енавидел...  ну, а теперь, когда я вижу, какая вы храбрая, умная, насколько
вы  лучше  меня,  я  так  хотел бы, чтобы вы меня полюбили! Так бы хотел! Вы
такая  чудная,  смелая, вы лучше всех девочек, которых я когда-нибудь видел.
Вы  заступились  за  меня  сегодня,  не дали в обиду этим скверным татарским
девчонкам,  и  я  вам  никогда  этого  не забуду. Меня ведь никогда никто не
любил! - добавил он с грустью.
     - Как? а бабушка? - удивилась я.
     - Бабушка...  -  и Юлико с горькой улыбкой посмотрел на меня. - Бабушка
меня  совсем  не  любит. Когда был жив мой старший брат Дато, она и внимания
не  обращала  на  меня.  Ах, Нина! если б вы знали, что это был за красавец!
Какие  гордые,  прекрасные  глаза  были у него! И сам он был такой сильный и
стройный!  Я  его  очень  любил  и  очень  боялся... Он командовал мною, как
командуют  вельможи  своими  слугами... И я его слушался, потому что его все
слушались  - и мать, и бабушка, и слуги... У него был тон и голос настоящего
принца.  Когда  он был жив, обо мне забывали... но когда он умер от какой-то
тяжелой  грудной болезни, все попечения родных обратились на меня... Дато не
стало...  остался Юлико, последний представитель нашего рода. Вот почему так
полюбила меня бабушка... Поняли вы меня, Нина?
     Да,   я  его  поняла,  этого  бедного  маленького  князя,  и  мне  было
бесконечно жаль его!
     - Юлико!  -  совсем  уже  ласково  обратилась  я к нему, - а твоя мама,
разве она тебя не любила?
     - Моя  мама  любила  Дато...  очень любила, а когда Дато умер, мама все
грустила  и  ничего  не  кушала  долго,  долго... Потом и она умерла. Но при
жизни   она  редко  меня  ласкала...  Да  я  и  не  обижался  за  это.  Я  с
удовольствием уступал все ее ласки моему чудесному брату. Я так любил его!
     - Бедный  Юлико! бедный Юлико! - прошептала я и вдруг неожиданно обняла
его за тонкую шею и поцеловала в белый, не детски серьезный лоб.
     Он весь как-то задохнулся от радости.
     - Нина!  -  заговорил  он,  чуть  не плача, - вы больше не сердитесь на
меня?  О,  я  так  же буду вас любить за вашу доброту, как любил Дато!.. Ах,
Нина!  теперь  я так счастлив, что у меня есть друг! Так счастлив!.. Хотите,
я  что-нибудь  серьезное большое сделаю для вас? Хотите, я буду прислуживать
вам, как прислуживал Дато? буду вашим пажом... а вы будете моей королевой?
     Я  посмотрела  на  его  воодушевленное  лицо, слабо освещенное бледными
лучами месяца, и произнесла торжественно и важно:
     - Хорошо, будь моим пажом, я буду твоей королевой!
     Мы  долго еще болтали, пока сон не смежил усталые веки моего пажа, и он
уснул, прислонясь к плечу своей королевы.
     Я  не  могла  спать.  Меня  грызло  раскаяние  за  мое прошлое недоброе
отношение  к  Юлико...  Бедный  мальчик,  не  видевший  до сих пор участия и
дружеской  ласки,  стал  мне  вдруг  жалким  и  близким.  Я обещала мысленно
искупить мои злые выходки заботами о бедном, слабом ребенке.
     Уже  ночь окутала окрестности, когда я уснула. Но мой сон почему-то был
тревожен. Это скорее была какая-то тяжелая дремота.
     Я  проснулась  очень скоро и выглянула из коляски. Ночь совсем овладела
окрестностями,  и туча, застилавшая золотой шар месяца, мешала видеть в двух
шагах  расстояния. Коляска стояла. Я уже хотела снова залезть под бурку, как
слух   мой  был  внезапно  прикован  тихой  татарской  речью.  Голосов  было
несколько, в одном из них я узнала Абрека.
     Он говорил что-то на кабардинском наречии, которое я едва понимала.
     Речь  шла о лошади: татары упрашивали Абрека доставить им лошадь князя.
Абрек  просил  за  нее  много  туманов,  и  они,  забыв  о спящих в коляске,
уговаривали  его не скупиться. Тогда, насколько я поняла, Абрек сбавил цену.
И они поладили.
     - Так через три дня... ждать? - спросил хриплый и грубый голос.
     - Через  три дня ждите, - обещал Абрек и добавил: - останетесь довольны
Абреком... жалко княжну - любит коня; набавь еще, Бекир, два тумана.
