ть.
     - Удивительный  конь!  -  говорил  хорунжий. - Мне привел его в подарок
один  горец.  Он  поймал  его  арканом  в ту минуту, когда он со своим диким
табуном  носился по Долине. Мне стоило много труда объездить и усмирить его.
И  он стал покорен мне, как своему победителю, но только мне одному и никому
больше.  Остальных  он  не подпускает к себе. Два наших офицера чуть было не
поплатились жизнью, когда вздумали обуздать моего Демона...
     - Вздор!  -  воскликнул  мой  отец. - Послушай, Врельский, ты позволишь
мне попробовать объездить лошадь?
     - Это  безумие,  князь, рисковать таким образом, - попробовал уговорить
хорунжий.
     - Прикажи привести коня!
     - Князь  Джаваха,  зачем  рисковать по-пустому, - пробовал протестовать
молодой казак.
     - Господин  хорунжий,  повинуйтесь вашему командиру! - притворно-строго
приказал отец.
     - Слушаю-с,  господин начальник! - и, сделав по-военному поворот налево
кругом, хорунжий пошел исполнять приказание отца.
     Все  гости  столпились вокруг последнего. В полку знали Демона - лошадь
Врельского,  -  и  действительно никто еще не отваживался проскакать на нем.
Все  поэтому  боялись,  что  затея  моего  папы  может  окончиться печально.
Молодая  баронесса  подняла  на  отца  умоляющие  глазки  и тихо просила его
изменить  его решение. Только взоры дедушки Магомета да юных Израила и Бэллы
разгорались все ярче и ярче в ожидании отчаянно-смелого поступка отца.
     К крыльцу подвели Демона.
     Темно-вороной   масти,   с   дрожащими,  красными,  точно  огнедышащими
ноздрями,  с  черными  глазами,  сыплющими  искры, весь дрожащий с головы до
ног,   он   вполне  оправдывал  свое  название.  Два  казака-мингрельца  еле
сдерживали его.
     Отец  смело направился к коню и взял повод. Демон задрожал сильнее. Его
карий  глаз  косился на человека. Весь его вид не предвещал ничего хорошего.
Отец  встал  перед  самыми  его  глазами,  и смотрел на него с минуту. Потом
неожиданно  занес  ногу  и очутился в седле. Демон захрапел и ударил задними
ногами.  Мингрельцы  выпустили  повод  и бросились в разные стороны. В ту же
секунду  конь издал страшное ржание и, сделав отчаянный скачок, сломя голову
понесся по круче вниз, в долину.
     Два  вопля  потрясли  воздух.  Один  вырвался  из моей груди, другой из
груди молодой баронессы.
     - Он  убьет  его,  он  убьет  его!  -  шептала  она,  закрывая глаза, и
судорожно билась на груди своей матери.
     Я  не  билась  и  не  плакала.  Но вся моя жизнь перешла в зрение. Я не
спускала  глаз  со скачущего по долине всадника на беснующемся диком коне, и
что-то стонало и ныло внутри меня.
     "Святая  Нина!  Пречистая  просветительница  Грузии! Спаси его! Сохрани
его! Возврати мне его целым и невредимым!" - шептали мои побелевшие губы.
     - Иокши,  славно, девчурка! Умеешь быть настоящей джигиткой, - услышала
я подле голос дедушки Магомета.
     Но  на  этот  раз  его  похвала прошла незамеченной. Я была в ту минуту
олицетворением молитвы и страха за моего дорогого, любимого папу.
     Но  вот  показалось белое облачко пыли. Вот оно ближе, яснее... Вот уже
виден  синий  с  золотым  шитьем  казачий  кафтан  отца...  Он  едет ровным,
растяжным  галопом... Вот уже можно различить коня и всадника... Еще немного
- и он здесь, он рядом!
