осичек.
Набралось  сюда  немало  лезгинских девушек - поглазеть на невесту. Тут была
стройная  и  пугливая,  как  серна,  Еме  и Зара с недобрым восточным лицом,
завидовавшая  участи  Бэллы  и розовая Салемо с кошачьими ухватками и многие
другие.
     Но  Бэлла,  переставшая  почему-то смеяться, жалась ко мне, пренебрегая
обществом своих подруг.
     - Нина,  светик,  яхонтовая...  -  шептала  она  по  временам и быстро,
быстро и часто целовала меня в глаза, лоб и щеки.
     Она   волновалась...  В  белом,  шитом  серебром  бешмете  в  жемчужной
шапочке,  с  длинной,  мастерски  затканной  чадрой,  с  массою  ожерелий  и
запястий,  которые  поминутно  позвякивали  на  ее  твердой и тонкой смуглой
шейке, Бэлла казалась красавицей.
     Я не могла не сказать ей этого.
     - У-у,  глупенькая,  -  снова  услышала  я  ее  серебристый смех, - что
говорить-то,    сама    душечка!    У-у,   газельи   глазки,   розаны-губки,
зубы-жемчужины! - истинно восточными комплиментами наградила она меня.
     Потом вдруг оборвала смех и тихо шепнула: "пора".
     Еме  подала  ей  бубен...  Она  встала,  повела  глазами,  блестящими и
тоскливыми  в  одно  и  то  же время, и вдруг, внезапно сорвавшись с места и
ударяя в бубен, понеслась по ковру в безумной и упоительной родимой пляске.
     Бубен  звенел  и  стонал  под  ударами  ее  смуглой  хорошенькой ручки.
Стройная  ножка  скользила  по ковру... Она вскрикивала по временам быстро и
односложно,  сверкая  при  этом  черными  и глубокими, как горная стремнина,
глазами.  Потом  закружилась,  как  волчок,  в  ускоренном  темпе  лезгинки,
окруженная, точно облаком, развевающеюся белою чадрою.
     Салеме,  Еме,  Зара  и  другие  девушки  ударяли  в  такт  в  ладоши  и
притоптывали каблуками.
     Потом  плясали  они. Наконец, очередь пришла на меня. Мне было совестно
выступать  на  суд  этих  диких,  ничем  не стесняющихся дочерей аула, но не
плясать  на  свадьбе - значило обидеть невесту и, скрепя сердце, я решилась.
Я  видела,  как  во  сне,  усмехающееся  недоброе  лицо  Зары и поощрительно
улыбающиеся  глазки  Бэллы,  слышала громкие возгласы одобрения, звон бубна,
веселый  крик,  песни...  Я кружилась все быстрее и быстрее, как птица летая
по  устланному  коврами  полу  сакли, звеня бубном, переданным мне Бэллой, и
разбросав по плечам черные кудри, хлеставшие мое лицо, щеки, шею...
     - Якши!*  Нина  молодец!  Хорошо,  девочка!  Ай  да  урус!  ай  да дочь
русского  бека!  -  услышала  я голос моего деда, появившегося во время моей
пляски на пороге сакли вместе с важнейшими гостями.
     ______________
     * Хорошо.

     - Якши, внучка! - еще раз улыбнулся он и протянул руки.
     Я  со  смехом  бросилась к нему и скрыла лицо на его груди... И старые,
строгие  ценители  лезгинки,  сами  мастерски  ее танцующие черкесы, хвалили
меня.
     Между  тем  Бэлла,  которая не могла, по обычаю племени, показываться в
день свадьбы гостям, набросила на лицо чадру и скрылась за занавеской.
     Из  кунацкой доносились плачущие звуки зурны* и чиунгури. Дед Магомет и
бек-наиб   позвали   всех   в  кунацкую,  где  юноша-сазандар**,  с  робкими
мечтательными глазами настраивал зурну.
     ______________
     * Музыкальный инструмент вроде волынки.
     ** Странствующий певец.

