, шляпы, в тяжелом
бархатном  платье,  с  массою  браслетов поверх длинных щегольских перчаток.
Соболья  накидка,  небрежно  спущенная  с  одного  плеча,  волочилась  вдоль
бархатного  шлейфа.  Эта  женщина  была бы хороша собой, если бы брови ее не
были  так  черны,  а  щеки  и  губы  не  были  слишком румяны, чтоб казаться
натуральными.
     Большие,  холодные глаза отталкивали своим недобрым выражением. Она так
пристально  впилась  этими  злыми  глазами  в Ксаню, что девушке сразу стало
как-то неприятно от этого взгляда.
     - Это  Истомина,  наша премьерша, - зашептала Зиночка Долина, незаметно
приблизясь  к  Ксане.  -  Она здесь все, потому что очень богата. Она держит
театр  пополам с Арбатовым и делает все, что хочет. А вот и ее Митрофанушка,
ее  сынок-недоучка. Тоже принца крови из себя корчит. Отовсюду повыгнали, ну
и пришлось в актеры идти... У-у, противные!.. Обоих ненавижу!..
     Слушая  страстный  шепот Зиночки, Ксаня недоумевала, что сталось с этой
кроткой,   тихонькой,  чуть  восторженной  маленькой  женщиной.  Теперь  уже
Зиночка  Долина  не  походила  на  веселую,  беспечную  птичку. Нет, это был
скорее  зверек,  загнанный  и  дикий.  Ее  голубые глазки загорелись злобою,
бледные  щеки  вспыхнули,  брови  сдвинулись,  и  все  миловидное, маленькое
личико приняло жесткое, неприятное выражение.
     Между   тем  рыжая  Истомина  не  сводила  с  Ксани  глаз,  вооруженных
лорнетом.   Смотрел   на  нее  и  стоявший  подле  матери  молодой  человек,
худенький,  высокий,  как  жердочка,  с  тщательно  расчесанным  пробором на
макушке  и  каким-то  завитым  коком,  прихотливо  пристроенным над узеньким
лбом.  На  юноше  был  щегольской,  светлый  костюм, ярко-красный галстук, с
воткнутой  в  него  бриллиантовой  булавкой.  Он  играл  стеклышком монокля,
прикрепленным на золотой цепочке к пуговице сюртука.
     - Это  "одноглазый  Циклоп".  Мы  его  прозвали  так  за его монокль, -
успела шепнуть Зиночка на ухо Ксане и неожиданно звонко рассмеялась.
     Истомина окончила свой осмотр, пожала плечами я сердито крикнула:
     - Сергей Сергеевич, подите сюда!
     - Что угодно, Маргарита Артемьевна?
     - Вы  хотите, чтобы эта дикарка впервые выступила в такой ответственной
роли?   -  презрительно  процедила  сквозь  зубы  премьерша,  когда  Арбатов
приблизился к ней.
     - Эта  роль  точно  написана  для  нашей  дебютантки!  - произнес тот и
ласковым,  ободряющим взглядом окинул Ксаню. - А что касается исполнения, то
вы  можете  судить  о  нем  уже по читке. Она всех захватила, эта девочка...
Тетя  Лиза прослезилась даже, слушая ее... - не без гордости присовокупил он
тут же.
     - У  тети  Лизы  слезы  дешевы,  одно  могу  заметить,  -  сквозь  зубы
пробурчала  Истомина,  -  а  что  касается  роли,  то  вот  увидите,  она ее
провалит... - почти прошипела она.
     - Провалит,   вот   увидите!  -  вторил  и  ее  сынок,  вскидывая  свое
стеклышко, - эту роль могла бы сыграть только моя мамаша.
     - Пожалуй,   я   бы   охотно  сыграла  ее...  -  отозвалась  та  новым,
значительно смягченным тоном.