     Я  похолодела...  Они  говорили  о  моей  лошади, о моем Шалом!.. Абрек
обещал выкрасть Шалого и продать его душманам!..
     Мне  хотелось  крикнуть  во  все  горло  им - этим верам, что я знаю их
замысел  и  пожалуюсь  отцу,  что  Шалый принадлежит мне и что я ни за что в
мире  не  расстанусь  с  моим сокровищем. Но я одумалась: ведь он не называл
Шалого.  Может  быть,  речь  идет  о  другой  лошади,  которую хочет продать
бабушка  и поручила это дело Абреку?.. Но почему тогда Абреку жаль княжну?..
Я  путалась  в моих мыслях, не допуская, однако, чтобы мой любимец Абрек мог
быть  предателем.  Абрек,  охотно  выучивший  меня  джигитовке и лихой езде,
Абрек,  холивший  моего  коня,  не  мог быть вором!.. И успокоившись на этой
мысли, я уснула.
     На утренней заре следующего дня мы въехали в Гори.
     Отец,  бабушка,  старая  Барбале,  Михако и хорошенькая Родам встретили
нас,  довольные  нашим  возвращением.  Я  и  Юлико наперерыв рассказывали им
впечатления по ездки.
     От  глаз  старших  не укрылись новые отношения мои к Юлико. Молчаливая,
восторженная  покорность  с  его  стороны и покровительственное дружелюбие с
моей не могли не удивить домашних.
     - Спасибо,  девочка,  -  поймав  меня  за руку, сказал отец и поцеловал
особенно продолжительно и нежно.
     Я  поняла,  что  он  благодарит  меня  за  Юлико,  и  вся  вспыхнула от
удовольствия.
     О  ночном  разговоре Абрека с татарами я промолчала и только, на всякий
случай, решила удвоить мой надзор над моим конем и подозрительным конюхом.


                                 Глава VII

                    Таинственные огоньки. Башня смерти.

     - Нина, Нина, подите сюда!
     Я стояла у розового куста, когда услышала зов моего пажа - Юлико.
     Стоял  вечер  -  чудесный,  ароматный,  на которые так щедр благодатный
климат  Грузии. Было одиннадцать часов; мы уже собирались спать и на минутку
вышли подышать ночной прохладой.
     - Да идите же сюда, Нина! - звал меня мой двоюродный брат.
     Он  стоял  на  самом краю обрыва и пристально взглядывал по направлению
развалин старой крепости.
     - Скорее! Скорее!
     В  один  прыжок  я  очутилась  подле  Юлико  и  взглянула туда, куда он
указывал  рукою.  Я  увидела  действительно  что-то  странное,  из  ряда вон
выходящее.  В одной из башенок давно позабытых, поросших мхом и дикой травою
развалин,  мелькал  огонек.  Он  то  гас,  то опять светился неровным желтым
пламенем, точно светляк, спрятанный в траве.
     В  первую  минуту я испугалась. "Убежим!" - хотелось мне крикнуть моему
двоюродному  брату.  Но  вспомнив,  что  я  королева, а королевы должны быть
храбрыми,  по крайней мере в присутствии своих пажей, я сдержалась. Да и мой
страх начинал проходить и мало-помалу заменяться жгучим любопытством.
     - Юлико,  -  спросила  я моего пажа, - как ты думаешь, что бы это могло
быть?
     - Я думаю, что это злые духи, - без запинки отвечал мальчик.
     Я видела, что он весь дрожал, как в лихорадке.
     - Какой  же  ты  трус!  -  откровенно заметила я и добавила уверенно: -
Огонек светится из Башни смерти.
     - Башни  смерти?  Почему  эта  башня  называется  Башнею  смерти?  - со
страхом в голосе спросил он.
     Тогда,  присев  на  краю  обрыва  и  не  спуская  глаз  с таинственного
огонька,   я  передала  ему  следующую  историю,  которую  рассказывала  мне
Барбалэ.
     "Давно-давно,   когда   мусульмане   бросились  в  Гори  и  предприняли
ужаснейшую  резню  в  его  улицах,  несколько  христианских девушек-грузинок
заперлись  в  крепости  в  одной из башен. Храбрая и предприимчивая грузинка
Тамара  Бербуджи  вошла  последней в башню и остановилась у закрытой двери с
острым  кинжалом в руках. Дверь была очень узка и могла пропустить только по
одному  турку.  Через  несколько  времени девушки услышали, что их осаждают.
Дверь задрожала под ударами турецких ятаганов.
     - Сдавайтесь! - кричали им враги.
