разгрызть! Тем более, что он тоже побывал в Святой  земле,
- так что тут у нас шансы равные.
   Капеллан. Но ведь он всего-навсего француз, милорд."
   Вельможа. Француз! И откуда только вы берете такие выражения!  Или  уже
эти бургундцы, и бретонцы, и гасконцы, и пикардийцы тоже начинают называть
себя французами, как наши земляки начинают звать себя англичанами? Они уже
говорят о Франции - или там об Англии - как о  своей  стране.  Их  страна,
скажите пожалуйста! А что же будет с вами или  со  мной,  если  утвердится
подобный образ мыслей?
   Капеллан. А почему бы и нет, милорд? Чем это плохо для нас?
   Вельможа. Человек не может служить двум господам.  Если  эта  белиберда
насчет служения  своей  родине  засядет  им  в  голову,  то  конец  власти
феодального сеньора и конец власти Церкви! То есть конец вам и мне.
   Капеллан. Смею думать, что я верный служитель Церкви. И не будь у  меня
шестерых  двоюродных  братьев,  я  бы   имел   право   на   титул   барона
Стогэмберского, утвержденный еще Вильгельмом Завоевателем.  Но  разве  это
причина, чтобы мне  спокойно  стоять  и  смотреть,  как  англичан  колотят
какой-то незаконнорожденный француз и нечестивая ведьма из  ихней  поганой
Шампани?
   Вельможа. Не волнуйтесь, капеллан, не волнуйтесь. Придет время -  и  мы
сожжем ведьму и поколотим Незаконнорожденного. Как раз сейчас  я  поджидаю
епископа города Бовэ, чтобы договориться с ним о ее сожжении. Его,  знаете
ли, выгнали из епархии, и сделали это именно сторонники помянутой ведьмы.
   Капеллан. Сперва, милорд, надо ее поймать.
   Вельможа. Или купить. Я предложу за нее царский выкуп.
   Капеллан. Царский выкуп! За эту шлюху!
   Вельможа. Ничего не поделаешь. Нужно, чтобы на всех хватило. Кто-нибудь
из приближенных Карла продаст ее бургундцам, а те продадут ее  нам;  будут
посредники - трое или четверо, - и каждый потребует себе за комиссию.
   Капеллан. Чудовищно! А  все  эти  мерзавцы  евреи.  Где  только  деньги
переходят из рук в руки, тут и они сейчас же вотрутся. Будь моя воля, я бы
ни одного еврея не оставил в живых ни в одной христианской стране!
   Вельможа. Но почему же? Евреи по крайней мере  торгуют  честно.  Деньги
они берут, это верно, но зато и дают что-то взамен. А вот тот, кто с  тебя
норовит взять и ничего тебе за это не дать, тот, насколько я  могу  судить
по собственному опыту, всегда оказывается христианином.

   Появляется паж.

   Паж. Его преосвященство, епископ города Бовэ, монсеньор Кошон.

   Входит Кошон, человек лет шестидесяти. Паж: удаляется. Оба  англичанина
встают.

   Вельможа (с подчеркнутой любезностью).  Дорогой  епископ,  как  мило  с
вашей стороны, что вы пришли! Разрешите представиться:  Ричард  де  Бичем,
граф Уорик, к вашим услугам!
   Кошон. Ваша слава, граф, дошла и до меня.
   Уорик. А этот почтенный клирик - это Джон де Стогэмбер.
   Капеллан (бойко отчеканивает). Джон Бойер Спенсер Невилль де  Стогэмбер
к вашим услугам, монсеньор: бакалавр теологии и  хранитель  личной  печати
его высокопреосвященства кардинала Винчестерского.
   Уорик (Кошону). У вас его,  кажется,  называют  кардиналом  английским.
Дядя нашего короля.
   Кошон. Мессир де Стогэмбер, я преданный сторонник и  доброжелатель  его
высокопреосвященства.  (Протягивает   руку   капеллану,   и   тот   целует
епископский перстень у него на пальце.)