     Что-то  разом  перевернулось в добродушном сердце Арбатова. Непривычная
злость  закипела  в  нем.  Лицо  приняло  жесткое выражение, такое же точно,
каким  было  за  минуту  личико Зиночки. Он был обижен за свою ученицу. Едва
сдерживаясь  от  гнева, он произнес насмешливо, глядя в холодные, злые глаза
премьерши:
     - Полноте,  Маргарита  Артемьевна! Китти Корали и никто более не сможет
из  всей нашей труппы сыграть эту роль. В ней есть все данные для этой роли:
и   юность,   и   красота,   и  грация,  словом,  все  необходимое  для  феи
Раутенделейн.
     Затем,  пожав плечами, он, не дождавшись ответа, быстрыми шагами отошел
от позеленевшей от гнева премьерши.
     - Ну,  детка  милая, держитесь стойко, - произнес через минуту Арбатов,
ласково  погладив  по  головке  Ксаню,  успевшую уже снова отойти в сторону,
чтобы  пробежать  про  себя  продолжение сказки, захватившей ее с головой. -
Тучи  сгущаются, гроза близко, - продолжал Арбатов, - но с таким талантом, с
таким  голосом  и лицом вам нечего бояться ни туч, ни грозы, милая маленькая
лесная царевна!


x x x

     Как в чаду вернулась в этот день Ксаня в скромный домик Зиночки.
     Первая  репетиция была и ее первым триумфом. Вся труппа, за исключением
разве  Радомского и Кущика, постоянно находившихся в качестве приближенных к
особе  Истоминой,  до  небес превозносила ее, когда она прочла всю свою роль
до  конца.  Арбатов  несколько  раз  повторял, что ему не верится, что Ксаня
начинающая,  неопытная  дебютантка.  Старуха  же  Ликадиева без дальних слов
заключила  в  объятия  Ксаню  и,  глядя на нее затуманенным взглядом, полным
материнской любви, проговорила сердечно:
     - Ну,   спасибо  тебе,  деточка,  потешила  меня,  старую...  Давно  не
приходилось  слышать  такой  читки... Ангелы Божий в тебя талантище вдохнули
твой...  Не  зарывай  его в землю, девочка, трудись, и из тебя такая актриса
выйдет, что и самую Белую за пояс заткнешь!
     И она еще раз крепко поцеловала обе смуглые щечки Марко.
     Тут подошел папа-Славин, взял за обе руки Ксаню и сказал с чувством:
     - Ну,  дочка, одолжила, поистине одолжила... Дай Бог всегда так-то... А
только  себя пожалеть надо... Вы вот что, мамочка, сил-то зря не расходуйте,
к  спектаклю  поберегите...  На  репетициях в полтона жарьте... А там... дай
Бог!  дай  Бог!..  "Сама"-то  лопнет со злости, а у ее Митрофанушки, шут его
возьми,  желчь  разольется, потому что оба не в меру завистливы, талантливую
душу утопить готовы.
     - Дивно!  Дивно!  -  шептала  в  каком-то  упоении Зиночка, восторженно
сжимая  руки  Ксани.  -  Когда  вы  читать  начали  - я думала захлебнусь от
счастья...   Какой  тон!..  Какой  голос,  а  мимика  какая!  Вы  гениальны,
Корали!..
     Все  эти  похвалы  кружили  гордую, самолюбивую головку Ксани. Когда же
Громов-Доринский,  подойдя  к  ней,  театральным  жестом  приветствовал ее и
громко с пафосом крикнул:
     - "Привет  царице,  покорившей нас всех до единого!" - Ксане захотелось
громко и весело рассмеяться чуть не впервые в жизни.


                                  Глава IV

                                Новая жизнь

     Быстрой  чередою  замелькали  пестрые  дни  в жизни Ксани. И радость, и
горе  несли  эти  дни  недавней  дикой  лесной девочке и скромной монашеской
воспитаннице, ставшей столь неожиданно артисткой Китти Корали-Горской.