     Я и Юлико последовали туда за взрослыми.
     - Как  вы  хорошо плясали, Нина; куда лучше всех этих девушек, - шепнул
мне восторженно мой двоюродный брат. - Я бы хотел научиться плясать так же.
     "Куда  тебе,  с  твоими  кривыми  ногами!" - хотелось крикнуть мне, но,
вспомня обещание, данное мною отцу, я сдержалась.
     Лезгины  расселись  по  тахтам  и  подушкам. Слуги поставили между ними
дымящиеся  куски  баранины, распространяющие вкусный аромат, блюда с пряными
сладостями,  кувшины  с  душистым  щербетом*  и  с  какою-то  переливающеюся
янтарною влагою, которую они пили, вспоминая Аллаха.
     ______________
     * Лакомство на Востоке.

     Девушки  одна  за  другою  выходили  на середину и с пылающими лицами и
блестящими    глазами    отплясывали    лезгинку.   К   ним   присоединялись
юноши-лезгины,  стараясь  превзойти  друг  друга  в искусстве танцев. Только
юный  бек  Израил,  жених  Бэллы,  сидел  задумчивый между дедом Магометом и
своим  отцом  наибом.  Мне  было  почему-то  жаль  молоденького бека, жаль и
Бэллу,  связанных  навеки  друг  с  другом  по желанию старших, и я искренно
пожелала им счастья...
     Лезгинка кончилась, и выступил сазандар со своей чиунгури*.
     ______________
     * Род гитары.

     Он  тихо  провел  рукой по струнам своего инструмента, и запели струны,
которым вторил молодой и сочный голос сазандара.
     Он  пел  о  недавнем прошлом, о могучем черном орле, побежденном белыми
соколами,  о  кровавых  войнах  и  грозных  подвигах  лихих  джигитов... Мне
казалось,  что  я  слышала  и вой пушек и ружейные выстрелы в сильных звуках
чиунгури...  Потом  эти  звуки  заговорили  иное...  Струны  запели  о белом
пленнике  и  любви  к  нему  джигитской  девушки.  Тут  была  целая  поэма с
соловьиными трелями и розовым ароматом...
     И  седые,  важные  лезгины,  престарелые наибы соседних аулов, и гордые
беки слушали, затаив дыхание, смуглого сазандара...
     Он  кончил,  и  в  его  ветхую папаху, встретившую не одну непогоду под
открытым небом, посыпались червонцы.
     Между   тем   наступал  вечер.  Запад  заалел  нежным  заревом.  Солнце
пряталось в горы...
     Бек  Израил  первый  встал  и ушел с пира; через пять минут мы услышали
ржание  коней  и  он  с  десятком  молодых  джигитов  умчался из аула в свое
поместье,   лежавшее  недалеко  в  горах.  Дед  Магомет,  взволнованный,  но
старавшийся  не  показывать своего волнения перед гостями, пошел на половину
Бэллы. Я, Юлико и девушки - подруг невесты последовали за ним.
     Там  он трогательно простился с дочерью. В первый раз я увидела слезы в
глазах хорошенькой Бэллы.
     - Да   будет   благословенье   Аллаха   над  моей  голубкой,  -  тихим,
растроганным  голосом  произнес  старик  и  положил  руку  на черную головку
молодой девушки, припав шей на его грудь.
     Потом  мы  провожали Бэллу, усадили ее в крытую арбу, всю закутанную от
любопытных  глаз  непроницаемой  чадрою.  В  один  миг  ее окружили полсотни
всадников из лучших джигитов аула Бестуди.
     - Прощай,  Нина,  прощай, миленькая джаным, прощай, бирюзовая! - успела
она шепнуть мне и наскоро прижалась мокрой от слез щекой к моему лицу.
     Лошади   тронулись.   Заскрипела   арба,  заскакали  с  диким  гиканьем
всадники, джигитуя всю дорогу от аула до поместья наиба.
     Вот   она  дальше,  дальше  эта  тяжелая,  скрипучая  арба,  окруженная
гарцующими  горцами.  Вот  еще раз мелькнула своим белым полотняным верхом и
исчезла за горным утесом...
     Мы  вернулись  в саклю. Пустой и неуютной показалась мне она по отъезде
Бэллы.
     - Да...  да...  -  поймав  мой  тоскующий  взор, произнес загрустивший,
как-то  разом осунувшийся дедушка, - двенадцати лет не минуло, как одна дочь
упорхнула,  а  теперь опять, другая... Обе важные, обе княгини, обе в золоте
и довольстве... А что толку? Что мне осталось?
     - Я  тебе  осталась,  дедушка  Магомет.  Я, твоя Нина, осталась тебе! -
пылко  вырвалось  у  меня,  и  я  обвила  сильную шею старика моими слабыми,
детскими руками.
     Он  заглянул  мне  в глаза внимательным и острым взглядом. Должно быть,
много  любви  и  беззаветной  ласки  отразилось в них, если вдруг теплый луч
скользнул  по его лицу и он, положив мне на лоб свою жесткую руку, прошептал
умиленно:
     - Спасибо  тебе,  малютка.  Храни  тебя  Аллах  за это, белая птичка из
садов рая!