   Уорик. Благоволите присесть, монсеньор. (Ставит свое  кресло  во  главе
стола и жестом приглашает епископа сесть.)

   Кошон легким наклонением головы изъявляет согласие занять это  почетное
место. Уорик небрежно подталкивает кожаный табурет к столу и садится с той
же стороны, где сидел раньше. Капеллан идет обратно к своему стулу.
   Хотя  Уорик  уступил  главное  место  за  столом   епископу,   стремясь
подчеркнуть  свое  почтительное  отношение  к  нему,   но   в   дальнейших
переговорах он принимает на себя ведущую роль, - видимо, иначе это себе  и
не мысля. Он сохраняет прежний тон любезности и радушия, но в  его  голосе
появляются новые нотки, показывающие, что теперь он  переходит  к  деловой
части разговора.

   Уорик. Должен сказать, монсеньор, что наше  свидание  происходит  в  не
совсем благоприятную для нас минуту. Карл намерен короноваться  в  Реймсе;
вернее, эта девица из Лотарингии намерена его короновать. И мы - не  стану
ни обманывать вас, ни обольщать вас напрасной надеждой, - мы  не  в  силах
этому помешать. Коронация, вероятно, существенно изменит положение Карла.
   Кошон. Еще бы! Это очень ловкий ход со стороны Девы.
   Капеллан (снова приходя в волнение). Если нас побили, так  потому,  что
дрались нечестно. Этого  еще  не  бывало,  чтобы  англичанина  победили  в
честном бою!

   Кошон  слегка  поднимает  брови,  затем  его  лицо  снова   приобретает
невозмутимое выражение.

   Уорик. Наш друг убежден, что эта молодая женщина - колдунья.  Будь  это
так, вы, ваше преосвященство, вероятно, сочли бы своим долгом предать ее в
руки инквизиции, дабы она была сожжена на костре за свое нечестие!
   Кошон. Если б ее взяли в плен в моей епархии - то да, конечно.
   Уорик (очень довольный тем, что  епископ  понимает  его  с  полуслова).
Совершенно справедливо. Ну-с, а в том, что она  колдунья,  как  будто  нет
никаких сомнений?
   Капеллан. Ни малейших. Явная ведьма.
   Уорик (мягко укоряя его за вмешательство). Мессир Джон, мы  ведь  хотим
знать мнение его преосвященства.
   Кошон. Боюсь, что  нам  придется  считаться  не  только  с  собственным
мнением, а еще и  с  мнением  -  или,  если  хотите,  с  предрассудками  -
французского суда.
   Уорик (поправляет его). Католического суда, монсеньор.
   Кошон. Католический суд, как и всякий суд, какое бы высокое дело он  ни
выполнял и из какого бы высокого источника ни черпал вдохновение, в  конце
концов состоит из людей. А когда эти люди французы - как теперь принято их
называть -  то  не  так-то  просто  будет  убедить  их  в  том,  что  если
французская армия разбила  английскую,  так  уж  тут  непременно  замешано
колдовство.
   Капеллан. Как! Даже когда сам прославленный сэр  Джон  Талбот  потерпел
поражение?  Когда  его  самого  взяла  в  плен   какая-то   потаскуха   из
лотарингской канавы?!
   Кошон. Мы все знаем, мессир, что сэр Джон Талбот неустрашимый и грозный
воин. А вот что он способный полководец, это еще надо доказать. Вам угодно
думать, что его победила эта девушка. Но кое-кто из нас, пожалуй,  склонен
будет видеть в этом заслугу Дюнуа.
   Капеллан (презрительно). Дюнуа! Незаконнорожденный из Орлеана!
   Кошон. Разрешите вам напомнить...
   Уорик (перебивая). Я знаю, что  вы  хотите  сказать,  монсеньор.  Дюнуа
разбил меня под Монтаржисом.