     Его  лицо  бледно  и  весело, хотя следы утомления видны на нем. Но что
сталось  с  Демоном?  Он  весь  покрыт  белой  пеной... Его дыхание тяжело и
прерывисто.   Глаза,   гордые  глаза  непобедимого,  дикого  скакуна,  полны
вымученного смирения. Мой смелый отец усмирил его.
     - Браво,  браво, князь Георгий! Молодец, батоно! Смелый, ага! - кричали
и русские офицеры и наши дагестанские друзья.
     - Папа! - могла только выговорить я.
     Он  обнял меня одной рукой, а другую протянул баронессе, словно ожившей
при его возвращении.
     О, как я гордилась им - моим героем отцом!..
     А  между  тем  уже  из дому неслись звуки чиунгури и зурны, призывающие
гостей  к  лезгинке,  начинающей  каждый  бал  в  домах  Грузии.  Им  вторил
потихоньку  военный  оркестр, приехавший из Гори к своему командиру. Изредка
раздавались выстрелы винтовок: это Михако салютовал отцу.
     Когда  все  пошли  в дом, я осталась на балконе. Мне так много хотелось
сказать  папе,  я  так  переволновалась за него и так восхищалась им, что не
могла  утаить  в  себе  всех  моих  разнородных ощущений. Но он пошел в дом,
предложив руку молодой баронессе и как бы позабыв обо мне.
     - Маленькая  княжна, первую кадриль со мною, - услышала я веселый оклик
хорунжия Врельского.
     - Нет,  ступайте,  я  не  хочу  танцевать! - произнесла я полупечально,
полусердито.
     - Но  ведь папа вернулся здоровым и невредимым, - не отставал офицер, -
почему бы и вам не поплясать немножко? Или вы боитесь бабушки?
     О, это было уже слишком!
     Я сверкнула глазами в его сторону и твердо произнесла:
     - О, я не боюсь никого в мире! Но танцевать я не желаю!
     Он  посмотрел с недоумением на маленькую злую девочку и, пожав плечами,
присоединился к гостям...
     Из  залы  неслись  звуки  лезгинки. Я видела из моего темного угла, как
мелькали  алые  рукава бешметов: это Бэлла плясала свой национальный танец с
князем  Израилом.  Но  я  не  пошла туда, откуда неслись призывные и веселые
звуки  чиунгури  и  звенящие  колокольчики  бубна.  Я  осталась  на балконе,
пытливо  вглядываясь  в  кусты пурпуровых роз, казавшихся совсем черными при
бледном сиянии месяца.
     Вдруг  раздался  скрип  двери,  звон  шпор,  еле уловимый, как дыхание,
шелест платья и... все смолкло.
     На  балкон  вошла  юная  баронесса в сопровождении моего отца. Я хотела
скрыться,  но  какое-то жгучее любопытство приковало меня к месту. Баронесса
опиралась  на  руку  папы  и  смотрела  в  небо. Она казалась еще белее, еще
воздушнее при лунном свете.
     - Итак,  вы вручаете мне свою судьбу, - ласковым шепотом произнес отец.
-  Я  верю  и  сознаю, что не легко вам будет это. Особенно трудно вам будет
поладить  с  Ниной  и  стать  для  моей девочки второй матерью. Нина - дикий
цветок.  Привить его к чужой почве будет трудно. Но с вашим уменьем, с вашей
мудрой  головкой  вы добьетесь ее любви, я в этом уверен. А раз она полюбит,
то  делается  мягкой,  как  воск.  Она добрая девочка. У нее настоящее южное
отзывчивое и преданное сердечко.
     - Зачем  вы мне все это говорите, князь... Я уже люблю Нину, как родную
дочь.
     - Спасибо  вам  за  это,  Лиза!  Я уверен, что моя дочурка полюбит свою
новую маму.
     Я видела ясно, как, говоря это, отец склонился в руке баронессы.
     - Она уже знает о нашей свадьбе? - помолчав, спросила баронесса.
