не  путь  мой  будет  не  ко
дворцам и беседа моя будет не с королями.
   Карл (идет за ним к двери и кричит ему вслед.) И благо  вам  да  будет,
святой человек! (Возвращается на середину комнаты и говорит, посмеиваясь.)
Вот чудак-то! Но как он сюда вошел? И  куда  по  девались  все  слуги?  (С
жестом нетерпения идет к кровати и, схватив трещотку, машет ею в воздухе.)

   В открытую дверь врывается ветер; занавеси развеваются, по стенам бегут
волны. Свечи гаснут.

   (Кричит в темноте.) Эй, кто-нибудь! Идите сюда,  закройте  окна!  Ветер
тут все сметет!

   Вспышка молнии. На миг ясно видно стрельчатое окно  и  на  его  фоне  -
темная человеческая фигура.

   Кто там? Кто это? Караул! Режут!

   Удар грома. Карл кидается в постель и с головой прячется под одеяло.

   Голос Жанны. Ну что ты, что ты, Чарли? Зачем  так  кричать?  Все  равно
никто не услышит. Ведь это все во сне. Ты спишь и видишь сон.

   Разливается тусклый, зеленоватый свет; видно, что Жанна уже стоит возле
кровати.

   Карл (выглядывает из-под одеяла.) Жанна! Ты что - привидение?
   Жанна. Какой там! Меня же, бедную, сожгли. Я даже привидением  не  могу
быть. Я всего-навсего твой сон.

   Свет становится ярче. Теперь  оба  ясно  видны.  Карл  вылезает  из-под
одеяла и садится на постели.