                                  Глава VI

                          У княгини. Хвастунишка.
                       Паж и королева. Ночные страхи

     Гнездышко  опустело... Выпорхнула пташка. Смолкли веселые песни в сакле
Хаджи-Магомета, не слышно в ней больше веселого смеха Бэллы...
     Мы  с  Юлико  и  Анной  навестили  на  другой день молодую княгиню в ее
поместье.  Настоящим земным раем показался нам уголок, где поселилась Бэлла.
Поместье  Израила  и его отца лежало в чудесной лесистой долине, между двумя
высокими  склонами  гор,  образующими  ущелье. Весь сад около дома был полон
душистых  и нежных азалий; кругом тянулись пастбища, где без призора паслись
стада овец. Табун лучших горных лошадок гулял тут же.
     Новая  родня  Бэллы  жила  отдельно,  в большом доме, в версте от сакли
Израила.
     Мы  застали  Бэллу  за рассматриванием подарков, присланных ей накануне
моим  отцом.  Она была в расшитом серебром бешмете, с массою новых украшений
и  ожерелий  на  шее, и перебирала в руках золотые нити, украшенные камнями,
тихо,  радостно  смеясь. Ее юный муж сидел подле на корточках и тоже смеялся
весело и беспечно.
     - Они  совсем  точно  дети,  смотри!  -  шепнула  я  Юлико  с важностью
взрослой, чем несказанно насмешила молодую.
     - Здравствуй,  джаным,  здравствуй, княжич! - вскрикнула она, целуя нас
и не переставая смеяться.
     По ее лицу я заметила, что она счастлива.
     Через  пять  минут  она  уже  сорвалась  с  персидской тахты и с визгом
гналась  за  мной  по  долине,  начинавшейся  за  садом.  Израил, забыв свое
княжеское  достоинство,  следовал  за  нами,  бегло оглядываясь, не видит ли
кто-нибудь  из  нукеров  дикую  скачку своего бека. И Бэлла и Израил гораздо
более  походили  на  детей,  нежели  одиннадцатилетний Юлико, ушедший весь в
презрительное  созерцание  нашей  забавы. Я могла радоваться от души, что не
теряю   Бэллы,   шалуньи   Бэллы,  горной  козочки-попрыгуньи,  незаменимого
товарища моих детских проделок.
     Пред моим отъездом она неожиданно стала серьезной.
     - Скажи  отцу,  -  произнесла  она,  и  глаза  ее  в  эту  минуту  были
торжественны  и  горды,  -  что я и мой господин, - тут она метнула взором в
сторону  Израила,  столь  похожего  на  господина,  сколько Юлико на горного
оленя, - что мой господин ждет его к себе.
     - И что сказать еще, Бэлла?
     - Скажи  ему  то,  что  видела и... ну, - что счастлива Бэлла... скажи,
что хочешь, маленькая джаным!
     - Прощайте,  княгиня!  -  неожиданно  расшаркался  перед  нею  Юлико  с
грацией и важностью маленького маркиза.
     Она  не  поняла  сначала, потом так и прыснула со смеху и, обхватив его
за курчавую голову, вьюном закружилась по сакле.
     - Однако  княгине  Бэлле не мешает поучиться хорошим манерам! - говорил
мне на обратном пути мой двоюродный братец.
     - Сиди  смирно, а то ты скатишься в пропасть, - презрительно оборвала я
его, обиженная за моего друга, отодвигаясь от Юлико в самый угол коляски.


