имени и
отчества - как солнцу рада... Только вот мои головорезы разве...
     - Пустяки!  Ты,  девонька,  с  Зиночкой  поселишься, - безапелляционным
тоном  решила  Ликадиева,  обращаясь  к Ксане. - Ну, а теперь марш по домам!
Пора и честь знать! Прощайте, братцы, я восвояси.
     - Мы  вас  проводим, тетя Лиза. И мы по домам тоже, - послышалось разом
несколько мужских и женских голосов.
     - А  я  вас пойду усажу, детка! - своим бодрым, веселым голосом говорил
Арбатов,   взяв  под  руку  с  одной  стороны  Зиночку,  с  другой  Ксаню  и
направляясь с ними в сопровождении всей толпы к выходу вокзала.
     Маленький  город  уже спал, погруженный в непробудную тишину. Несколько
сонных  извозчиков  стояло  у вокзала. Арбатов кликнул одного из них, усадил
на  него  Зиночку  с  Ксаней  и  уже  готовился  распроститься  с  ними, как
неожиданно скромный монашеский костюм последней резко бросился ему в глаза.
     "Но  ведь  не  может  же она ходить в этом подряснике, в самом деле!" -
вихрем  пронеслась  его  мысль,  и,  наклонившись  к  самому уху Зиночки, он
шепнул ей:
     - Голубушка,  не  откажите  завтра  по  магазинам поездить и нашу детку
приодеть  как  следует...  А  все, что будет стоить - это уже дело театра...
Вот  вам  на  первый  случай,  -  и  он  сунул  крупную  кредитную бумажку в
маленькую ручку Зиночки.
     - Ну,  а  теперь,  добрый  путь!  Спите  покойно на новом месте, детка!
Берегите  хорошенько  нашу  новую  звездочку,  Зиночка,  на вас полагаюсь...
Пусть  отдохнет  наша  дебютантка  с  дороги  хорошенько... Завтра репетиция
назначена ровно в шесть!
     Ванька  хлестнул своего поджарого конька, конек бойко затрусил с места,
и сани запрыгали по рыхлой снежной дороге.