   Ты, однако, постарел, дружочек.
   Карл. Так ведь сколько лет прошло. Я что, на самом деле сплю?
   Жанна. Ну да. Заснул над своей глупой книжкой.
   Карл. Странно!
   Жанна. А что я мертвая, это тебе не странно?
   Карл. А ты правда мертвая?
   Жанна. Да уж мертвее не бывает. Я теперь один только дух. Без тела.
   Карл. Ишь ты! Скажи пожалуйста! И очень это было больно?
   Жанна. Что?
   Карл. А вот когда тебя сожгли.
   Жанна. Ах, это! Да я уж и не помню. Сначала, кажется, было  больно,  но
потом все спуталось, и дальше я уж была вроде  как  не  в  себе,  пока  не
высвободилась из тела. Ты только не вздумай поэтому совать руки в огонь  -
не надейся, что он не горячий! Ну а как тебе тут жилось все эти годы?
   Карл. Да ничего себе. Ты, может, не знаешь, а ведь я  потом  сам  водил
армии в бой и выигрывал сражения. Сам лазил в ров, по пояс  в  грязи  и  в
крови, и на осадную лестницу под дождем из камней и кипящей смолы. Как ты.
   Жанна. Нет, правда?  Значит,  мне  все-таки  удалось  сделать  из  тебя
человека, Чарли?
   Карл. Я теперь Карл Победоносный. Пришлось быть храбрым, потому что  ты
была храбра. Ну и Агнес меня немножко подбодрила.
   Жанна. Агнес? Это кто такая?
   Карл. Агнес Сорель. Одна женщина, в которую я был влюблен. Я часто вижу
ее во сне. А тебя никогда не видал до этого раза.
   Жанна. Она тоже умерла, как и я?
   Карл. Да, но она была не такая, как ты. Она была очень красива.
   Жанна (весело смеется).  Ха,  ха!  Да,  уж  меня  никто  бы  не  назвал
красавицей. Я была малость грубовата, настоящий солдат. Почти как мужчина.
И жаль, что я не родилась мужчиной - меньше было бы от меня  беспокойства.
А впрочем, нет: душой я всегда стремилась ввысь, и  слава  Господня  сияла
передо мной. Так что, мужчина или женщина, а я бы все  равно  не  оставила
вас в покое, пока вы сидели, увязнув носами в болоте. Но  скажи  мне,  что
произошло с того дня, когда вы, умники, не сумели ничего лучше  придумать,
как превратить меня в горсточку пепла?
   Карл.  Твоя  мать  и  твои  братья  обратились  в  суд  с   требованием
пересмотреть твое дело. И суд постановил, что твои судьи  были  повинны  в
умышленном обмане, лицеприятии, подкупности и злобе.
   Жанна. Ну и неверно. Они судили честно. Дураки, конечно,  были.  Этакие
честные глупцы всегда жгут тех, кто поумнее. Но эти были не хуже других.
   Карл.  Приговор  над  тобой  отменен,  упразднен,  уничтожен,  объявлен
недействительным, не имеющим обязательности и силы.
   Жанна. Да ведь меня сожгли. Что они, могут меня воскресить?
   Карл. Кабы могли, так еще очень бы подумали, раньше чем это сделать. Но
они решили воздвигнуть красивый крест на том месте, где был костер,  чтобы
освятить и увековечить твою память.
   Жанна. Не этот крест освятит мою память, а память обо мне освятит  этот
крест. (Отворачивается от Карла и отходит, забыв о нем.) Я  переживу  этот
крест. Обо мне будут помнить и тогда, когда люди забудут даже,  где  стоял
Руан.
   Карл. Вот оно, твое самомнение! Ты, видно, ни чуточки  не  исправилась.
Могла бы, кажется, хоть спасибо мне сказать за то, что я добился  в  конце
концов справедливости.
   Кошон (появляясь у окна между Карлом и Жанной). Лжец!
   Карл. Благодарю вас.
   Жанна. Ба! Да это Пьер Кошон! Как поживаешь. Пьер? Ну что, сладко  тебе
жилось после того, как ты меня сжег?
   Кошон. Нет. Не сладко. Но я отвергаю приговор людского правосудия.  Это
не правосудие Божье.
   Жанна. Все мечтаешь о правосудии? А ты вспомни, что твое правосудие  со
мной сделало, а? Ну ладно. Расскажи лучше, что  с  тобой-то.  Ты  жив  или
умер?
   Кошон. Умер. И опозорен. Меня преследовали даже за гробом. Мое  мертвое
тело предали анафеме, откопали из могилы и выбросили в сточную канаву.
   Жанна. Твое мертвое  тело  не  чувствовало  ударов  лопаты  и  зловония
канавы, как мое живое тело чувствовало огонь.
   Кошон. Но то, что сделали со  мной,  оскорбляет  правосудие,  разрушает
веру, подрывает основы Церкви. Твердая земля  колеблется,  как  вероломное
море, под ногами у людей и духов, когда невинных убивают во имя  закона  и
когда их обиды пытаются исправить тем, что клевещут на чистых сердцем.
   Жанна. Ну, Пьер, ты уж очень-то не огорчайся. Я надеюсь, что память обо
мне будет людям на пользу. А они бы не запомнили меня так крепко, если  бы
ты меня не сжег.
   Кошон. Но память обо мне будет им во вред. Ибо во мне они всегда  будут
видеть победу зла над добром, лжи над правдой, жестокости над милосердием,
ада над небом. При мысли о тебе в  них  будет  возгораться  мужество,  при
мысли обо мне - гаснуть. И, однако, Бог мне свидетель, - я был справедлив;
я был милосерден, я был верен своим убеждениям, я не мог поступить иначе.
   Карл (сбрасывает с себя одеяло и усаживается на краю  постели,  как  на
троне). Ну да. Уж это известно.  Вы,  праведники,  всегда  больше  всех  и
навредите. А возьмите меня! Я не Карл Добрый, и не Карл Мудрый, и не  Карл
Смелый. Твои поклонники, Жанна, пожалуй, еще назовут меня Карлом Трусливым
за то, что я тогда тебя не вызволил из огня. Но я куда меньше наделал зла,
чем вы все. Вы с вашими возвышенными мыслями только  и  смотрите,  как  бы
перевернуть мир вверх ногами. А я принимаю  мир  как  он  есть.  И  всегда
говорю: если  уж  так  устроено,  значит  так  лучше.  Я-то  от  земли  не
отрываюсь. А позвольте вас спросить, какой король  Франции  больше  принес
пользы своей стране? И кто из них был более порядочным человеком, чем я на
мой скромный лад?
   Жанна. А  ты  теперь  по-настоящему  король  Франции,  Чарли?  Англичан
прогнали?