   Кошон (с поклоном). И для меня это  служит  доказательством  того,  что
сеньор Дюнуа и в самом деле выдающийся полководец.
   Уорик. Ваше преосвященство - образец  учтивости.  Я  со  своей  стороны
готов признать, что Талбот просто-напросто драчливое животное. И если  его
взяли в плен при Патэ, так, вернее всего, он сам в этом виноват.
   Капеллан (разгорячаясь). Милорд, под  Орлеаном  эту  женщину  ранило  в
горло английской стрелой, она плакала от боли, как ребенок, -  многие  это
видели! И с этой смертельной раной она еще сражалась весь  день.  А  когда
наши храбрецы, как истые англичане, отбили все ее  атаки,  она  подошла  к
самой стене бастиона - одна, с белым знаменем в руках; и на  солдат  нашло
оцепенение, так что они не могли ни пустить  стрелу,  ни  поднять  меч.  И
французы ринулись на них и загнали  на  мост,  который  тотчас  был  объят
пламенем и провалился под ними. Все полетели в реку и тонули сотнями. Чему
все это приписать? Полководческим талантам вашего Дюнуа? А может быть, это
было адское пламя, вызванное чародейством?
   Уорик. Ваше  преосвященство,  простите  мессиру  Джону  его  чрезмерную
горячность, но он  довольно  точно  изобразил  положение  вещей.  Дюнуа  -
великий полководец; хорошо, мы согласны. Но почему все-таки он  ничего  не
мог сделать, пока не появилась эта колдунья?
   Кошон. Я не говорю, что ей не помогают сверхъестественные силы.  Однако
вспомните, что было начертано на этом белом знамени?  Не  имя  сатаны  или
Вельзевула, но благословенные имена нашего Господа и его Пресвятой Матери.
А этот ваш командир, который  утонул,  -  Гляз-да,  так  вы  его  кажется,
зовете...
   Уорик. Гласдэйл. Сэр Уильям Гласдэйл.
   Кошон. Глясс-делль, ага! Благодарю вас! Уж он-то, во всяком случае,  не
был святым. И у нас многие считают, что гибель ему  была  послана  за  его
богохульственную брань против Девы.
   Уорик (лицо его начинает  приобретать  весьма  кислое  выражение).  Как
прикажете все  это  понимать,  монсеньор?  Может  быть,  Дева  уже  и  вас
обратила?
   Кошон. Будь это так, я  не  сунулся  бы  сюда,  прямо  к  вам  в  лапы.
Поостерегся бы.
   Уорик (вежливо протестуя). Ну что вы, что вы, монсеньор!..
   Кошон. Если дьявол сделал эту девушку своей пособницей, - а я  полагаю,
что это именно так...
   Уорик (успокаиваясь). А! Слышите, мессир Джон? Я  знал,  что  монсеньор
епископ не обманет наших ожиданий. Простите, я вас перебил. Продолжайте.
   Кошон. Если так, то это значит, что дьявол целится гораздо дальше,  чем
вы думаете.
   Уорик. Вот как? И куда же именно? Слушайте, мессир Джон.
   Кошон. Если бы дьявол задался целью  погубить  душу  одной  деревенской
девушки, так неужели ради этого он стал бы навязывать себе на шею  столько
хлопот? Помогать ей выигрывать одно сражение за другим? Нет, милорд: такое
простое дело по силам самому захудалому чертенку,  -  если,  конечно,  эта
девушка вообще  доступна  соблазну.  Князь  тьмы  не  занимается  подобной
мелочью. Если он наносит удар - то самой католической Церкви,  властвующей
над всем миром духа. Если он кует погибель - то всему роду  человеческому.
Против столь ужасных замыслов Церковь всегда стоит на  страже.  И  в  этой
девушке я вижу одно из орудий, коими сатана пользуется  для  своих  целей.
Она вдохновлена, но ее вдохновение от дьявола.