     Странно  и  чуждо  чувствовала  себя  в  эти  дни  лесовичка:  длинные,
бесконечные  часы  репетиции, еще более длинные часы разучивания роли, потом
вечера  тихие,  мирные семейные вечера в кругу маленькой семьи Зиночки - все
это было так ново, так необычайно для нее.
     Лишенная  с  детства  ласки и тихой семейной жизни, Ксаня теперь только
поняла  всю  ее  прелесть.  Усталая,  измученная  возвращалась  она под кров
крошечного,  старого  домика  с  зелеными  ставнями из театра, где дружеские
излияния  мало знакомых ей людей тяготили ее не менее алых выходок, насмешек
и  колкостей  Истоминой  и  ее  сына Поля, прозванного всею труппою Арбатова
"Циклопом"  и  "Митрофанушкой". От этих насмешек и колкостей не мог оградить
Ксаню ни Арбатов, ни добрая Ликадиева, ни милая Зиночка.
     Почти   после   каждой  репетиции  вслед  Ксане  неслись  фразы  вроде:
"подожди,  проучат  тебя,  зазнавшаяся  знаменитость",  "картонная героиня",
"чернавка,  воображающая  себя  принцессой",  "дутый талант" и пр., и пр., и
пр. без конца, без счета.
     Так  злобствующая  Истомина  срывала  свой гнев на ни в чем не повинной
Ксане.
     Ей,  этой  Истоминой,  было далеко не по душе появление Ксани в труппе.
Маргарита   Артемьевна   Истомина   не   обладала  ни  особым  талантом,  ни
молодостью,  ни  красотой.  Играла  же  она  видные,  первые  роли частью за
неимением  в  труппе  другой,  более  талантливой  актрисы,  частью по праву
хозяйки  театра, так как, когда Арбатов задумал составить собственную труппу
и   открыть  театр,  она  вступила  с  ним  в  компанию  и  внесла  довольно
значительную сумму с тем, чтобы нести дело на равных началах.
     С  появлением  Ксани самая черная зависть пробудилась в душе Истоминой.
Она,   казалось,  не  пожалела  бы  никаких  средств,  чтобы  погубить  свою
молоденькую  соперницу,  которая  должна  была  затмить  ее несомненно своим
самородком-талантом.  Этого,  бьющего  в  глаза,  таланта сама Истомина, как
артистка,  не  могла  не  видеть, и за этот крупный, недюжинный талант она и
возненавидела  Ксаню  всем  сердцем,  всею  душою,  с  первой  же встречи, и
всячески преследовала ее.
     Немудрено,  что  Ксаня, усталая, измученная от всех этих преследований,
с  особенным удовольствием возвращалась в семью Зиночки, где ее ждали дружба
и  забота.  У  Зиночки  был  крошечный лишь талант. Она сознавала это и была
далека  от  желания  играть  сколько-нибудь  выдающиеся  роли.  После смерти
мужа-офицера  она  осталась  без всяких средств к жизни и исключительно ради
возможности  заработать  что-либо  своим  детям-сироткам  пошла  в актрисы и
заслужила   себе   репутацию   старательной  артистки.  К  большему  она  не
стремилась.  Ей  хватало  ее  скромного  жалованья, и она жила припеваючи со
своими  малютками в крошечном сером домике на окраине города. К этим крошкам
Зиночки  незаметно  привязалась  и  лесовичка.  Когда усталая и возбужденная
Ксаня  возвращалась в серый домик, навстречу к ней выбегали дети: черненький
Валя  и  белокурый  Зека  с  криком  радости  обвивали  ручонками ее тонкую,
смуглую шею и покрывали ее лицо градом детских, неподкупных поцелуев.
     - Тетя  Китти  пришла!  тетя Китти! - восклицали наперебой дети. - А ты
нам  расскажешь  сегодня  какую-нибудь  сказочку,  тетечка?  - просили они и
жались  к  своей  смуглой, юной, красивой тете, черные, обычно угрюмые глаза
которой им одним только и умели улыбаться ласково и мягко.
     И  как умела Ксаня рассказывать им сказки про маленькую лесную девочку!
