ужас  мигом  передался пансионеркам. Казалось, эта
бледная,   безобразная,  косая  девушка  овладела  робкой,  взволнованной  и
насмерть испуганной детской толпой.
     В  углу  раздались  истерические  всхлипывания. Маленькая Соболева, вне
себя от страха, рыдая, кинулась к Уленьке, простирая руки вперед:
     - Не   надо!  Перестань!  Не  надо!  Молчи!  Молчи!  -  залепетала  она
испуганно.
     Даже  Лариса  побледнела.  В  насмешливых  до  этого  глазах "королевы"
отразился не то страх, не то ужас.
     - Молчи! Молчи! - неслось по классной.
     И  только  две  девочки  из  одиннадцати,  схватившись  за руки, стояли
неуверенные, сбитые с толку, но смелые и бесстрашные, как всегда.
     Ольга  Линсарова  и  "маркиза",  Инна  Кесарева,  не  поддались влиянию
Уленьки.  Но  и  их  смелые  сердца  дрогнули  невольно,  когда последняя, в
каком-то   порыве   безумия,   оттолкнув   маленькую   Соболеву,   с  широко
распростертыми  руками  двинулась,  закрыв  глаза,  вперед  по направлению к
двери, выкрикивая глухим, одичалым голосом:
     - Чую  его!  Здесь  он!  Близится  сатана!  Ко стаду своему близится! К
окаянным  рабыням своим!.. Иисус милосердный, смилуйся надо мною! Не попусти
узреть  зрелище  отвратное!..  Близится  сатана!  Вот  он, вот!.. Ликует он!
Смеется  окаянный,  страшный, радуется! Вот он, вот! - прибавила она, широко
раскрывая  глаза  и  упорно глядя на дверь, - вижу его! Вижу!.. Он близко!..
Он  уже здесь!.. Прочь! Прочь! Прочь! - неистовым воплем вырвалось, наконец,
с  хрипом  из  помертвевших  уст Уленьки, и она со страшным криком отпрянула
назад от открывшейся внезапно двери.
     Ответный вопль одиннадцати девочек пронесся по комнате...
     На пороге классной стоял... сатана.