                                  Глава II

                      Маленькое гнездышко и его птенцы

     - Вот  мы  и дома! Милости просим, гостья дорогая! - прозвенела птичьим
голоском  Зиночка  и  первая  выпорхнула  из  саней, наскоро расплатившись с
извозчиком.
     Перед  Ксаней  был  небольшой  деревянный  домик  с  зелеными ставнями,
наглухо закрытыми в эту ночную пору.
     - Моя  хатка  с краю! - сострила Зиночка и нажала пуговку звонка, духом
вбежав на низенькое крыльцо.
     Ее   "хатка"   была  действительно  с  краю.  Домик,  снятый  Зиночкой,
находился  далеко  за  людными  улицами  города,  где-то у большого пустыря,
занесенного снегом, недалеко от церкви и городского кладбища.
     На  звонок  выбежала,  со  свечою  в  руке, молодая горничная, она же и
кухарка, и нянька, и экономка, как узнала впоследствии Ксаня.
     Хозяйка  и  гостья  очутились  в  крошечных  сенях, из которых вели две
двери в жилые комнаты.
     Горничная   не   без   удивления   вскинула   глазами   на  необычайную
посетительницу в монашеской ряске.
     - Это  новая  артистка  нашего  театра.  Она  будет жить с нами вместе,
Глаша, - пояснила Долина служанке.
     Глаша  приветливо  улыбнулась  Ксане румяными пухлыми губами и прошла в
сени, освещая путь высоко поднятой свечою.
     В  первой  комнате  было  светло  и уютно. На столе шипел чисто-начисто
вычищенный  самовар, стояла сухарница с булками и кренделями, лежал холодный
кусок  мяса,  очевидно,  оставшийся от обеда. Из другой комнаты, соседней со
столовой, доносилось легкое сопенье. Очевидно, за дверью сладко спали.
     Часть  столовой  была отгорожена сиреневой занавеской. Зиночка, смеясь,
указала на нее Ксане.
     - Там  моя спальня. Там и вы будете спать со мною! - весело проговорила
она. - А теперь садитесь и кушайте хорошенько, что Бог послал.
     И  говоря  это,  она  проворно,  быстро  резала мясо, намазывала маслом
булки  и  наливала  чай,  не  переставая  в  то же время бросать восхищенные
взгляды  на  Ксаню.  Та,  в свою очередь, мельком, исподлобья поглядывала на
хозяйку дома.
     Без  теплой  шапочки  и  пальто  Зиночка казалась еще меньше, и в своем
гладком  коричневом платьице, с туго закрученной на затылке белокурой косой,
совсем уже походила на девочку-гимназистку.
     Худенькое  личико  Зиночки менялось ежеминутно. Когда она смеялась, оно
казалось  детски,  ребячески  беззаботным, но вдруг неожиданно облако грусти
набегало   на   него,  и  тогда  Зиночка  имела  вид  болезненной  и  чем-то
опечаленной девочки.
     Ксаня  смотрела  на  свою новую приятельницу, и ей казалось непонятным,
как  мог  такой  ребенок очутиться среди артистов. Неожиданно для самой себя
Марко спросила:
     - Как  вы,  такая  молоденькая,  девочка  почти,  крошка, уже попали на
сцену?
     Зиночка  вскинула на нее большие глаза, в которых заиграли и залучились
голубые  огоньки,  и,  всплеснув  маленькими  ручонками,  звонко  и искренно
расхохоталась.
     - Ха,  ха,  ха!  -  заливалась  Зиночка  беспечным  смехом.  - Это я-то
крошка?  Я-то девочка? Да у меня у самой крошки есть!.. Да!.. есть!.. А вы и
не  знали?..  Ах,  вы  -  милая,  милая!..  Да  мне  уже двадцать восемь лет
стукнуло...  Слышите, там за стеной спят мои головорезы. Старшему, Вале, уже
восемь,  а  Зеке  четыре...  Завтра обоих увидите... А то вдруг девочка! Ха,
ха, ха, ха! Чего только не выдумаете, красоточка моя!
     И, вскочив со своего места, она бросилась душить Ксаню поцелуями.
     И  опять  гордой,  угрюмой  лесовичке  не  показались  неприятными  эти
добрые,  простодушные  ласки.  И  не отдавая себе отчета, смуглая рука Ксани
легла  на  шею  Долиной,  а  сильный  грудной  голос лесной девочки произнес
взволнованно:
     - Я  рада,  что попала к вам... У вас так хорошо, уютно и просто... Мне
будет  приятно  с вами, не тяжко... Как на воле... Притворяться не надо... -
отрывисто проговорила она.
     - И  я  рада!  И  я!  -  восторженно  подхватила  Зиночка. - Вы знаете,