Затаив  дыхание,  боясь  пошевельнуться, Валя и Зека слушали, широко раскрыв
любопытные  глазенки,  о девочке-лесовичке, о мальчике Васе, о старом-старом
ворчуне-лесе,   о  нимфах,  лесных  колдуньях,  о  лесных  царях  и  бледных
зеленокудрых  русалках,  о  маленьких лесных зверьках и щебетуньях-птицах...
Быль  мешалась  со  сказкой,  сказка  с  былью. Мальчики замирали на коленях
Ксани,  их  глаза  разгорались,  их  щечки  алели,  как  розы. Разгорались и
бледные  щеки  рассказчицы  при  этих  воспоминаниях,  разгорались  и  чудно
сверкали  ее мрачные, черные, как тьма ночи, глаза... И точно просыпались от
сна  и она, и дети, когда неожиданно падала ложка с подноса и птичий голосок
Долиной кричал из столовой:
     - Да идите же вы чай пить, сказочники.
     - Нет,   вы   положительно   отобьете   их  от  меня,  Китти...  Право,
отобьете...  -  прибавляла при этом каждый раз Долина. - Валя и Зека, хотите
взять себе в мамы тетю Корали?
     И  все  четверо  заливались  веселым,  беспечным  смехом, среди взрывов
которого  так  странно  было  слышать  грудные  низкие  нотки  лесовички.  С
пылающими  щеками,  возбужденная, не остывшая от воспоминаний, Ксаня наскоро
пила  чай и тут же у стола принималась за репетирование роли, хотя роль была
уже  давно  готова у нее. Дети спали. Зиночка чинила что-то у лампы. А голос
лесовички,  звучный  и  нежный,  бархатистый  и  сочный,  как  лесная песня,
наполнял собою все уголки крошечной Зиночкиной квартирки...


x x x

     - Нет,  вы положительно гениальны, Китти, душечка моя! Если б вы знали,
как  я  счастлива  за  вас!  А  Сергей  Сергеевич, тот ходит как именинник и
вполне  уверен  в  успехе...  Счастливица!  Такой  талант!  Нет,  вы  далеко
пойдете, Корали!
     Точно  во сне слышатся эти речи Ксане, точно во сне. Мысль работает как
в  тумане.  Ей  странным,  очень странным все кажется сегодня. Она скользит,
как  призрак,  по  двум  крошечным  комнаткам серого особнячка и чуть слышно
шепчет что-то. Или не Ксаня это шепчет, а фея Раутенделейн, сама фея?..
     Завтра  вечером  решается  ее  судьба  - судьба дикой, одинокой, чуждой
всему  миру  девушки:  завтра  первый  ее  выход,  первый  дебют  новой  феи
Раутенделейн.  И  завтрашний  вечер  должен  решить,  действительно  ли  она
"величина",  крупный,  недюжинный талант, как говорят ей это в лицо Зиночка,
папа Митя, Ликадиева, Арбатов и другие, или... или...
     И  в  непонятной тоске Ксаня сжимает голову обеими руками. Какой позор,
какой ужас, если публика не признает ее!
     А  ведь  это может случиться! Она, Ксаня, может испугаться, смутиться в
последнюю  минуту - и тогда пропало все! О, как тогда будут торжествовать ее
враги:  Истомина  и  ее  прилизанный  сынок  Поль,  играющий под псевдонимом
громкой  фамилии  Светоносного.  Они  спят и видят, что она, Ксаня, провалит
спектакль.
     Не  будет  этого,  не будет! Неужели Тот, Который распоряжается судьбою
людей,   допустит,   чтобы...   Нет,   нет!..   Это   было   бы   величайшею
несправедливостью...
     И Ксаня вскакивает, бледная, взволнованная, потрясенная...
     Тетрадь  с  ролью  выскользнула  из  ее  рук  и,  шелестя раскрывшимися
листами, полетела на пол...
