяться  с  подружками  праздничными
впечатлениями.
     -  Да  вы  садитесь,  - радушно пригласила она,  -  Говорите,  водитель
Пермин? - и не  дожидаясь  кивка,  быстро нашла нужную папочку. - Та-а-ак...
Пермин Анатолий Васильевич... Угу... Женатый... бездетный, - она шаркнула по
Лиде небрежным взглядом. - Трудовая  на  месте... благодарности... порицаний
не имел... очередник... А что вы, собственно, хотите узнать?
     Лида,  собственно,  хотела  узнать, где  находится  сейчас  ее  женатый
бездетный  очередник, но  она  только  всхлипнула  и прижала руки  к  груди.
Кадровичка отвернулась к телефону:
     - Алло, диспетчерская? Люся?  И  тебе всего  самого лучшего... Да-да...
Спасибо, дорогая... Я к тебе с просьбой. Узнай там у  ребят о Пермине... Тут
жена  его  сидит, плачет...  -  Люся,  видно,  пошла  узнавать, а  Генриетта
Федоровна, зажав трубку меду ухом  и плечом, долистала до конца личное дело.
-  Да-да, слушаю... Ничего?... Понятно... А  кто у него сменщик? Гаврилов?..
Ну,  спасибо... Вот что, Лидия Ивановна, - профессионально запомнила  имя  -
отчество  из  "автобио",  -  я  вам  дам  телефон  его  сменщика,  может  он
прояснит... А если нет, обращайтесь в милицию.
     Сменщик  Гаврилов Лиде ничего нового  не сообщил,  не знал.  В  милиции
равнодушно   сказали,  что  по  горячему  разыскивают  только  малолеток.  А
поскольку Анатолий  Пермин  -  человек  вполне взрослый,  то к поискам можно
будет приступать недельки  через две, когда станет ясно, что он не у любушки
- голубушки, не запил и не уехал к родне. А по больницам и моргам жена может
поездить  самостоятельно.  Но  приметы  на  всякий  случай  взяли  и  велели
справляться.
     Лида  бросилась   в  свой  продмаг,  рыдая  выложила  заведующей  горе,
выслушала утешения,  в  которых  было больше любопытства,  чем сочувствия, и
получила отпуск без содержания.
     Всю  неделю  она  носилась,  как  дворовой  бобик: объезжала  городские
больницы, бывала в моргах,  которые, чтоб не  раздражать  народ, именовались
приемниками  - распределителями, часами  сидела в милицейских  коридорах,  в
ожидании  сводок по городу  и слала  в деревню отчаянные  телеграммы, умоляя
Толикову родню сообщить о его приезде, если только он к ним приедет.
     Ночами лежала без сна и молилась короткой молитвой. "Господи, помилуй!"
- твердила она, уже не обещая ничего, а только прося о снисхождении. А когда
становилось  совсем  тошно,  перебирала  мужнины  поделки  -  целая  эскадра
парусников  сиротливо  пылилась  на  шкафу.   Она  снимала   их,  перетирала
фланелькой, ставила на блестящий, похожий на водную  гладь полированный стол
и, казнясь, думала, что не даром Анатолий мастерил кораблики - видно,  хотел
уплыть от опостылевшей жены, вечной брани, придирок, ее гулянок с Маруськой,
от скучного без деток дома. Вот и уплыл...
     Она опять зачастила в церковь  святого Григория, ставила свечки Николаю
- угоднику, покровителю путешественников. А уж оттуда - в милицию, больницы,
морги  и  на  телеграф.  Милиционеры  грубили,   регистраторши  в  больницах
отмахивались, как  от мухи,  из деревни, где Толик давно считался отрезанным
ломтем, пришла телеграмма  в одно слово - "Нету",  и  только в  морге всегда
встречали  приветливо  -  видно,  надоедало им  общество  жмуриков, хотелось
живого  общения.  Кадровичка  Генриетта  Федоровна,  старательно   изображая
сочувствие, сообщила Лиде, что раз такое дело, они просто вынуждены  уволить
водителя  Пермина   до   выяснения  обстоятельств.   Потому  что...  ну,  вы
понимаете...  транспорт должен работать без  перебоев, а транспорт без людей
не работает... и та-та-та... и тра-та-та...
     Лида Малафеева,  истратив две недели "без содержания", вышла на службу.