душечка,  словом  не  с кем перемолвиться там, в театре... Еще папа-Славин и
тетя  Лиза  добрые  люди...  А  другие  так и норовят съязвить, обидеть... А
"сама"  особенно...  Как  ехидна,  прости  Господи,  какая...  Ее не было на
вокзале...  Заметили?  Куда  уж!  Гордая,  страсть!..  -  "Не доставало еще,
говорит,  того,  чтобы  я  встречать  какую-то девчонку ездила!" Это она про
вас,  милочка,  сказала,  когда мы все на вокзал поехали вас встречать. Злая
она  ужасно!  Так  и  шипит!  Так  и  шипит!  Она  с вами сразу на ножи. Вот
увидите,  дуся...  Да  вы не отчаивайтесь... Сергей Сергеевич не допустит...
Да  и  важничать ей, нашей "самой" не придется. Скоро Белая приедет, и тогда
ей  капут.  Придется Истомихе хвост поджать, - увидите сами. Ах, милая, если
бы  вы  знали  сколько  в  нашей  актерской  среде  бывает  неприятностей! -
прибавила,  вздыхая,  Зиночка.  -  Это чистая каторга! Не умри мой Владимир,
никогда  бы  не пошла в актрисы... Но после его смерти я без гроша осталась,
ребят кормить было надо... ну и... ну и...
     Голубые глаза Зиночки мигом наполнились слезами.
     - Воля!  Воля!  Зачем  ты  умер?! - неожиданно разрыдалась она, упав на
стол  белокурой  головкой.  Слезы  так  и  полились ручьями по ее худенькому
личику.   Ксаня   теперь  только  разглядела  целую  сеть  мелких  морщинок,
избороздивших это худенькое детское личико.
     В  минуту  отчаяния  Зиночка  уже  не казалась ребенком. Она блекла как
цветок,   лишенный   солнечной   ласки.   Целая  драма  пережитых  страданий
отражалась на этом лице.
     Ксаня  растерялась,  не зная что делать. Она не умела плакать, не умела
и  утешать  чужого  горя. Ей хотелось бы сказать много теплых, хороших слов,
которыми  так  умел  утешить ее больную, одинокую душу в минуту тоски и горя
старый  лес, но лесное дитя не сумело передать той могучей, утешающей ласки,
которою   щедро  оделял  ее  ее  старый  зеленый  мохнатый  приятель.  И  ей
оставалось только смущенно смотреть на бедную, плачущую Зиночку.
     - Маленькая  мама  опять  плачет!  - неожиданно раздался нежный детский
голос за ее плечами.
     Ксаня живо обернулась в ту сторону, откуда раздавался голос.
     В  дверях смежной комнаты стоял черноволосый и стройный мальчик. Он был
в  одной  нижней  ночной  рубашонке,  доходившей почти до его босых ножек, с
пылающими  от  сна  щечками, с черными глазенками, в глубине которых дрожали
слезы.
     Быстро  переплетая  босыми  ногами, он подбежал к Зиночке, обвил руками
ее шею и произнес тоном вполне взрослого человека:
     - Не  плачь,  маленькая!  Папа  с  неба увидит твои слезки, и ему будет
больно,  больно  от  них...  Ты  ведь сама так говорила мне и Зеке, когда мы
принимались плакать.
     Точно  действием  волшебства  иссякли  Зиночкины  слезы.  Она прижала к
своей  груди  ребенка  и  уже с улыбкой говорила Ксане о том, что она должна
жить,  должна  радоваться,  имея  на  руках  такого  милого, такого хорошего
бутуза.  Потом  "бутуза"  заставили  представиться  незнакомой  тете, "новой
актрисе",  и  счастливая  мать в сопровождении Ксани повела Валю в детскую и
уложила  его  в кроватку с синим переплетом. В другой такой же кроватке спал
второй  сынишка  Зиночки,  Зека, им самим переименованный из Жоржика в такое
странное  имя.  Этот  был  так  же  миниатюрен,  хрупок и белокур, как и его
маленькая мама.
     - Вот  оба  мои  сокровища! - произнесла с гордостью Зиночка, склоняясь
над   кроватками  обоих  детей.  -  Мне  есть  для  кого  жить,  страдать  и
трудиться...
     И  разом  оборвала свою фразу, встретившись глазами с хмурым, угрюмым и
печальным взором лесовички.
     Ксаня вся как-то осунулась и точно потемнела...
     Она  не  знала материнской ласки, она не помнила ее. Она выросла никому
ненужной,  всем  чужой  и  одинокой...  Даже Васю, ее милого названого брата
Васю отняла у нее судьба...
     В  эту  ночь,  несмотря на нежные заботы Зиночки, Ксаня почти не спала.
Прошедшее угнетало ее, будущее страшило своей темной, мрачной пустотой.