                                 Глава III

                      Неожиданное явление. Двенадцатая

     Большие   черные   глаза,   блестящие  черные  крупные  кольца  кудрей,
запушенные  снегом,  сросшиеся брови, угрюмо-дикое выражение в резких чертах
молодого  лица  со сверкающим взором, почти темный широкий плащ, закрывающий
до  самых  пят плотную, низенького роста, фигуру, - вот и весь внешний облик
явившегося на пороге классной сатаны.
     - Уйди,   нечистый!  -  взвизгнула  не  своим  голосом  Уленька.  -  Да
воскреснет  Бог  и  расточатся  врази  Его!  -  зашептала  она,  задыхаясь в
приступе отчаянного страха.
     И,  сломя  голову,  Уленька  бросилась  бежать  из класса, диким визгом
оглашая  комнату,  грубо  отталкивая  всех,  кто  попадался  навстречу, и не
обращая  внимания  на  Раю Соболеву, которая с тяжелым стоном грохнулась без
чувств на пол.
     Остальные  девочки  сбились в кучу. Бледные, насмерть испуганные личики
и  ужасом  расширенные  глаза  впились  в  неожиданно  появившееся  в дверях
существо.  Последнее  шагнуло при гробовом молчании к бесчувственной Раечке,
нагнулось и... своими сильными руками подняло ее с пола.
     - Девочке  дурно,  -  произнес  сатана  густым,  низким, но чрезвычайно
приятным голосом, в котором не было ничего сатанинского, - куда ее отнести?
     Вопрос  был сделан по адресу пансионерок. Черные блестящие глаза сатаны
устремились на них.
     Но никто ему не отвечал.
     Прошло несколько томительных минут полного молчания.
     Ольга  Линсарова  и  за  ней "маркиза" опомнились первые. Инна Кесарева
бесстрашно  приблизилась к странному существу и спросила своим нежным, точно
надтреснутым голоском:
     - Кто вы?
     - Я  -  Марко,  -  произнес  сатана, быстрым движением сбрасывая темный
плащ.
     - А-а,  Марко!  -  вырвалось  из  груди  всех  десяти  девочек вместе с
облегченным вздохом.
     Вот кого Уленька приняла за сатану!
     Ксению  Марко,  новую, "двенадцатую" воспитанницу матери Манефы! Марко,
о  поступлении  которой  в  пансион  им  уже  было известно! Ту самую Марко,
которую  граф Хвалынский решил отдать на исправление в их пансион! Ту самую,
выросшую  на воле в лесу девочку, про которую всезнающая и всюду поспевавшая
со  своим  длинным носом Уленька распускала слухи, будто она украла какую-то
драгоценность   у  своей  благодетельницы-графини!  Ксению  Марко,  прибытия
которой  "монастырки"  ждали  с нетерпением, в особенности когда они узнали,
что ее считают "лесовичкою"!
     Это  прозвище  передала  им  тоже Уленька, успевшая подслушать разговор
матери Манефы с графской домоправительницей.
     Дикая,  грубая,  своевольная,  упрямая и воровка притом... Да и нечиста
душой.   Ведьмина  дочка,  как  говорят,  -  таинственно  сообщала  Василиса
начальнице.
     С хорошей стороны аттестовала она Марко! Нечего сказать!
     Мать  Манефа  долго  покачивала  головой, слушая Василису Матвеевну. Ей
ли, усердной рабе Господа, принять в Свое чистое стадо эту нечистую овцу?
     Вовремя  подвернувшаяся  рука  графской  домоправительницы с объемистой
суммой,  вкладом  для  монастырской  обители от графа и графини Хвалынских и
обещанная,  кроме  того,  награда  за  будущее  исправление "заблудшей овцы"
окончательно  рассеяли  сомнение  матушки  и  решили дело: Ксения Марко была
принята в число монастырских пансионерок и духовных дочерей матери Манефы.
     И вот она здесь.
     - Как  вы  сюда  попали?  -  внезапно набираясь храбрости, обратилась к
Ксане хорошенькая зеленоглазая "змейка" Дар, выступая вперед.
     Ксаня   спокойно  взглянула  на  грациозно-тонкую,  изящную  девочку  и
ответила:
     - Меня  оставила  графская  экономка  у дверей пансиона... Она не могла
зайти...  торопилась  обратно...  на  поезд... Сторож спал в прихожей... мне
было  некого  спросить,  как  и  куда  пройти... Увидела свет, и вот я вошла
сюда... Но скажите мне, что делать с этой девочкой?
     И Ксаня без труда приподняла лежавшую на ее руках Соболеву.
     - Однако   вы   сильная!  Удивительно  сильная,  -  произнесла  Лариса,
медленно приближаясь к "лесовичке".
     Та  угрюмо  усмехнулась  углами рта в то время, как глаза ее оставались
мрачными и печальными.
     - Положите  девочку  на  лавку...  вот  так...  Отлично... Это с ней не
первый  раз... Мы намочим ей водой виски, и она очнется... Игранова, принеси
графин, - тоном, не допускающим возражений, приказала Ливанская.
     - Слушаю вас, моя королева!
     И Катюша в один миг исполнила поручение.
     Лариса  намочила  свой  носовой  платок  и  обтерла  им  виски и голову
впавшей в обморок девочки.
     Через  минуту-другую  Соболева  открыла свои еще мутные голубые глазки.
Увидев  склоненное над нею незнакомое, смуглое лицо с огромными глазами, она
было  испугалась  снова  и  вся  бледная  прильнула  к своей покровительнице
"королеве".
     - Не  бойся,  это  Ксения  Марко, "двенадцатая"! - успела шепнуть ей ее