   Дюнуа появляется из-за занавеса слева от Жанны. В то же мгновение свечи
снова зажигаются и ярко освещают его латы и плащ.

   Дюнуа. Я сдержал слово: англичан прогнали.
   Жанна. Благодарение  Богу!  Теперь  наша  прекрасная  Франция  -  Божья
страна. Расскажи, как ты сражался, Джек.  Ведь  это  ты  вел  в  бой  наши
войска, да? Ты был Господним полководцем до самой смерти?
   Дюнуа. А я и не умер. Мое тело мирно спит на мягкой постели в Шатодене.
Но мой дух явился сюда по твоему зову.
   Жанна. И ты воевал по-моему, Джек, а? Не на старый лад - торгуясь из-за
выкупа, а так, как воевала  Дева:  не  жалея  своей  жизни,  с  отвагой  и
смирением в сердце, без злобы? Не думая ни о чем, кроме того  как  сделать
Францию свободной и нашей? Ты по-моему воевал, Джек? Скажи!
   Дюнуа. Правду сказать,  я  воевал  по-всякому,  лишь  бы  выиграть.  Но
побеждали мы только тогда, когда воевали по-твоему, -  это  верно;  должен
отдать тебе справедливость. Я написал очень красноречивое  письмо  в  твое
оправдание и послал его на этот новый суд. Пожалуй, нехорошо, что я в  тот
раз позволил священникам тебя сжечь. Но мне было некогда,  я  сражался.  И
вообще я считал, что это дело Церкви, а не мое.  Велика  была  бы  польза,
если бы нас обоих сожгли!
   Кошон. Да, валите все на священников!  Но  я,  которого  уже  не  может
коснуться ни хвала, ни порицание, я говорю вам: не священники и не солдаты
спасут мир, а Бог и его святые. Воинствующая Церковь послала  эту  женщину
на костер. Но пока она еще  горела,  багровое  пламя  костра  стало  белым
сиянием Церкви Торжествующей.

   Колокол  отбивает  три  четверти.  Слышно,  как  грубый  мужской  голос
напевает импровизированный мотив.

   Рам-там-трам-пам-пам.
   Кусок сала рам-там-там.
   Святой старец та-ра-рам.
   Хвост по ветру рам-пам-пам.
   О-о, Мэ-э-ри-Анн!

   Английский  солдат,  забулдыга  по  внешности  и  ухваткам,  откидывает
занавес, маршируя выходит на  середину  комнаты  и  останавливается  между
Дюнуа и Жанной.

   Дюнуа. Какой негодный трубадур обучил тебя этой дурацкой песне?
   Солдат. Никакой не трубадур. Мы сами ее сочинили на марше. А мы были не
какие-нибудь знатные господа и не трубадуры. Так что это вам музыка  прямо
из сердца народа.

   Рам-там-трам-пам-пам.
   Кусок сала рам-там-там.
   Святой старец та-ра-рам.
   Хвост по ветру рам-пам-пам.