                                 Глава III

                        Первые шаги. Тучи сгущаются

     Как  назойливые  кровавые мухи лезли на глаза N-ской публики чуть ли не
аршинные  ярко-красные буквы саженной афиши, вывешенной на дверях городского
театра:

                              Городской театр

ПОТОНУВШИЙ КОЛОКОЛ
                           Драма-сказка ГАУПТМАНА

                        В первый раз в нашем городе

                При участии в главной роли феи Раутенделейн
                 талантливой дебютантки, шестнадцатилетней
                            КИТТИ КОРАЛИ-ГОРСКОЙ

     Эти   огромные   буквы  бросились  в  глаза  и  Ксане,  переименованной
Арбатовым из Ксении Марко в Китти Корали-Горскую.
     Ксаня  вспыхнула  до  корней  волос,  увидя  свое  исковерканное имя на
афише.
     - Зачем  это?  -  вихрем пронеслось в ее мыслях, и она досадливо пожала
плечами.
     - Чудесно!  Чудесно  придумано!  - восторгалась Зиночка и даже в ладоши
захлопала  от  прилива  детского  восторга.  -  Как  мило  и поэтично: Китти
Корали-Горская!  Как  это  звучит  прекрасно!  Уверяю  вас,  это  звучит как
музыка,  дорогая  моя!  Корали!..  Корали!..  Чудо  как хорошо!.. Вообще все
выходит  удачно:  и театральная фамилия, которую придумал для вас Арбатов, и
костюм, который совершенно изменил вас...
     Действительно,  костюм,  приобретенный  в лучшем магазине города N-ска,
делал Ксаню значительно выше, стройнее, много красивее и изящнее.
     Темная  ткань  цвета черной вишни выгодно оттеняла смуглую бледность ее
лица,  а  модный,  изящный покрой костюма замечательно шел к стройной фигуре
прежней  лесовички.  Черная котиковая шляпа с пером, прикрывая верхнюю часть
лица,  набрасывала  легкую  тень  на слишком угрюмые глаза Ксани, смягчая их
яркий,  сверкающий  блеск.  От изящных ботинок на высоких каблуках она стала
выше  и казалась совсем взрослой барышней, красавицей в полном смысле слова.
Одни  только  волосы,  не  поддающиеся никаким усилиям черепаховых гребенок,
вольно  струились  черным  каскадом локонов по ее плечам. Однако ловкие руки
Зиночки,  сумевшие  стянуть  корсетом  и  платьем  коренастую фигурку Ксани,
умудрились-таки  соорудить  нечто  похожее  на  прическу  на голове ее новой
подруги.
     Когда  они  обе  появились  на  следующий  день  в театре на подмостках
сцены,   весь  состав  труппы,  участвовавший  в  назначенной  на  это  утро
репетиции, был уже там налицо.
     Вчерашние знакомые подошли к Ксане здороваться.
     Старуха  Ликадиева без церемонии взяла ее за плечи, повернула к свету и
произнесла, пристально разглядывая ее лицо:
     - Вот  это  я понимаю! Вчера-то я в потемках и не разглядела сослепу...
Такие  глаза  и  врать-то  не сумеют... Но, девочка, мне кажется, не в нашей
трясине болотной твое место... И зачем это тебя Сережа к нам приволок?
     У  старухи  Ликадиевой  была особенность всем и каждому говорить "ты" с
первой   же   встречи.  Ксаня  смутилась  таким  вступлением,  приготовилась
ответить,  но  в  это  время  откуда-то  из-под  пола показалась запыленная,
грязная,  вся  в  стружках  фигура  Арбатова,  с  бобровой шапкой на голове,
сдвинутой на затылок.
     - А-а,  детка!  Преобразились!  Ну-ка,  дайте  мне  взглянуть  на себя.
Молодцом!  Ей-Богу же очаровательно! Совсем настоящей примадонной выглядите!