     Я  не  слышала,  что ответил на это отец, потому что в ушах моих что-то
шумело,  звенело и кричало на несколько ладов. Я плохо сознавала: были ли то
звуки  доносившейся  из  залы  лезгинки,  или  то билась и клокотала в мозгу
разгоряченная кровь...
     Яркой  огненной  полосою  пронизывала  меня мысль: "Мой отец женится, у
меня будет новая мама!" Эта мысль показалась мне ужасной, невыносимой...
     - Нет, нет, я этого не переживу...
     Я  готова  была  крикнуть:  "Я  не  желаю  новой  мамы,  не желаю иметь
мачеху!"
     Однако у меня хватило мужества скрыть мое волнение пока они не ушли.
     Но  лишь  только дверь скрипнула за ними, я с ловкостью кошки бросилась
в  сад,  обежала его кругом, очутилась во дворе и по черному ходу пробралась
в  самую  дальнюю  комнату.  Сюда  смутно  долетали  звуки  военной  музыки,
сменившей  родную  чиунгури.  Лучи  месяца  слабо  проникали  через кисейные
занавески  окна.  В  углу стояла тахта. Я бросилась на нее, билась головою о
ее  подушки,  стучала ногами по ее атласным валикам и задыхалась от рыданий.
Мне  казалось,  что  произошло  что-то  особенное,  отчего  должен  рушиться
потолок, должны раздвинуться стены...
     Но  ничего  этого  не  случилось... Только близко около меня послышался
стон.
     Я вздрогнула от испуга...
     Стон  повторился...  Нет,  не  стон,  а нежный голос, похожий на шелест
ветерка:
     - Нина!
     Тогда  я  поняла,  что  меня звал Юлико, лежавший в соседней комнате. И
странное  дело, мои страданья как-то разом стихли. Я почувствовала, что там,
за  стеною,  были  более  сильные страдания, более тяжелые муки, нежели мои.
Юлико  терпеливо  лежал,  как  и  всегда  с  тех  пор, как упал, подкошенный
недугом.  До  него,  вероятно,  долетали звуки пира и музыки и веселый говор
гостей.  Но о нем позабыли. Я сама теперь только вспомнила, что еще накануне
обещала принести ему фруктов и конфект от обеда. Обещала и... позабыла...
     Вся  красная  и  смущенная  за  мою оплошность, перешагнула я порог его
комнаты.
     Лучи  месяца  серебрили  его  белокурую  головку.  Он казался бледнее и
меньше среди своих белых подушек, при мерцающем полусвете наступающей ночи.
     - Тебе хуже, Юлико? - спросила я, на цыпочках приближаясь к нему.
     - Мне хорошо, - сказал он, - я только хотел вас видеть.
     - Сейчас я сбегу вниз и принесу тебе орехов и шербета. Хочешь?
     - Нет,  кузина... я не хочу сладкого... а если вы мне принесете кусочек
мяса, то буду вам очень, очень благодарен!
     - Мяса? - удивилась я.
     - Да...  или  немного  чади!  я  очень  голоден...  я  целый день не ел
сегодня.
     Мое сердце сжалось от боли. Боже мой, о нем позабыли!
     Бедный  Юлико!  Бедный  маленький княжич, голодающий на своей роскошной
постели, покрытой гербами своего великого рода!
     О  нем  позабыли!.. Слезы жалости жгли мне глаза, когда я сбежала вниз,
громко  крича  перепуганной  Барбале,  чтобы  отнесли обед маленькому князю.
Когда  я  вернулась в сопровождении Андро, несшего тарелки с жарким и супом,
Юлико казался взволнованным.
     - Андро,  -  приказал  он  своему слуге, - поставь все это и иди... Мне
больше ничего не надо.
     Как только Андро вышел, он схватил мои руки и залепетал тревожно:
     - Ради  Бога,  никому  не  проговоритесь, Нина, ради Бога! А то бабушка
рассердится  на  Родам  и Анну, что они забыли накормить меня сегодня, и их,
пожалуй, прогонит из дому!