   Капеллан. Я вам говорил, что она ведьма!
   Кошон (гневно). Она не ведьма. Она еретичка.
   Капеллан. А какая разница?
   Кошон. И вы, священник, задаете мне такой вопрос! Удивительно, до  чего
вы,  англичане,  все-таки  тупоумные!  Ведь  все,  что  вы  называете   ее
колдовством, можно объяснить самым естественным  образом.  Все  ее  чудеса
гроша медного не стоят: да она и сама  не  считает  их  чудесами.  Все  ее
победы доказывают только, что у нее более ясная голова на  плечах,  чем  у
вашего сквернослова Глясс-делля или у этого бешеного быка - Талбота, и что
мужество веры, даже если это ложная вера, всегда выстоит  против  мужества
гнева.
   Капеллан (не веря своим ушам). Как?.. Ваше  преосвященство  сравниваете
сэра Джона Талбота, наследника графов Шрюсбери, с бешеным быком?!
   Уорик. Вам, мессир Джон, это было бы неприлично, поскольку между вами и
баронским титулом стоят еще шесть наследников. Но так как я граф, а Талбот
всего-навсего рыцарь, то я позволю себе  согласиться  с  этим  сравнением.
(Кошону.) Хорошо, монсеньор, мы не настаиваем на  колдовстве.  Но  тем  не
менее эту женщину надо сжечь.
   Кошон. Я не могу ее сжечь. Церковь  не  может  отнимать  жизнь.  И  мой
первый долг - позаботиться о спасении этой девушки.
   Уорик. Понятно. Но вы иногда сжигаете же людей на кострах?
   Кошон. Нет. Когда Церковь отсекает от себя упорного еретика, как  сухую
ветвь от древа жизни, мы передаем его в руки светской  власти.  А  уж  что
светская власть найдет нужным с ним сделать - это Церкви не касается.
   Уорик. Совершенно справедливо.  А  светской  властью  в  данном  случае
являюсь я. Что ж, монсеньор, передавайте нам вашу  сухую  ветвь,  а  уж  я
позабочусь, чтобы огонек для  нее  был  наготове.  Если  вы  отвечаете  за
церковную часть работы, я готов отвечать за светскую!
   Кошон (сдерживая гнев). Я ни за что не  отвечаю.  Вы,  большие  бароны,
слишком склонны видеть в Церкви только орудие своих политических целей.
   Уорик (с улыбкой, примирительным тоном). Только  не  в  Англии,  уверяю
вас.
   Кошон. В Англии больше, чем  где-либо.  Нет,  милорд.  Перед  престолом
Всевышнего душа этой деревенской девушки стоит не меньше,  чем  ваша  душа
или душа вашего короля. И первая моя обязанность - это  спасти  ее.  Я  не
потерплю, чтобы вы усмехались на мои слова, как будто  я  только  повторяю
приличия ради пустую затверженную формулу, а  на  самом  деле  между  нами
давно уже решено, что я выдам вам эту девушку. Я  не  просто  политический
прелат; моя вера для меня то же, что для вас - ваша честь! И если найдется
лазейка, через которую это крещеное дитя Господне сможет достичь спасенья,
я сам подведу ее туда.
   Капеллан (вскакивает в бешенстве). Вы изменник!
   Кошон (тоже вскакивает). Ты лжешь, поп!  (Дрожа  от  ярости.)  Если  ты
посмеешь сделать то, что сделала эта женщина, - поставить свою страну выше
святой католической Церкви, - ты сам взойдешь на костер вместе с нею!
   Капеллан. Ваше преосвященство... я... Я забылся. Я... (Садится,  жестом
выражая покорность.)
   Уорик (тоже встал, в тревоге). Монсеньор, прошу у вас прощения  за  это
словечко, вырвавшееся у мессира Джона де Стогэмбера. В Англии оно не имеет
того значения, как во Франции. На вашем языке изменник  значит  предатель,
то есть обманщик, вероломный, коварный и бесчестный. А у  нас  это  просто
значит: человек, не до конца преданный нашим, английским интересам.