старшая  подруга.  И  слабенькая  Раечка  успокоилась "разу. Она долго-долго
смотрела в черные мрачные глаза "лесовички" не то робко, не то неуверенно.
     "Так  вот  она какова, эта лесная колдунья, про поступление которой так
много   ходило  толков  за  последнее  время  в  монастырском  пансионе!"  -
мелькнуло в ее мыслях, и бледные губки девочки дрогнули.
     - Ах,  простите,  что  я  вас  испугалась и приняла за сатану!.. Но это
Уленька  виновата...  Кричит  "сатана! сатана!" и я поверила... - произнесла
Раечка.  -  Вы  Ксения Марко? Да? И вас считали "лесовичкою"? Неправда ли? Я
знаю.  И  знаю,  что  про вас уже насплетничали, будто вы... Но нет, это все
ложь...  Я  это  вижу по вашим глазам, по вашему лицу... Воровки и лесовички
не  бывают  такие...  Вы честная, добрая... и, - прибавила она тихо, - верно
несчастная, очень несчастная...
     И  прежде  чем кто-либо мог опомниться, Раиса крепко и нежно поцеловала
лесовичку.
     Ксаня  вздрогнула.  Ее  угрюмое,  гордое,  озлобленное  сердце забилось
шибко-шибко.
     Это была первая искренняя детская ласка, полученная ею.
     Голубоглазая,  милая  девочка  поняла  ее. По одним ее мрачным глазам и
печальному виду поняла, угадала ее больную, надтреснутую душу!
     Странное,  неиспытанное  еще  никогда  чувство  охватило  все  существо
Ксани. Ее сухие черные глаза увлажнились...
     То  мягкое и кроткое, что от поцелуя Раечки вошло в душу не привыкшей к
ласкам  девочки,  растворялось  в  ней  все  больше и больше... Оно могучей,
теплой   волной   заливало  ее  озлобленное,  исстрадавшееся  сердце.  Злоба
уходила, исчезала куда-то... Лицо из угрюмого стало ласковым и приветливым.
     Но вот около Ксани очутилась Лариса Ливанская.
     Она оглянулась, рассматривая своих новых подруг.
     Кругом  нее теснились черные ряски и белые косыночки. Участливо и добро
сияли  черные, голубые, серые и зеленые глазки. Худенькие от постов и частых
утомительных церковных служб лица озарились задушевными улыбками.
     "Мы   верим   тебе...   ты  честная...  ты  хорошая...  Только  слишком
угрюмая... слишком печальная!" - казалось, говорили они.
     - Милая,  - произнесла "королева", протягивая к ней обе руки, - давайте
будем  друзьями...  Мы будем любить вас... Мы уже знаем, почему вас отдали в
"монастырки",  но мы сразу не поверили сплетням, а теперь мы все, все верим,
что  вы  честная...  Нам  это  говорят  ваши глаза... Да, да!.. Раечка верно
сказала...  Ах,  если бы вы знали, как мы вам все рады... Ведь вы из леса, с
воли...  А  мы  здесь  дня  Божьего  не  видим... Давайте вашу руку, и будем
друзьями.
     - И нам, и с нами! - откликнулись остальные десять девочек.
     Даже   Юлия  Мирская  и  та,  не  посмев  противостоять  желанию  своих
однокашниц, протягивала вместе с остальными руку Ксении.
     Глыба   льда,  наполнявшая  до  краев  душу  лесовички,  таяла,  таяла,
таяла...
     Она  доверчиво  смотрела  теперь  на  все  эти обращенные к ней с такой
лаской  юные  лица, и ей казалось, что она снова попала в лес, где встречает
ее радостно стройная семья молодых, ласковых эльфов...
     А эльфы-пансионерки еще более придвинулись к ней.
     - Мы  будем  как  сестры  с  тобою!  -  неожиданно  прозвенел ей на ухо
серебряный голосок Раечки.
     - Я  покажу  тебе, что надо выучить на завтра! - серьезно и грустно, по
своему обыкновению, проговорила серебряная маркиза.
     - Вы  не  по  форме  причесаны,  дайте,  я причешу вас! - своим грудным
чарующим голосом произнесла Кесарева.
     Вмиг  заработали  ее  ловкие руки, и Ксаня в одну секунду очутилась вся
окутанная иссиня-черной сетью своих великолепных кудрей.
     Девочки замерли от восторга, глядя теперь на Ксаню.
     - Какие  у  вас  чудные волосы! - вскричала Игранова, с восторгом глядя
на распущенные косы Ксани, живописной рамой обрамляющие ее прелестное лицо.
     - Удивительно!  -  вторила  ей ее неизменная подруга Ольга Линсарова, -
удивительно!
     Змейка Дар, сверкая своими зелеными глазками, протискалась вперед.
     - Вы  такая  душечка!  Такая  прелесть! - заговорила она, вертясь перед
Ксаней,  -  такая  прелесть,  что  я  вас  выучу,  выучу  непременно  своему
искусству.
     - Искусству? Какому искусству? - удивилась Ксаня.
     - О,  вы  не  знаете?  Она  не  знает!  - с явным сожалением подхватило
несколько голосов разом.
     Потом   Лариса   сделала  шаг  вперед  и,  наклонившись  к  уху  Ксани,
произнесла с какой-то значительной таинственностью:
     - Змейка "кружится"... умеет кружиться...
     Ксаня с изумлением взглянула на Ларису.
     "Умеет  кружиться"...  "Что это такое?" Если бы ей сообщили сейчас, что
эта  бледная,  вся  в  пепельных  кудряшках,  с трудом уложенных в две тугие
косички,  девочка  умеет дрессировать волков или барсов, она удивилась бы не
более.  Она  хотела  спросить,  что  означают странные слова, но спросить не
пришлось.
     Легкий  шорох  послышался  за  дверьми классной, и черная фигура матери
Манефы появилась на пороге ее.