     - Ах,  Боже мой! Так нельзя!.. Что вы! Что вы! Сядьте, сядьте скорее! -
сама  не  своя волновалась Зиночка, вскакивая с места. - Корали, милочка, да
сядьте  же,  сядьте!  - настаивала она, дергая за рукав ничего не понимающую
Ксаню.
     - Куда сесть?.. Зачем сесть? - с удивлением спрашивала та.
     - На  тетрадь  сядьте,  на  роль  вашу. У нас, у актеров, поверье есть:
если  кто  роль  на  пол  уронит  -  сесть  на  нее надо тут же кряду, иначе
провалите  ее, роль то есть... Сядьте скорее, а то завтра провалите вашу фею
Раутенделейн... Слышите ли вы меня, Корали!
     И  прежде  чем  успела сообразить что-либо Ксаня, Зиночка силой усадила
Ксаню  на  пол  прямо  на  тетрадь  с  ролью,  уселась  с  ней рядом с самым
серьезным  видом  и,  просидев  таким  образом  на  ней минуту-другую, снова
поднялась, счастливо улыбаясь всем своим худеньким, детски-милым лицом.
     - Ну,  вот  теперь  уже  ничего  не  страшно,  завтрашнего  дня бояться
нечего, - степенно проговорила она.
     Ксаня   только   рукою   махнула.  Она  была  далека  от  всякого  рода
предрассудков.  И  потом: ей ли бояться этого завтра? Она, лесовичка, во всю
свою коротенькую жизнь не боялась никого и ничего.
     Завтра!.. завтра!..
     И  вот  наступило  это  завтра.  Целый  день  Ксаня была как-то странно
спокойна.  Даже  Зиночка  чуть-чуть  не  поссорилась  из-за  этого с ней. По
Зиночкиным  предрассудкам,  дебютантка  должна  была бояться во что бы то ни
стало в день спектакля. Это обещало благополучие, успех, триумф.
     - Странная  вы  какая-то...  Точно  идол  бесчувственный! - возмущалась
Зиночка.  -  А  впрочем,  такому талантищу и волноваться не стоит. Все равно
публика  от  восторга  при  одном  вашем  появлении театр разнесет, - тут же
добавляла Долина.
     Наступил  вечер.  Задолго  до  начала спектакля Зиночка повезла Ксаню в
театр.  В  маленькой  дощатой  уборной горела электрическая лампа. На столе,
покрытом  кисейной накладкой и имеющем вид туалета, были тщательно разложены
все  принадлежности  для  грима: краски, белила и румяна для лица, карандаши
для  бровей,  глаз  и губ, одеколон, пудра. Большой, пушистый ковер покрывал
пол  комнаты.  На  столе, подле зеркала, стояли цветы в красивой хрустальной
вазе.
     - Что это? Кто так украсил уборную? - удивленно осведомилась Ксаня.
     - Арбатов,  -  коротко ответила Зиночка, - он прислал из своей квартиры
ковер,  зеркало  и  цветы. А все нужное для гримировки - это я припасла вам,
Коралинька, - застенчиво присовокупила Зиночка и вспыхнула до ушей.
     Ксаня  молча  крепко  пожала  ей руку. Проявлять благодарность как-либо
иначе не умела лесная девочка.
     Однообразный, нудный и пронзительный звонок заставил вздрогнуть обеих.
     - Первый  звонок,  через  час  начало,  -  послышался  за  дверью голос
помощника режиссера.
     Тотчас  же  Зиночка приступила к делу. Она начала с того, что расчесала
вьющиеся,  иссиня-черные  кудри  дебютантки,  потом помогла ей загримировать
лицо.
     Сбросив  верхнюю  суконную  юбку  и скромную фланелевую блузку, Зиночка
накинула  на  себя воздушный костюм нимфы - крошечной рольки одной из лесных
фей,  подруг  Раутенделейн,  которую она играла в этот вечер. Потом, наскоро
набелив  и  подрумянив  лицо  и  распустив  по  плечам белокурые волны своей
пышной шевелюры, принялась снова за Ксаню.