-  весело  рассмеялся  он,  очень довольный внешним видом Ксани и тут же еще
тише  прибавил:  -  Никто вашего настоящего имени здесь не знает и не должен
знать. Вы отныне будете Корали-Горская, а по имени Китти... Запомните!
     Он  беспечно расхохотался, и его кудрявая голова, посеребренная пылью и
естественною сединою, снова скрылась в каком-то провале.
     - Колодец  для  дедушки-водяного  устраиваю  самолично!  -  крикнул  он
откуда-то, уже скрывшись из вида.
     Ксане  никогда  еще  не  приходилось  быть  за  кулисами,  на настоящих
сценических  подмостках,  поэтому  теперь  она  не без любопытства озиралась
вокруг себя.
     Было грязно, громоздко и неуютно.
     То,  что  казалось  таким  красивым  со  сцены:  деревья, облака, горы,
пейзажи  -  все  это  на  самом  деле  представляло  из  себя грязные, грубо
намалеванные  куски  картона  и полотна. Тут же беспорядочно навалены были в
кучу  в  дальнем  углу  какие-то  латы  из  папки, обклеенной мишурою, мечи,
рыцарские  доспехи. В противоположном углу стоял довольно потрепанный будуар
в  стиле  Людовика  XVI,  какие-то  замысловатые  пуфы,  козетки  и какой-то
вычурный  под балдахином туалет. И все это заслонялось внутренностью русской
избы  со  скамьями  и лежанкой, с кадкой для воды и, ни к селу, ни к городу,
приткнутой сбоку утлой картонной лодкой.
     - Что,  детка, сокровища наши осматриваете? - послышался Ксане знакомый
голос,  и  курчавая  седоватая голова Арбатова вторично неожиданно появилась
из-под  полу.  - Вот вам роль феи Раутенделейн и кстати заодно и сама пьеса.
Садитесь  и  почитайте,  и  познакомьтесь  с пьесою, которую мы будем сейчас
репетировать,  -  весело  проговорил  он,  выпрыгивая  с  легкостью юноши из
своего подполья, и протянул ей объемистую тетрадку.
     Ксаня  машинально  взяла  тетрадку  и,  присев  на восьмиугольный кусок
дерева,  выкрашенный  под  пень грязно-коричневым цветом, начала внимательно
читать.
     С  первых  же  строк  пьеса несказанно поразила ее и чудным поэтическим
своим  содержанием,  и  удивительным  сходством героини ее, маленькой лесной
феи, - с ней, Ксенией Марко, питомицей дремучих далеких лесов.
     Златокудрая  фея  Раутенделейн  живет  в лесу, тщательно оберегаемая от
людского  глазу  бабушкой-ведьмой, лешим и старым, толстым дедушкой-водяным,
живущим  в  колодце.  Дедушка-водяной  могуч, богат и знатен. Ему подвластно
все  его  водяное  царство.  Но ни власть, ни могущество и богатство не милы
дедушке-водяному,  если  нет  с ним малютки Раутенделейн, которую он, старый
дедка,  давно  любит  и  хочет заполучить себе в жены. Он поднимается со дна
своего  колодца,  кряхтя и позевывая, испускает свое обычное "бреке-ке-кекс"
и  поджидает  к  себе  красавицу-фею. Красавица-фея - веселое дитя. Она ищет
цветов  и  орехов  среди  лесной  чащи, дурачится со старым лешим и пляшет с
подругами-нимфами  при  лунном блеске вплоть до утра. Она приходит поболтать
и  с  дедкой  "бреке-ке-кексом", беспечная и ясная, как летний день. Но ни о
замужестве, ни о любви не думает еще маленькая фея Раутенделейн, но вот...
     Щеки  Ксани разгорелись. Ах, эта сказка про лес и фею, о, как прекрасна
она!
     Лесовичка  читала  ее,  увлекаясь  все  больше  и  больше, и ушла в это
занятие всем своим существом.
     - Китти!..  Корали!..  Корали!..  Да  проснитесь  же, милочка! Все ждут