     Но  Тамара  объяснила  полумертвым от страха девушкам, что смерть лучше
плена,  и,  когда  дверь  уступила напору турецкого оружия, она вонзила свой
кинжал  в  первого  ворвавшегося воина. Враги перерезали всех девушек своими
кривыми саблями, Тамару они заживо схоронили в башне.
     До  самой  смерти  слышался  ее  голос из заточения; своими песнями она
прощалась с родиной и жизнью"...
     - Значит,  этот  огонек  ее  душа,  не  нашедшая  могильного покоя! - с
суеверным ужасом решил Юлико и, дико вскрикнув от страха, пустился к дому.
     В тот же миг огонек в башне потух...
     Вечером,  ложась  спать, я долго расспрашивала Барбалэ о юной грузинке,
умершей  в  башне.  Мое детское любопытство, моя любовь к таинственному были
затронуты  необычайным  явлением.  Однако  я  ничего  не  сказала  Барбалэ о
таинственных огоньках в башне и решила хорошенько проследить за ними.
     В  эту  ночь  мне плохо спалось... Мне снились какие-то страшные лица в
фесках  и с кривыми ятаганами в руках. Мне слышались и дикие крики, и стоны,
и  голос,  нежный,  как  волшебная  свирель,  голос  девушки,  заточенной на
смерть...
     Несколько  вечеров подряд я отправлялась к обрыву в сопровождении моего
пажа,  которому строго-настрого запретила говорить о появлении света в Башне
смерти.  Мы садились на краю обрыва и, свесив ноги над бегущей далеко внизу,
потемневшей  в  вечернем  сумраке  Курой, предавались созерцанию. Случалось,
что  огонек  потухал  или  переходил  с  места  на  место,  и  мы  с  ужасом
переглядывались с Юлико, но все-таки не уходили с нашего поста.
     Любопытство  мое  было  разожжено. Начитавшись средневековых рассказов,
которыми   изобиловали   шкафы  моего  отца,  я  жаждала  постоянно  чего-то
фантастического,  чудесного.  Теперь  же благодаря таинственному огоньку мой
по-детски пытливый ум нашел себе пищу.
     - Юлико,  -  говорила  я  ему  шепотом,  -  как  ты думаешь: бродит там
умершая девушка?
     И  встретив  его  глаза,  расширенные  ужасом,  я  добавила, охваченная
каким-то жгучим, но почти приятным ощущением страха:
     - Да, да, бродит и просит могилы.
     - Не говорите так, мне страшно, - молил меня Юлико чуть не плача.
     - А  вдруг она выйдет оттуда, - продолжала я пугать его, чувствуя сама,
как  трепет  ужаса пронизывает меня всю, - вдруг она перейдет обрыв и утащит
нас за собою?
     Это  было уже слишком. Храбрый паж, забывая об охране королевы, с ревом
понесся  к  дому  по каштановой аллее, а за ним, как на крыльях, понеслась и
сама  королева, испытывая скорее чувство сладкого и острого волнения, нежели
испуга...
     - Юлико!  - сказала я ему как-то, сидя на том же неизменном обрыве и не
сводя глаз с таинственно мерцающего огонька, - ты меня очень любишь?
     Он  посмотрел  на меня глазами, в которых было столько преданности, что
я не могла ему не поверить.
     - Больше Дато? - добавила я только.
     - Больше, Нина!
     - И сделаешь для меня все, что я ни прикажу?
     - Все, Нина, приказывайте! Ведь вы моя королева.
     - Хорошо,  Юлико, ты добрый товарищ, - и я несколько покровительственно
погладила  его  белокурые  локоны.  -  Так вот завтра в эту пору мы пойдем в
Башню смерти.
     Он  вскинул  на  меня  глаза,  в которых отражался ужас, и задрожал как
осиновый лист.
     - Нет, ни за что, это невозможно! - вырвалось у него.
     - Но ведь я буду с тобою!
     - Нет, ни за что! - повторил он.
     Я смерила его презрительным взглядом.
     - Князь Юлико! - гордо отчеканила я. - Отныне вы не будете моим пажом.
     Он заплакал, а я, не оглядываясь, пошла к дому.
     Не  знаю,  как  мне пришло в голову идти узнавать, что делается в Башне
смерти,  но  раз  эта мысль вонзилась в мой мозг, отделаться от нее я уже не
могла.  Но  мне  было  страшно идти туда одной, и я предложила разделить мой
подвиг  Юлико.  Он отступил, как малодушный трус. Тогда я решила отправиться
одна  и  даже  обрадовалась  этому, соображая, что вся слава этого "подвига"
достанется  в  таком  случае  мне  одной.  В  моих мыслях я уже слышала, как
грузинские  девушки спрашивают своих подруг: "Которая это - Нина Джаваха?" -
и  как  те  отвечают:  "Да та бесстрашная, которая ходила в Башню смерти". -
Или:  "Кто эта девочка?" - "Как, вы не знаете? Ведь это - бесстрашная княжна
Джаваха, ходившая одна ночью в таинственную башню!"