На липучие расспросы товарок отвечала односложно, а то и просто не отвечала,
за кассой сидела задумчивая, на  покупателей не орала, чем у  одних вызывала
недоумение,  у  других  -  досаду.  Не  так  много  развлечений  у  простого
обывателя, чтоб лишить его удовольствия поскандалить в магазине!
     Еще через две недели явилась с повинной Маруська. Плакала, жалела Лиду,
просила прощения. Но что-то показалось Лиде - странное, лживое в Маруськиных
слезах, а потому, хоть и простила, но рюмок на стол не поставила. И Маруська
умелась недовольная - вроде, как задаром плакала!..
     В ежедневных заботах человек лечит любое горе. Не забывает потерю, но к
сороковому  дню  переплавляет  ее  в  печаль.  А  потом  и печаль выцветает,
становится  мимолетной  грустью -  моментами,  когда  вспомнишь. Но  это - в
ежедневных заботах. А у Лиды  Малафеевой забот не  было. Работа не  занимала
голову -  жми на кнопки да отсчитывай сдачу, и все дела.  Домашние хлопоты у
одинокого человека невелики  -  Лида  уже  не бегала  с  тряпкой  за  каждой
пылинкой и не выдумывала  борщей с пампушками - клюнет сухое, запьет  чаем и
даже не заметит, что съела. Она очень похудела,  стала почти  стройной, но и
это  не  радовало  - ушила наспех одну юбку  да  так  и ходила, не меняя.  В
раковине копилась  посуда, по углам - пушистая серая пыль, и только парусные
кораблики  на  блестящей  глади  стола  выглядели ухожено  и нарядно. Плыли,
плыли, плыли куда-то... Может быть, за счастьем, а может быть, просто так...

     Анатолий  Пермин  вернулся   домой  с  первыми  весенними  лучами,  как
жаворонок.  У  Лиды  перехватило дыхание и запрыгало сердце,  когда  в замке
заворочался ключ. Вскочила, чтоб бежать в коридор, но ноги не понесли  - так
и  осталась  стоять, схватившись  рукой за  столешницу и до  предела раскрыв
глаза, один из  которых смотрел с боязливой  надеждой,  а второй -  привычно
туманился за мутной цыплячьей пленкой.
     Толик  вошел в  дом  непривычно тяжело, ударился плечом о косяк, грязно
выругался.  Мятый, бледный,  не  снимая обувки,  он  пошел  к  холодильнику,
вытащил  стоявшую  с  Нового  года  "Рябиновую"  и  жадно хлебнул  прямо  из
горлышка. Лида так боялась, что он ей примерещился, что стояла, не шевелясь,
только воздух ловила ртом, как  карась на берегу.  Широко раскрытым, налитым
радостью  глазом, она  все же уловила перемены - другой Толик,  воспаленный,
опухший,  вонючий сидел перед ней на табуретке, глотал пойло и нисколько  не
опасаясь, нагло щурился прямо  ей в лицо. Но он  был живой, не искалеченный,
хотя и не совсем здоровый.
     - Родненький! - наконец, выдавила Лида и часто зашмыгала носом. - Где ж
ты был так долго?
     - А что не так? - ухмыльнулся муж. - Соскучилась, что ли?
     -  Соскучилась!  Извелась  вся!  -   она  протянула  к  нему  руку,  но
дотронуться не решилась. - Где только не искала!..
     -  И  где же не  искала?  - Толик  смотрел на нее  в упор, неприязненно
скривив уголок рта.
     -  Везде  искала...  и  Богу  молилась...  и матери  твоей  писала,  да
бестолку... но  ты не думай... главное - вернулся! - она рванулась в ванную.
-   Сейчас  помоешься...  отдохнешь...  а   все  разговоры  -  после...  как
выспишься...
     - А о чем это мне  с тобой разговоры разговаривать? - выплюнул ей вслед
Толик. - Может, о любви?.. Или о детках, которых у тебя не будет?
     Лиду, как  кипятком  ошпарило.  В  голове  загудело,  к  горлу  подошла
тошнота. Вот  оно  как!  Выходит,  знал.  Прижимая к груди затрясшиеся вдруг
руки, она села на край ванны
     - Ну, чего примолкла? - не унимался Толик. - Язык сглотнула?
     - Я... хотела сказать,  - Лида тихо заплакала, - да все  боялась...  Но
теперь... когда ты вернулся...
     - А я не вернулся, - отрубил муж, -