x x x

     - Ну, что Бэлла?
     - Что княгиня?
     - Много стада?
     - Большой табун?
     - Есть новые ожерелья?
     Этими  вопросами  забросали  нас  Еме,  Зара,  Салеме,  Фатима и другие
подруги  Бэллы,  ожидавшие  нас при въезде в аул. Они проводили нас до сакли
деда и с любопытством слушали мои рассказы о житье молодой княгини.
     - Слава  Аллаху,  если  дочь  моя  счастлива...  -  сказал дед Магомет,
направляясь  к своему приятелю-мулле, которому он сообщал все свои и радости
и невзгоды.
     С его уходом опять посыпались на мою голову расспросы юных джигиток.
     - А велика ли сакля бека?
     - Много оружия?
     - А нукеров много?
     Я еле успевала отвечать на вопросы молодых татарок.
     - О,  как  бы  я  хотела, волею Аллаха, быть на месте Бэллы! - искренно
воскликнула миловидная, розовенькая Салеме, всплеснув руками.
     - Что она говорит? - спросил Юлико, который не понимал языка лезгинов.
     Я перевела ему слова девушки.
     - Есть  чему завидовать! - презрительно сказал он. - Вот у бабушки моей
в  Тифлисе  действительно  несметные  богатства.  У нас там дом в три этажа,
сплошь  засыпанный  разными  драгоценностями! Мы ели на золотых блюдах, а за
одну  только  рукоятку  дедушкиного  кинжала  можно  получить  целый миллион
туманов*.  А  сколько  слуг  было  у бабушки... В саду били фонтаны сладкого
вина, а вокруг них лежали груды конфет...
     ______________
     * Туман - 10 рублей.

     - Вино  запрещено  Кораном*,  -  вмешалась  Зара, прерывая вранье моего
кузена.
     ______________
     * Священный завет мусульман.

     - Грузинам  оно  не  запрещено.  Только  глупые магометане могут верить
подобным запретам.
     - Не  смей  оскорблять  веру  наших  отцов! - крикнула Зара, и глаза ее
загорелись злыми огоньками.
     - Кто  смеет  говорить  это  мне,  князю  Юлико Джаваха? - ответил он и
надменно обвел маленькими мышиными глазками собрание девушек.
     - Перестань,  Юлико,  -  шепнула  я  ему,  - перестань, это может дурно
кончиться для тебя!
     - Да  как  же  она  смеет так относиться ко мне, природному грузинскому
князю!
     - Да  какой  ты князь! - недобро рассмеялась Зара. - Разве такие князья
бывают?  Вот  наиб  -  князь...  видный,  высокий, усы в палец, глаза, как у
орла...   А   ты   маленький,   потешный,  точно  безрогий  горный  козел  с
переломанными ногами.
     И  все  три  девушки,  довольные  остротой  подруги,  залились громким,
бесцеремонным смехом.
     Что-то  кольнуло мне в сердце. Жалость ли то была, или просто родовитая
гордость,  не позволяющая оскорблять в моем присутствии члена семьи Джаваха,
но,  не отдавая себе отчета, я близко подошла к Заре и крикнула ей, заглушая
ее обидный смех:
     - Стыдись,  Зара!  Или  в  лезгинском ауле забыли обычаи гостеприимства
Дагестанской страны?
     Зара  вся  вспыхнула  и  смерила  меня  взглядом.  На минуту воцарилось
молчание. Потом она подхватила со злым смехом:
     - А  ты  чего  заступаешься  за  этого  ощипанного  козленка?..  Или он
уделяет  тебе  от  своего  богатства?  Или  ты служишь унаиткой* в сакле его
бабки?
     ______________
     * Крепостная служанка, рабыня.