     И  произнося мысленно эти фразы, я замирала от восторга удовлетворенной
гордости  и  тщеславия.  К  Юлико  я  уже  не  чувствовала  больше  прежнего
сожаления  и  симпатии.  Он  оказывался  жалким  трусом  в  моих  глазах.  Я
перестала  даже  играть  с  ним  в войну и рыцарей, как делала это вскоре по
приезде из аула дедушки.
     Но  заниматься  много  мыслью  о  Юлико я не могла. В моей душе созрело
решение  посетить  Башню смерти во что бы то ни стало, и я вся отдалась моим
мечтам.
     И  вот  страшная  минута  настала.  Как-то  вечером, простясь с отцом и
бабушкой,  чтобы идти спать, я, вместо того чтобы отправиться в мою комнату,
свернула  в  каштановую  аллею и одним духом домчалась до обрыва. Спуститься
сквозь  колючий  кустарник  к самому берегу Куры и, пробежав мост, подняться
по   скользким  ступеням,  поросшим  мхом,  к  руинам  крепости  было  делом
нескольких  минут. Сначала издали, потом все ближе и ближе, точно путеводной
звездой, мелькал мне приветливо огонек в самом отдаленном углу крепости.
     То была Башня смерти...
     Я  лезла  к  ней  по  ее каменистым уступам и странное дело! - почти не
испытывала  страха.  Когда передо мною зачернели в сумерках наступающей ночи
высокие,   полуразрушенные  местами  стены,  я  оглянулась  назад.  Наш  дом
покоился   сном  на  том  берегу  Куры,  точно  узник,  плененный  мохнатыми
стражниками-чинарами.  Нигде  не  видно  было  света. Только в кабинете отца
горела  лампа.  "Если  я  крикну  - там меня не услышат", - мелькнуло в моей
голове,  и  на  минуту  мне  сделалось  так  жутко, что захотелось повернуть
назад.
     Однако   любопытство  и  любовь  к  таинственному  превозмогли  чувство
страха,  и через минуту я уже храбро пробиралась по узким переулкам крепости
к самому ее отдаленному пункту, откуда приветливо мигал огонек.
     Вот  она  -  высокая,  круглая башенка. Она как-то разом выросла передо
мною.  Я  тихонько  толкнула дверь и стала подниматься по шатким ступеням. Я
шла  бесшумно,  чуть  касаясь  пятками  земли  и  испуганно  прислушиваясь к
малейшему шороху.
     И  вот  я  у  цели.  Прямо  передо  мною  дверь, сквозь трещину которой
проникала узкая полоса света.
     Осторожно  прижавшись  к  сырой  и скользкой от моха и плесени стене, я
приложила глаз к дверям щели и чуть не вскрикнула во весь голос.
     Вместо  мертвой  девушки, вместо призрака горийской красавицы я увидела
трех   сидевших   на   полу   горцев,   которые  при  свете  ручного  фонаря
рассматривали  куски  каких-то  тканей. Они говорили тихим шепотом. Двоих из
них  я  разглядела.  У  них  были бородатые лица и рваные осетинские одежды.
Третий  сидел  ко мне спиной и перебирал в руках крупные зерна великолепного
жемчужного  ожерелья.  Тут  же рядом лежали богатые, золотом расшитые седла,
драгоценные уздечки и нарядные, камнями осыпанные дагестанские кинжалы.
     - Так  не  уступишь  больше  за штучку? - спросил один из сидящих того,
который был ко мне спиною.
     - Ни одного тумана.
     - А лошадь?
     - Лошадь будет завтра.
     - Ну, делать нечего, получай десять туманов, и айда!
     И,  говоря  это,  черноусый  горец  передал  товарищу несколько золотых
монет,  ярко  блеснувших  при  свете фонаря. Голос говорившего показался мне
знакомым.
     В  ту  же  минуту  третий  горец  вскочил  на ноги и повернулся лицом к
двери. Вмиг узнала я его. Это был Абрек.
     Этого я не ожидала!..
     Предо мною совершалась неслыханно дерзкая мошенническая сделка.
     Очевидно,   это  были  душманы,  горные  разбойники,  не  брезгавшие  и
простыми  кражами.  Абрек, без сомнения, играл между ними не последнюю роль.