     Он  ли  говорил это? Какая перемена случилась с моим двоюродным братом?
Он  ли  это,  поминутно  жаловавшийся  на  меня  то  отцу, то бабушке за мои
проделки?
     Я его просто не узнавала!
     - Что  с  тобой,  Юлико,  -  вырвалось  у  меня, - почему ты стал таким
добрым?
     - Ах,  не  знаю, - возразил он тоскливо, - но мне хочется быть добрым и
прощать  всем и любить всех! Когда я лежал голодный сегодня, у меня было так
светло  на душе. Я чувствовал, что страдаю безвинно и мне было чудно хорошо!
Мне  казалось  временами,  что  я слышу голос Дато, который хвалит меня! И я
был счастлив, очень счастлив, Нина!
     - А  я  так  очень  несчастна,  страшно несчастна, Юлико! - вырвалось у
меня,  и  вдруг  я  разрыдалась  совсем по-детски, зажимая глаза кулаками, с
воплями  и  стонами,  заглушаемыми подушкой. Я упала на изголовье больного и
рыдала  так,  что, казалось, грудь моя разорвется и вся моя жизнь выльется в
этих  слезах. Плача, стеная и всхлипывая, я рассказала ему, что папа намерен
жениться,  но  что  я не хочу иметь новую маму, что я могу любить только мою
покойную деду и т.д., и т.д.
     Он  слушал  меня,  упираясь  локтем  на  подушки  и  поглаживая тонкими
высохшими ручками мои волосы.
     - Нина, Нина, бедная Нина! Если б ты знала, как мне жаль тебя!
     Тебя!
     Он говорил мне ты, как равный, и это меня ничуть не оскорбляло.
     Тут  не  было  пажа и королевы, тут были две маленькие души, страдающие
каждая по-своему...
     Когда  мои  рыданья  затихли,  Юлико  погладил  меня  по щеке и ласково
произнес:
     - Ну  вот,  ты  успокоилась.  Я буду говорить тебе ты, потому что люблю
тебя, как Дато, а Дато я говорил ты.
     - Говори  мне ты, - разрешила я и потом жалобно добавила с полными слез
глазами: - и люби меня, пожалуйста, потому что меня никто больше не любит.
     - Неправда,  Нина,  тебя любит твой отец... Ты это знаешь! А вот у меня
никого нет, и никто не любил меня никогда во всю жизнь.
     Все  это  было  сказано  так  грустно,  что  я забыла о своем горе, и с
сердцем, сжимающимся от жалости, обняла и поцеловала его.
     Мы  сидели,  крепко  обнявшись, когда к нам вбежала запыхавшаяся Бэлла.
От нее так и веяло жизнью и весельем.
     - Одна  лезгинка, два лезгинка, три лезгинка и все Бэлла, одна Бэлла, -
считала  она  со  смехом. - Больше никто не хочет плясать... Иди на выручку,
красоточка-джаным!
     - Нет, я не пойду.
     - Как не пойдешь? Тебя всюду ищут. Бабушка приказала.
     - Скажи  бабушке,  что  я  не  пойду.  Скажи ей, что я посадила большое
пятно на платье и не смею выйти. Скажи, голубушка Бэлла!
     Она  удовлетворилась  моим  объяснением  и  побежала  вниз,  ликующая и
радостная, словно сияющий день.
     Мы  притихли, как мышки. Нам уже не было грустно. Мы тихо посмеивались,
довольные тем, что нас не разлучили.
     Горе  сближает.  В  первый раз я предпочла общество двоюродного брата -
веселой и смеющейся Бэлле.


                                  Глава X

                          Смерть Юлико. Моя клятва

     Юлико  умирал  быстро  и бесшумно, как умирают цветы и чахоточные дети.