   Кошон. Простите. Я не понял. (С достоинством опускается в кресло.)
   Уорик (тоже садится; с облегчением). Прошу прощения  и  за  себя.  Вам,
может быть, показалось, что я  слишком  легко  отношусь  к  сожжению  этой
бедной девушки. Но когда на ваших глазах  сжигают  целые  деревни  -  ведь
иногда это просто  мелкая  подробность  в  ходе  военной  операции,  -  то
приходится вытравлять в себе чувство сострадания. Иначе можно сойти с ума.
Я, по крайней мере, сошел бы. Смею думать, что и вы, ваше  преосвященство,
сталкиваясь время от времени с необходимостью сжигать еретиков,  вероятно,
усвоили  себе  некий...  как  бы  это  лучше   выразить?..   ну,   скажем,
профессиональный взгляд на то, что иначе  пришлось  бы  назвать  ужасающей
жестокостью?
   Кошон. Да. Для меня это весьма  печальная  обязанность.  Даже,  как  вы
говорите, ужасная. Но по сравнению с ужасом ереси - это ничто. Я думаю  не
о теле этой девушки - оно будет страдать только несколько мгновений, да  и
все равно, рано ли, поздно ли, станет  добычей  смерти,  более  или  менее
мучительной, но о ее душе, которой, быть может, грозят вечные муки.
   Уорик. Вот именно. И дай Бог ее душе обрести спасение! Но  практическая
наша задача сейчас, по-видимому, в том, чтобы спасти ее душу, не спасая ее
тела. Ибо нечего закрывать глаза, монсеньор: если этот культ Девы не будет
убит в зародыше, наша игра проиграна.
   Капеллан  (прерывающимся  голосом,  как  человек,  который  только  что
плакал). Можно мне сказать, милорд?
   Уорик. Знаете, мессир Джон, лучше бы не надо. Разве только  вы  сумеете
обуздать свою горячность.
   Капеллан. Я всего два слова. Конечно, я могу ошибиться. Но  Дева  очень
хитра:  она  прикидывается  набожной,  только  и  делает,  что  молится  и
исповедуется. Возможно ли обвинить ее в  ереси,  если  она  выполняет  все
обряды, как верная дочь Церкви?
   Кошон (вспылив). Верная дочь Церкви! Сам папа, при всем своем  величии,
не дерзает так заноситься, как эта женщина! Она так себя держит, как будто
она сама и есть Церковь. Она, видите ли, принесла Карлу весть  от  Господа
Бога, а Церковь тут ни при  чем,  пусть  отойдет  в  сторонку!  Она  будет
короновать Карла в Реймсе, - она, а не Церковь! Она посылает письма королю
Англии, пишет, что Бог через нее шлет королю повеление  вернуться  в  свою
страну - под  страхом  Божьей  кары,  которую  она  призвана  осуществить!
Разрешите вам напомнить, кто имел обычай  писать  как  раз  такие  письма:
проклятый Магомет! Антихрист! Да есть ли во всех ее речах хоть одно  слово
про Церковь? Ни одного! Всегда только Бог - и она!
   Уорик. Ну чего же вы хотите? Попала ворона в высокие хоромы! Немудрено,
что у нее голова закружилась.