     Это  было  уже  слишком...  Моя  рука  невольно  схватилась за рукоятку
кинжала,  висевшего  на  поясе. Однако я сдержалась и, чувствуя, как бледнею
от оскорбленной гордости и гнева, твердо произнесла:
     - Знай, что никогда ничем нельзя подкупить княжну Нину Джаваха!
     - Княжну Нину Джаваха, - как эхо, повторил за мною чей-то голос.
     Живо  обернувшись,  я увидела маленького, сгорбленного, желтого старика
в белой чалме* и длинной мантии, стоявшего неподалеку.
     ______________
     * Головной убор мусульман.

     Что-то  жуткое  было  в выражении его острых глаз, скользивших по нашим
лицам.
     - Это  мулла...  - шепнула мне Еме, и все девушки разом встрепенулись и
опустили головы в знак уважения к его священной особе.
     Мулла  приблизился.  Я  не  без  тайного волнения смотрела на заклятого
врага  моего отца, на человека, громившего мою мать за то, что она перешла в
христианскую веру, несмотря на его запрещение.
     - Приблизься,  христианская  девушка...  -  чуть  внятным  от  старости
голосом произнес мулла.
     Я  подошла  к  нему  не  без  тайного  волнения и смело взглянула в его
глаза.
     - Хороший,  открытый  взгляд...  -  произнес  он, кладя мне на лоб свою
тяжелую  руку. - Да останется он, волею Аллаха, таким же честным и правдивым
во  всю  жизнь...  Благодаренье  Аллаху  и  пророку,  что  милосердие  их не
отвернулось  от  дочери той, которая преступила их священные законы... А ты,
Леила-Зара,  -  обратился  он  к  девушке,  - забыла, должно быть, что гость
должен быть принят в нашем ауле, как посол великого Аллаха!
     И,  сказав это, он кивнул мне едва заметно головою я пошел, опираясь на
палку.
     Когда  вечером  я  спросила дедушку Магомета, что значит эта любезность
старого муллы, - он сказал тихим, грустным голосом:
     - Я  говорил,  дитя  мое,  с  муллою. Он слышал твой разговор и остался
доволен  твоими  мудрыми  речами в споре с нашими девушками. Он нашел в тебе
большое  сходство  с твоею матерью, которую очень любил за набожную кротость
в  ее  раннем  детстве. Ради твоих честных, открытых глазок и твоего мудрого
сердечка  простил  он  моей  дорогой  Марием... Много грехов отпускается той
матери,   которая   сумела   сделать  своего  ребенка  таким,  как  ты,  моя
внучка-джаным, моя горная козочка, моя ясная звездочка с восточного неба!
     И  целый  поток  ласкательных  слов  полился  из  уст деда, и казалось,
никогда еще не была так дорога ему его маленькая внучка Нина!
     В   тот  же  вечер  мы  уехали.  Все  население  Бестуди  высыпало  нас
провожать.  Бек-наиб  дал  нам  двух  нукеров  в  провожатые, но Абрек смело
заявил,  что  дорога  спокойна  и  что  на  нем одном лежит забота доставить
маленькую княжну и княжича его начальнику.
     - Прощай,  деда,  прощай,  милый!  - еще раз обняла я старика на пороге
сакли и вскочила в коляску между Анной и Юлико.
     - Прощай,  милая  пташка  из  садов  Магомета! - ласково ответил дед, и
коляска затряслась по кривым улицам аула.