                                  Глава IV

                             Недруг. Чужая вина

     - Ты  -  Марко?  - прямо направляясь к Ксане, спросила матушка. И глаза
ее сурово взглянули на девочку.
     - Да, я - Марко, - тихо и спокойно отвечала та.
     - Что  значат эти распущенные волосы? Почему ты сидишь такой растрепой?
- еще суровее обратилась к ней мать Манефа.
     - Это  я  виновата,  матушка...  -  послышался  тихий,  приятный  голос
Ларисы. - Мне хотелось по-"нашему" причесать новенькую...
     - Не  верьте  ей,  матушка.  Просто  заступается Ларенька, - произнесла
невесть  откуда  появившаяся Уленька, бросая на Ксению враждебные взгляды. -
Новенькая  не больно-то позволит подойти к себе... Глядите, благодетельница,
как глазищами-то ворочает... Недаром ее приняла я, многогрешная, за са...
     - Молчи!  -  сурово  прервала  ее елейное повествование Манефа и, снова
обращаясь к Ксении, проговорила:
     - Почему ты не явилась сначала ко мне?
     - Я не знала дороги, - отвечала та.
     - А сюда нашла дорогу?..
     - Нашла.
     - Ох,  матушка-благодетельница, и напугала же она нас! - снова лебезя и
суетясь, зашептала своим елейным голоском Уленька.
     Но  мать Манефа досадливо махнула на нее рукой, потом сделала несколько
шагов  вперед,  взяла  за  руку Ксаню и, повернув ее лицом к столпившимся на
середине классной девочкам, сурово заговорила:
     - Девицы,   вот   новый  член  нашей  семьи...  Не  светлым,  желанным,
добродетельным  существом является Ксения Марко... Тяжелое пятно лежит у нее
на  душе.  Молитвой,  постом  и  покаянием  должна  она  смыть  свой тяжелый
проступок  перед  Господом  и людьми... Долгое время ей надо замаливать свой
грех...  Воровство,  дети,  один  из  самых  тяжелых грехов в мире... Только
дьявол,  князь  тьмы,  вместилище  зла и пороков, может толкнуть на подобный
проступок   человека...   Только  носительница  дьявола  может  решиться  на
страшное  дело  присвоения  чужой  собственности... И потому сторонитесь ее,
дети!  Сторонитесь  той,  в  душе которой он, враг наш, нашел себе удобное и
желанное   вместилище.  Не  приближайтесь  душами  своими  к  отступнице,  к
нераскаянной  грешнице  до  той поры, пока не очистится молитвою и покаянием
душа  ее...  Запрещаю  я вам строго дружить с Ксенией Марко, разговаривать с
нею,  проводить  с  ней  свободное  от уроков время... Пусть будет она одна,
покуда не найду я нужным разрешить вашу дружбу с нею.
     Мать  Манефа  кончила  свою  речь и поникла головою, как бы отягощенная
тяжелой думой о вверенной ей неисправимой грешнице.
     Уленька,  напротив,  подняла свои раскосые глаза к потолку и зашевелила
бледными губами:
     - Господи  Иисусе  Христе!  Буди  милостив  к  грешной отроковице твоей
Ксении! Буди милостив, Господи Иисусе Христе!..
     И вдруг неистово взвизгнула на всю классную.
     В  ту  же  секунду  Катюша  Игранова,  находившаяся  подле,  как мячик,
отскочила от молитвенно настроенной Уленьки.
     - Что  с  тобой?  Что  ты?  -  испуганно вскинув глазами на послушницу,
вскрикнула матушка.
     - О...  хо...  хо... благодетельница!.. Охо... хо... хо... милостивица!
Щиплются  они!..  Аки  змии  жалятся! - не своим голосом взвыла Уленька в то
время, как глаза ее злобно и подозрительно покосились в сторону девочек.
     - Щипаться! Кто смел щипаться? Это еще что за новости!..
     И мать Манефа грозным взором обвела присутствующих.
     - Кто  посмел  тронуть Уленьку? - после минутного молчания прогремел ее
голос.
     Девочки притихли.
     Они  знали,  что  строгое  наказание постигнет виновную. Уленька стояла
вся в слезах и тянула своим обычно слащавым, теперь обиженным голосом:
     - Я  ли  не  тружусь  для  них, я ли не стараюсь!.. А наградою мне одна
брань    да    щипки...    О,    Господи!    Коли    не    довольны    мною,
матушка-благодетельница,   отпустите  рабу  вашу  смиренную...  Отпустите  в
обитель меня, грешную, коли не хороша я, не пригодна служба моя...
     - Молчи!  Не  скули! Нужна мне и ты, и твоя служба, - осадила ее Манефа
и  снова,  повернувшись  к  притихшим  девочкам,  почти  крикнула  в  голос,
охваченная гневом:
     - Кто посмел тронуть Уленьку?
     Девочки  молчали  по-прежнему.  Их головы были потуплены. Глаза опущены
долу.
     На  точно  окаменевшем личике Играновой, виновницы происшедшего, царило
самое  безмятежное  спокойствие.  Казалось,  что  она  была  далека от мысли
обидеть эту противную, раскосую и слащавую Уленьку.
     Одна  лесовичка  стояла,  высоко  подняв  голову и вперив в своих новых
подруг  пристальный, немигающий взор. Что ей было за дело до гнева монахини?
Она  была  чужда  страха  и  волнения,  испытываемых  всеми  этими  бледными
девочками.
     Милые,  бледные девочки! - думала она. - Они приняли ее как сестру. Они
впервые  открыли  ей, что значит чуткая, дружеская ласка. После старого леса
и  слащавой, но вероломной Наты, они впервые приласкали ее. Чем она отплатит
им за их ласку?
     В  груди  лесовички,  словно  большая  птица, трепетало что-то. Мягко и
влажно  засияли  черные  угрюмые  глаза.  Острая  нить  мыслей  пронеслась в
голове, отзываясь в сердце...
     Идея! Счастливая идея!
     Вольным  и  быстрым движением отбросила Ксаня за плечи свои черные косы
и, шагнув быстро к матери Манефе, произнесла твердо и громко на весь класс:
     - Они не виноваты... Я, Марко, задела ту, косенькую...
     И она, не привыкшая лгать, потупила голову.
     - Ты!  -  беззвучно  слетело  с  уст  Манефы, - ты! - и не слушая разом
зашумевших  девочек, глухо заволновавшихся от этих слов, матушка схватила за
руку Ксаню и, не говоря ни слова, потащила ее из класса.