     Боже,  чего только не выделывали ее крошечные ручонки! Сначала она было
набелила  чем-то  белым  смуглые  щеки  Марко,  ее  нос,  лоб  и  шею, потом
озабоченно стерла все и, хмурясь и поджимая губы, проговорила:
     - Нет,  белила  положительно не пристали вашему лицу, Корали... Играйте
смуглянкой,  очаровательной  смуглянкой, какою вы есть на самом деле. Только
вот  тут  и  тут...  -  она провела несколько неуловимых штрихов вокруг глаз
Ксани,  мазнула  черною  тушью  ее  веки, ресницы и брови, бросила несколько
алых  бликов  на  смугло-бледные  щеки  лесовички, тронула кровавой палочкой
кармина ее нежные губки и торжествующая произнесла:
     - Готово!  Теперь  стойте  смирно,  я  вас буду одевать. Вот туфли, вот
трико,  вот  туника...  Отлично...  так...  Ах,  Китти,  и какою же красотою
наградил  вас  Господь!..  Вот  выйди вы так в этом костюме на сцену и скажи
публике:  "А знаете, я роли ни в зуб толкнуть - не знаю и играть не могу!" -
весь  театр  все-таки  при виде вас загремит от восторга. Я убеждена в этом,
право!..  А  вы  еще  талантище  вдобавок  и  заговорите  так, что все сразу
заплачут...  Теперь готово... Стойте! В волосы я вам живые розы вплету, чудо
как  хорошо  это  будет!  Истомиха  со  злости  лопнет...  Ну, теперь все!..
Поглядите-ка сюда! А, какова! Себя небось сами не узнаете?
     И  Зиночка  легонько подтолкнула к зеркалу Ксаню. Последняя сделала шаг
вперед, ахнула и отступила невольно.
     Как?   Неужели  это  она?  Эта  красавица-девочка  в  короткой  зеленой
прозрачной,  усыпанной  блестками  и  затканной  серебром тунике, с горячим,
искрящимся   взором,   с   смугло-алыми,   пылающими   щеками,   с  кудрями,
распущенными  по  плечам и увешанными белыми розами, с блуждающей на румяных
щеках таинственной и манящей усмешкой, - неужели это она?
     Полно!  Да  она  ли  это?  Уж не выслал ли старый лес-волшебник одну из
своих зеленых нимф вместо нее, скромной Ксении Марко?
     Как  преобразил  ее  этот  воздушный костюм, это слегка загримированное
лицо, эти черные с белыми розами перепутанные кудри!
     - Лесная  царевна!  -  прошептали  в  забвении  румяные  губки,  и  она
протянула к зеркалу свои смуглые, точеные руки.
     Снова дрогнул колокольчик за дверями уборной.
     - Господа,  пожалуйте на сцену! Через десять минут начало! - послышался
снова  где-то, поблизости, голос помощника режиссера, и одновременно в дверь
Ксаниной уборной постучали.
     - Войдите!  -  успела  крикнуть  Зиночка  и, торжествующе улыбаясь всем
своим существом, почти в голос крикнула входившему Арбатову:
     - Сергей Сергеевич, глядите!
     Тот словно замер на месте.
     - Браво!  -  вырвалось  у него почти испуганным, восторженным криком, и
он отступил назад к двери, опешивший, потерянный, изумленный.
     - Детка! Вы ли это?!
     - Ну,  конечно,  она!  Конечно! - расхохоталась Зиночка, - а вы уж поди
думали,  что  мы  и  загримироваться  не  умеем. Только вот золотого парика,
который  полагается  фее, не надевали. Ни к чему он, когда собственные кудри
-  одна  прелесть. Да и нельзя ей лицо мазать - портить только... А за цветы
спасибо,  пригодились...  Поблагодарите  же  за цветы, Китти! - захохотала и
засуетилась Зиночка.
     - Благодарю вас! - тихо проронила Ксаня.
     Арбатов крепко сжал ее рук