     Из  поместья бека Израила нам навстречу неслись два всадника, сверкая в
лучах  заходящего  солнца  серебряными рукоятками поясного оружия. Когда они
приблизились, мы узнали в них Бэллу и Израила.
     - Прощай, джанночка, не могла не проводить тебя.
     И  свесившись со своего расшитого шелками и золотом седла, Бэлла звонко
чмокнула меня в обе щеки.
     - Бэлла! душечка, спасибо!
     - Чего  спасибо!  не тебе радость... мне радость, - быстро затараторила
она  по  своему  обыкновению. - Говорю сегодня Израилу - едем: Нина уезжает,
проводим  на  конях...  Он боится... коней взять из табуна боится без отцова
спросу...  "Ну,  я возьму", - говорю... И взяла... Чего бояться... не укусит
отец...
     И  оба  звонко  расхохотались, сами не зная чему - тому ли, что отец их
не  может  кусаться,  или  что  оба  они  молоды,  счастливы и что вся жизнь
улыбается им, как интересная сказка с чудесным началом.
     Они  долго провожали нас... Солнце уже село, когда Бэлла еще раз обняла
меня и погнала лошадей назад.
     Я  привстала  в  коляске,  несмотря  на  воркотню  Анны,  и смотрела на
удаляющиеся силуэты двух юных и стройных всадников.
     Между  тем  надвигалась  ночь,  и  Анна,  при помощи молчаливого Андро,
постлала  нам  постели  в  коляске.  Я  зарылась  в подушки и готовилась уже
заснуть,  как  вдруг почувствовала прикосновение чьих-то тоненьких пальчиков
к моей руке.
     - Нина,  -  послышался  мне  тихий  шепот,  -  ах,  Нина, не засыпайте,
пожалуйста, мне так много надо поговорить с вами!
     - Ну,  что  еще?  -  высунулась я из-под покрывавшей меня теплой бурки,
все еще сердитая на своего двоюродного братца.
     - Ради  Бога,  не засыпайте, Нина! - продолжал умоляющий голос. - Вы на
меня сердитесь? - добавил Юлико торопливо.
     - Я не люблю лгунишек! - гордо бросила я.
     - Я  больше  не  буду...  Ниночка,  клянусь  вам...  - горячо залепетал
мальчик,  -  я  сам  не  знаю,  что сделалось со мною... Мне просто хотелось
подурачить  глупых  девочек...  а  они  оказались  умнее,  чем  я  думал! Не
сердитесь на меня... Если б вы знали, до чего я несчастлив!
     И  вдруг  самым неожиданным образом мой кузен, этот надменный маленький
гордец  с  манерами  маркиза,  разрыдался  совсем  по-детски,  вытирая слезы
бархатными рукавами своей щегольской курточки.
     Вмиг  бурка, укутывавшая меня, полетела в угол коляски на колени сладко
храпевшей  Анны,  и  я,  усевшись  подле  плакавшего  мальчика,  гладила его
спутанные кудри и говорила задыхающимся шепотом:
     - Что  ты?  что  ты?  тише,  разбудишь  Анну... Перестань, Юлико, что с
тобою? Ну, я не сержусь на тебя, ну, право же не сержусь! Ах, какой ты...
     - Не сердитесь, правда? - спросил он, всхлипывая.
     - Я  всегда  говорю  одну только правду! - гордо ответила я. - Да что с
тобою? О чем ты плакал?
     - Ах,  Нина!  -  порывисто вырвалось у него, - если б вы знали, как мне
тяжело,   когда   вы   на  меня  сердитесь...  Сначала  я  вас  не  любил...
н