Мы  все  время проводили вместе. Бабушка, довольная нашей дружбой, оставляла
нас  подолгу  вдвоем, и мы наперерыв делились нашими впечатлениями, беседуя,
как   самые  близкие  друзья.  Белая  девушка,  иными  словами  -  баронесса
Елизавета  Владимировна  Коринг  -  часто посещала наш дом. Завидя издали ее
изящный  шарабанчик,  так  резко  отличающийся  от  грубых  экипажей Гори, я
опрометью бросалась к Юлико и тоскливо жаловалась:
     - Она опять приехала! Опять приехала, Юлико.
     Он   успокаивал  меня  как  умел,  этот  глухо  кашляющий  и  поминутно
хватающийся  за  грудь  больной мальчик. Он забывал свои страданья, стараясь
умиротворить  злое  сердечко  большой девочки. А между тем предсмертные тени
уже  ложились  вокруг  его глаз, ставших больше и глубже, благодаря худобе и
бледности  истощенного личика. Он раздавал свои платья и воротнички прислуге
и на вопрос бабушки: зачем он это делает? - заявил убежденно:
     - Вчера  ночью  ко  мне приходил Дато; он обещал еще раз зайти за мною.
Мы  пойдем  туда,  где  люди  ходят  в  белых прозрачных платьях, от которых
исходит  яркий  свет.  И  мне  дадут  такую  же одежду, если я буду щедрым и
добрым... Иной одежды мне не нужно...
     Потом,  оставшись  наедине со мной, он рассказывал мне разные чудесные,
совсем незнакомые сказки.
     - Откуда ты их знаешь? - допытывалась я.
     - Мне рассказывает их мое сердце! - серьезно отвечал он.
     Боже  мой,  чего  только не выдумывала его больная фантазия: тут были и
светлые  ангелы,  ведущие  борьбу с темными духами зла и побеждающие их. Тут
были  и  райские сады с маленькими птичками - душами рано умерших детей. Они
порхали  по  душистым  цветам  Эдема  и  прославляли пением Великого Творца.
Потом он говорил о свирепых горных духах, прятавшихся в пещерах...
     Страшны и заманчивы были его рассказы...
     Однажды  я  сидела  около  постели больного, и мы тихо разговаривали по
обыкновению, как вдруг неожиданно распахнулась дверь и вошла баронесса.
     - Кто это? - спросил он испуганно.
     - Меня  зовут  Лиза! - весело и любезно произнесла она, - надеюсь, я не
помешала вам, Юлико?
     Он молчал... Потом неожиданно закрыл глаза, точно заснул.
     Она  постояла  в раздумье на пороге, улыбнулась мне немного растерянной
улыбкой и вышла.
     - Она ушла? - услышала я в ту же минуту шепот моего друга.
     - Ушла. А ты не спал, Юлико? - удивилась я.
     - Нет. Я только хотел, чтобы она ушла поскорее!
     - Но... Юлико, ты ведь хотел быть добрым.
     - Ах, Нина! Она заставила тебя плакать, и я не могу этого забыть.
     Мои  глаза  увлажнились  от  умиления:  такой  преданности и любви я не
ожидала от моего маленького бедного друга!
     В  тот  же  вечер  отец  ходил  с баронессой Лизой по саду. Увидя их, я
хотела скрыться, но он заметил меня и подозвал к себе.
     - Ниночка,   отчего  ты  прячешься?  -  спросил  он.  -  Вот  Елизавета
Владимировна хочет подружиться с тобой.
     - Я все время с Юлико, папа, - ответила я.
     - И  хорошо делаешь: бедному мальчику немного осталось жить... Но когда
он оставит тебя, ты не останешься одна. С тобою будет твоя новая мама!
     "Новая мама", так вот оно, окончательное решение!
     - Ниночка,  будешь  ли  ты  любить  меня?  -  услышала я ласковый голос
баронессы.
     Но я молчала, опустив голову и уставясь в землю.