   Кошон. А кто вскружил ей голову? Дьявол. И он не о малом  хлопочет.  Он
повсюду забрасывает семена этой ереси. Некий  Гус,  всего  тринадцать  лет
тому назад сожженный в Констанце, заразил ею всю  Богемию.  Некто  Уиклиф,
сам помазанный иерей, принес ее в Англию, и, к вашему стыду,  господа,  вы
дали ему спокойно умереть в постели. И во Франции есть такие: я  знаю  эту
породу. Они как злая язва: если ее не вырезать, не  вытоптать,  не  сжечь,
она расползется по всему телу человечества, всюду  неся  с  собой  грех  и
мерзость, раздор и опустошение. Зараженный этой чумой,  арабский  погонщик
верблюдов изгнал Христа и его Церковь из Иерусалима и, как  хищный  зверь,
ринулся на запад, все круша и всех терзая. И  только  Пиренеи  да  милость
Божья сохранили Францию от  верной  гибели.  Но  что  делал  вначале  этот
погонщик верблюдов? Не больше того, что делает  сейчас  эта  пастушка.  Он
слышал голос архангела Гавриила. Она слышит голос святой Екатерины, святой
Маргариты и архангела Михаила. Он объявил себя посланцем Божьим и от имени
Царя Небесного писал владыкам  земным.  Она  каждодневно  рассылает  такие
письма. Уже не Пресвятую Деву должны мы  молить  о  предстательстве  перед
Богом, а Деву Жанну. Во что превратится наш мир, если  любой  безграмотный
мужик или любая пастушка станет выбрасывать на свалку всю  мудрость,  весь
опыт,  все  знания,  накопленные  Церковью,  если  она  станет   отвергать
руководство ученых, почтенных, благочестивых людей, возомнив в  чудовищной
своей   гордыне,   внушенной   дьяволом,    что    получает    вдохновение
непосредственно  от  Бога?  Это  будет  мир,  залитый  кровью,  мир,   где
свирепствует  разруха,  где  каждый  делает,  что  сам  хочет;  это  будет
крушение, возврат к варварству. Сейчас у нас есть Магомет и  те,  кого  он
одурачил; есть Жанна и те, кого она одурачила. Но что будет,  если  каждая
девушка возомнит себя Жанной и каждый мужчина -  Магометом?  Я  содрогаюсь
при одной этой мысли. Против этого я боролся всю жизнь и буду бороться  до
конца. Все грехи простятся ей, кроме этого единственного греха, - ибо  это
грех против Духа Святого. И если она не покается перед всеми и на коленях,
во прахе не отречется от своих заблуждений, если она  не  предаст  в  руки
Церкви всю душу свою без остатка - она взойдет на костер,  если  попадется
мне в руки!
   Уорик (с полным равнодушием). Вас это очень волнует. Ну что ж, понятно.
   Кошон. А вас нет?
   Уорик. Я солдат, а не церковник. Во время моего паломничества в  Святую
землю мне приходилось встречаться с мусульманами.  Они  не  так  уж  дурно
воспитаны, как меня уверяли. В  некоторых  случаях  они  вели  себя  много
приличнее, чем мы.
   Кошон (с неудовольствием). Да, вот так оно и бывает, я уже  раньше  это
замечал; люди отправляются на Восток обращать неверных, - а кончается тем,
что неверные совращают их самих. Крестоносец, побывав в Святой земле,  сам
становится наполовину сарацином. Не говоря уж о том, что все  англичане  -
прирожденные еретики.
   Капеллан. Англичане - еретики!!! (Взывая к Уорику.)  Милорд!  Ужели  мы
должны это терпеть? Его преосвященство помрачился в  рассудке.  Как  может
быть ересью то, во что верит англичанин? Это противоречие по существу.
   Кошон.  Я  прощаю  вас,  мессир  де  Стогэмбер,  ибо  невежество   ваше
непреодолимо. Туманы вашей страны не рождают теологов.
   Уорик. Вы бы этого не сказали,  монсеньор,  если  бы  слышали,  как  мы
ссоримся из-за религии. Мне очень жаль,  что  я,  по-вашему,  выхожу  либо
еретиком, либо  тупицей,  но  я,  как  человек,  видавший  свет,  не  могу
отрицать, что мусульмане с великим почтением относятся  к  Господу  нашему
Иисусу Христу; и в том, что  святой  Петр  был  рыбаком,  не  видят