                                  Глава V

                     В холодной. Близкие воспоминания.
                   Секлетея. Тайна таинственной молельни

     Какая-то  дверь,  темная  пасть  пустого  черного  пространства,  волна
сырого,  холодного, как в леднике, воздуха - и мать Манефа втолкнула Ксаню в
маленькую   каморку,   бывшую   когда-то  пансионской  кладовой,  теперь  же
приноровленную для иных целей.
     Зашуршало  что-то...  Чиркнула  спичка  и  слабо  осветила внутренность
клетушки...  Дрожащею  рукою  мать  Манефа  зажгла ощупью найденную на столе
свечу. Слабый, трепетный огонек осветил каморку.
     Единственный  табурет  у  простого  некрашеного  стола,  пучок соломы в
углу,  образ угодника Божия, чуть освещенный потухающим малюсеньким огоньком
лампады  -  вот и все убогое убранство "холодной", куда мать Манефа запирала
на хлеб и на воду своих провинившихся учениц.
     - Ты  будешь  здесь сидеть до тех пор, пока дух лжи, притворства, злобы
и  бранчливости  не  покинет  тебя,  - смерив взором с головы до ног Ксению,
сурово  произнесла  монахиня, грозя худым, длинным пальцем перед ее лицом. -
А  ежели  не смиришься, негодница, придумаю я тебе наказание иное... Смотри,
не доведи меня до крайности! Ой, не доведи!
     И, сказав это, она исчезла за дверью.
     Задвижка щелкнула за нею, и Ксаня осталась одна.
     Странно и смутно было у нее на душе...
     Последние  события ее коротенькой жизни словно совсем выбили девочку из
колеи.
     Судьба  вертела  точно  игрушкою бедной, понукаемой всеми "лесовичкою",
превратив  ее  в  "барышню",  подругу графини Наты, и любимицу графини Марьи
Владимировны - живую модель для картины графини...
     Правда,  невесело  жилось  Ксане  в золоченой клетке графов Хвалынских.
Для  нее,  привыкшей  к  свободной  жизни.  Розовая  усадьба, где следили за
каждым  ее шагом, где каждое слово, каждое движение, каждый жест приходилось
обдумывать,  чтобы  не  стать смешною, была хуже тюрьмы. А навязчивая дружба
Наты  тяготила  ее.  Слишком  резко расходились обе девушки и характерами, и
вкусами,  и  воспитанием,  и  образованием,  чтобы простая "лесовичка" могла
стать  подругою  молодой графини. Притворяться же Ксаня не умела, и сознавая
в  душе,  что  Ната  ее  спасительница,  она  все  же  не  только оставалась
равнодушною  к  ней,  но  даже  ненавидела ее, как ненавидела всех в Розовой
усадьбе, всех, - кроме Виктора, несмотря на все его насмешки.
     Но  если  с