     Меня выручила Барбале, которая пришла звать меня к Юлико.
     Ночью  я не могла спать. Что-то большое и тяжелое давило мне грудь. Мне
казалось,  что  какая-то  громадная  птица  с  лицом  новой  мамы  летает по
комнате, стараясь меня задеть своими крыльями.
     Я  проснулась  вся  в  холодном  поту.  Сумерки давно спустились. Прямо
передо  мной  в открытое окно сияла крупная, как исполинский алмаз, одинокая
вечерняя звезда.
     Я  протянула  к  ней  руки...  Я просила ее не меркнуть долго, долго и,
пока  я  не  вырасту  большою,  сиять  каждую  ночь,  чтобы мне - маленькой,
одинокой девочке - не жутко было одной...
     Вдруг  легкое  дуновение  ветерка  пронеслось  по  комнате,  и  в нем я
явственно услышала слабый зов Юлико:
     - Нина.
     - Сейчас, - откликнулась я и в минуту была около него.
     Он  лежал  на  спине  с открытыми глазами. На ковре, у его ног, храпела
Родам.
     - Ты  звал  меня,  Юлико?  - спросила я его и очень удивилась, когда он
ответил отрицательно.
     - Но я совершенно ясно слышала твой голос, - настаивала я.
     Он вдруг забился и заплакал.
     - Нина, дорогая моя, это была смерть...
     - Смерть?  -  вырвалось  у  меня, и я почувствовала дрожь ужаса во всем
теле.
     - Да,  смерть,  - с тоскою подтвердил он: - когда умирал Дато, - смерть
приходила  за  ним и позвала меня... Я тоже очень испугался... Теперь умираю
я... О, как страшно, как страшно! - и он снова заметался в своей кроватке.
     - Юлико,  -  насколько возможно спокойно проговорила я, - когда умирала
деда,  она не боялась смерти. Она видела ангелов, пришедших за нею, и дивный
престол  Господа...  Около престола стояли ликующие серафимы, и деда пошла к
ним  с  охотой,  она  не  плакала... Темный ангел пришел к ней так тихо, что
никто его не заметил...
     - Но мне так душно, Нина, я так страдаю!
     - Хочешь,  я  вынесу тебя на кровлю, Юлико, - туда, где умирала деда? -
высказала я внезапно блеснувшую мысль. - Может быть, там тебе будет легче.
     - Это тебе не под силу, Нина...
     - О!  -  не  без  гордости  улыбнулась  я,  -  не думай, что я такая же
слабенькая,  как  ты!  Завернись хорошенько, и я отнесу тебя: там тебе будет
легко дышаться; ты увидишь горы и полночную звезду.
     - Да,  да, горы и полночную звезду, - как эхо вторил больной, - да, да,
отнеси меня на кровлю, Нина!
     Я  была  сильная,  как  четырнадцатилетний  мальчик,  и  Юлико, слабый,
исхудавший за время болезни, показался мне легким, как перышко.
     Осторожно  ступая,  чтобы  не  разбудить  Родам,  я шла с моей ношей по
длинному  коридору  и  затем  с  трудом  стала подниматься по витой лестнице
наверх.  Ступив на кровлю, я положила Юлико, дрожавшего, как в лихорадке, на
тахту,  ту  самую тахту, на которой шесть лет тому назад умирала деда. Потом
я принесла подушки и бурку, которою закутала больного поверх одеяла.
     - О, теперь мне хорошо! - прошептал он. - Спасибо, добрая Нина.
     Вдали  темнели  горы...  Одинокая  полночная  звезда стояла прямо перед
нами.  Кругом  слышался тихий шелест чинар в саду, и пахло розами невыразимо
сладко.
     - Тебе не страшно больше? - спросила я.
     Он  повернул  ко  мне лицо, все сиявшее каким-то тихим светом, делавшим
его  почти  прекрасным.  Пере