вас!  -  услышала  она  птичий голосок Зиночки над собою. - Репетиция сейчас
начинается.
     Ксаня  удивленными  глазами посмотрела на Долину. Кто это Китти Корали?
Какая Китти? Какая Корали? Ах, да ведь это она. Ксаня!
     И она быстро захлопывает тетрадку.
     Пока  она  читала  здесь,  в  уголку,  сцена  приняла  новый  еще более
безалаберный  вид. Посреди нее теперь стоял какой-то обрубок, выдолбленный в
середине.  Вокруг  этого  обрубка  метался  Арбатов  и,  размахивая  руками,
кричал:
     - Папа  Митя!  Папа Митя! Водяной! Полезай же в колодец... Пока что так
репетировать  будем,  а  потом  я  вам  такие декорации загну, что пальчики,
друзья  мои,  оближете...  Тетя  Лиза, пожалуйте сюда... Вот домик ведьмы...
Пока  я русскую избу поставлю, но к спектаклю будет хижина из хвойных веток.
Плотники  скоро  ее приготовят. Ну-с, Корали, вам начинать! Читайте прямо по
тетрадке.
     И  взяв  за  руку  недоумевающую Ксаню, он вывел ее на середину сцены и
тихо шепнул:
     - Ну, помогай вам Бог, моя дорогая!
     Последние  слова  были  произнесены так тихо, что Ксаня скорее угадала,
нежели   услышала  их.  Да  вряд  ли  что-нибудь  слышала  и  видела  теперь
лесовичка.  Дивный,  чарующий,  полный недосказанной тайны сюжет поэтической
драмы-сказки  совсем  захватил  ее. Она как будто почувствовала себя прежней
Ксаней   -  такой  же  нимфой  Раутенделейн,  лесной  феей,  диким,  лесным,
сказочно-свободным  дитятей. Как умен и дальновиден оказался Арбатов, дав ей
для  ее  первого  дебюта эту донельзя подходящую ей роль! Ей, Ксане, не надо
стараться  делать  из  нее  что-либо.  Ей надо только остаться самой Ксаней,
прежней  Ксаней-лесовичкой  -  и  все.  "Старый  лес,  здравствуй,  и  снова
здравствуй.  Я опять возвращаюсь к тебе!" - вихрем пронеслось в ее мыслях, и
какая-то  волна,  уже  раз  испытанная  там,  на подмостках княжеского зала,
снова захватила Ксаню, глаза вспыхнули...
     Она  стала читать свою роль по тетрадке ясно, выразительно, с чувством.
Все  притихло  на  сцене.  Смолкли  актеры,  болтавшие и громко смеявшиеся в
кулисах.  Несколько  десятков  глаз  с любопытством впились в дебютантку. Но
Ксаня ничего не видела и, забыв окружающих, вся была поглощена своею ролью.
     Нахлынула  волна  и  понесла  ее  куда-то.  Куда  -  неизвестно!..  Шум
деревьев,  рокот  лесного  ручья,  щебетание  пташек - все уже ясно чудилось
Ксане, и все это выражалось теперь в ее чтении.
     Голос  ее  то крепчал, то падал, то звенел смехом, загадочным и нежным,
как у русалки, красивый, как песня жаворонка, как музыка, как звуки арфы...
     И  Бог знает сколько бы длилась эта музыка, как бы долго оставались без
движения  актеры  за кулисами и актеры на сцене, завороженные звуками музыки
этого  голоса,  очарованные  внешностью, грацией и дикой прелестью молодого,
незаурядного  существа,  если  бы громкий, резкий голос не нарушил всеобщего
очарования.
     - Но  это безумие мучить девочку с первой репетиции... И вам не стыдно,
Арбатов?
     Все   головы   повернулись   в   ту  сторону,  откуда  слышался  голос.
Повернулась  туда  же  и  чернокудрая  головка словно проснувшейся от своего
экстаза Ксани.
     В   глубине   сцены   стояла   женщина,  высокая,  полная,  лет  38,  с
золотисто-рыжими,   цвета   спелого  колоса,  волосами,  выбившимися  из-под
огромной  меховой, отороченной соболями и страусовым пером