Он  поставлял  им  краденые вещи и продавал их в этой комнатке Башни смерти,
чудесно укрытой от любопытных глаз.
     Все эти соображения вихрем пронеслись в моей пылавшей голове.
     - Слушай,  юноша,  -  произнес  в  эту  минуту  другой  татарин с седой
головою,  - завтра последний срок, если не доставишь коня - берегись... Гоги
не в раю Магомета, и мой кинжал достанет до тебя.
     - Слушай,  старик:  слово правоверного так же непоколебимо, как и закон
Аллаха.  Берегись  оскорблять  меня.  Ведь  и мой тюфенк (винтовка) бьет без
промаха.
     И обменявшись этим запасом любезностей, они направились к выходу.
     Дверь  скрипнула.  Фонарь  потух.  Я  прижалась  к  стене,  боясь  быть
замеченной.  Когда  они прошли мимо меня - я стала ощупью впотьмах слезать с
лестницы.  У  нижней  двери  я  помедлила. Три фигуры неслышно скользнули по
крепостной  площади,  носившей  следы  запустения  более, чем другие места в
этом мертвом царстве.
     Двое  из горцев исчезли за стеною с той стороны, где крепость примыкает
к  горам,  третий,  в  котором  было  не  трудно узнать Абрека, направился к
мосту.
     Я  догнала его только у обрыва, куда он вскарабкался с ловкостью кошки,
и, не отдавая себе отчета в том, что делаю, схватила его за рукав бешмета.
     - Абрек, я все знаю! - сказала я.
     Он  вздрогнул  от неожиданности и схватился за рукоятку кинжала. Потом,
узнав  во  мне  дочь  своего  господина,  он  опустил руку и спросил немного
дрожащим голосом:
     - Что угодно княжне?
     - Я  все  знаю,  -  повторила я глухо, - слышишь ты это? Я была в Башне
смерти  и видела краденые вещи и слышала уговор увести одну из лошадей моего
отца.  Завтра  же весь дом узнает обо всем. Это так же верно, как я ношу имя
княжны Нины Джаваха...
     Абрек  вскинул  на  меня  глаза,  в  которых  сквозил  целый  ад злобы,
бессильной злобы и гнева, но сдержался и проговорил возможно спокойнее:
     - Не  было  случая,  чтобы  мужчина  и  горец побоялся угроз грузинской
девочки!
     - Однако  эти  угрозы  сбудутся,  Абрек:  завтра  же  я буду говорить с
отцом.
     - О чем? - дерзко спросил он меня, нервно пощипывая рукав бешмета.
     - Обо  всем,  что слышала и видела и сегодня и в ту ночь в горах, когда
ты уговаривался с этими же душманами.
     - Тебе  не  поверят,  - дерзко засмеялся горец, - госпожа княгиня знает
Абрека,  знает,  что  Абрек  верный нукер, и не выдаст его полиции по глупой
выдумке ребенка.
     - Ну, посмотрим! - угрожающе проговорила я.
     Вероятно,  по  моему  тону горец понял, что я не шучу, потому что круто
переменил тон речи.
     - Княжна,  -  начал  он  вкрадчиво,  -  зачем  ссоришься с Абреком? Или
забыла,  как  Абрек  ухаживал  за твоим Шалым? как учил тебя джигитовке?.. А
теперь  я  узнал в горах такие места, такие!.. - и он даже прищелкнул языком
и  сверкнул  своими  восточными  глазами. - Лань, газель не проберется, а мы
проскочим!  Трава  -  изумруд,  потоки из серебра... туры бродят... А сверху
орлы...  Хочешь,  завтра  поскачем?  Хочешь? - и он заглядывал мне в глаза и
вкладывал необычайную нежность в нотки своего грубого голоса.
     - Нет,   нет!   -  твердила  я,  затыкая  уши,  чтобы  помимо  воли  не
соблазниться  его  речами,  -  я  не поеду с тобой никуда больше. Ты душман,
разбойник, и завтра же я все расскажу отцу...
     - А-а!  -  дико,  по-азиатски  взвизгнул  он, - берегись, княжна! Плохи
шутки  с Абреком. Так отомстит Абрек, что всколыхнутся горы и застынут реки.
Берегись! - и еще раз гикнув, он скрылся в кустах.
     Я  стояла ошеломленная, взволнованная, не зная, что предпринять, на что
решиться...


                                 Глава VIII

                               Обличительница

     Утром  я  была разбужена отчаянными криками и суматохой в доме. Я плохо
спала  эту  ночь.  Меня преследовали страшные сновидения, и только на заре я
забылась...
     Разбуженная  криками  и шумом, еще вс