   Смысла никакого, но шагать помогает.  Тут,  кажется,  кто-то  спрашивал
святого? Я к вашим услугам, леди и джентльмены.
   Жанна. А ты разве святой?
   Солдат. Так точно, миледи. Прямо из ада.
   Дюнуа. Святой, а из ада?
   Солдат. Да, благородный капитан. В отпуск на сутки.  Каждый  год  дают.
Это мне полагается за то, что я раз в жизни сделал доброе дело.
   Кошон.   Несчастный!   За   все   годы   твоей   жизни   ты    совершил
одно-единственное доброе дело?
   Солдат. А я и не старался. Само вышло. Но мне его все-таки засчитали.
   Карл. Что же ты сделал?
   Солдат. Да так, пустяки. Глупость, собственно говоря. Я...
   Жанна (перебивает его, подходя к кровати, где  и  усаживается  рядом  с
Карлом). Он связал две палочки крест-накрест и подал  их  бедной  девушке,
которую хотели сжечь.
   Солдат. Правильно. А вы откуда знаете?
   Жанна. Неважно,  откуда.  Ты  бы  узнал  эту  девушку,  если  бы  опять
встретил?
   Солдат. Ну да, как же! Девушек-то много, и каждая  хочет  чтобы  ты  ее
помнил, как будто она одна на свете. Но эта-то, видать, была первый  сорт,
недаром мне за нее каждый год  дают  отпуск.  Так  что,  пока  не  пробило
полночь, я - святой, к вашим услугам, благородные лорды и прелестные леди.
   Карл. А когда пробьет полночь?
   Солдат. А когда пробьет, тогда марш обратно,  в  то  самое  место,  где
полагается быть таким, как я.
   Жанна (встает). Обратно! Тебе! А ты дал крест этой девушке!
   Солдат (оправдываясь в этом недостойном солдата поступке). Так ведь она
просила. И ее же собирались сжечь. Что, она не имела  права  на  крест?  У
тех-то, что ее жгли, крестов было хоть отбавляй, а кто там был  главный  -
они ли она? Ну я и дал ей. Важное дело, подумаешь!
   Жанна. Чудак! Я же тебя не корю. Но мне больно думать, что  ты  терпишь
муки.
   Солдат (неунывающим тоном). Ну, это что за муки! Я привык к худшему.
   Карл. Что? Худшему, чем ад?
   Солдат. Пятнадцать лет солдатчины на войне с французами. После этого ад
одно удовольствие!

   Жанна  разводит  руками,  очевидно  отчаявшись  в  человечестве,   ищет
прибежища перед иконой богоматери.

   Солдат (продолжает). Мне даже нравится. Вот в отпускной день  поначалу,
правда, бывало скучновато, - вроде как в воскресенье, когда дождик идет. А
теперь ничего, привык. И начальство не обижает. Сами говорят:  бери,  мол,
выходных дней сколько хочешь и когда захочешь.
   Карл. А каково там, в аду?
   Солдат. Да не так уж плохо, сэр. Весело. Вроде как ты всегда выпивши, а
тратиться на выпивку не надо. Ни хлопот, ни расходов. И компания знатная -
императоры, да папы, да короли, да еще разные на ту же стать. Они меня все
шпыняют за то, что я дал крест той девчонке. Ну да и я в долгу не остаюсь.
Прямо им говорю: "Кабы не было у нее больше прав на этот крест, чем у вас,
так она была бы сейчас там же, где и вы".  Ну,  тут  уж  им  крыть  нечем!
Скрежещут на меня зубами на адский  манер,  а  я  только  смеюсь  -  и  до
свиданья! Ухожу себе, распевая нашу старую песенку. Рам-там-трам-па... Эй!
Кто там стучит?

   Все прислушиваются. Слышен тихий, настойчивый стук в дверь.

   Карл. Войдите!

   Дверь отворяется. Входит старик  священник,  седовласый,  согбенный,  с
чуть-чуть безумной,  но  доброй  улыбкой  на  губах.  Торопливыми  мелкими
шажками идет к Жанне.

   Вновь пришедший. Простите меня, благородные господа и дамы. Не хочу вам
мешать.  Я  всего  только  скромный   английский   священник,   совершенно
безобидный старик. Когда-то  я  был  капелланом  его  высокопреосвященства
кардинала  Винчестерского.   Джон   де   Стогэмбер,   к   вашим   услугам.
(Вопросительно смотрит на остальных.) Вы что-то сказали? Я,  к  сожалению,
немножко туг на ухо. И немножко... как бы сказать?.. ну, не в  своем  уме,
что ли. Но мой  приход  очень  маленький  -  глухая  деревушка,  горсточка
простых людей... Я справляюсь, ничего, справляюсь. И  мои  прихожане  меня
очень любят. А мне удается иногда кое-что для них сделать. У меня,  видите
ли, есть знатная родня, и они мне не отказывают, если я попрошу.
   Жанна. Джон! Бедный старик! Как ты дошел до такого жалкого состояния?
   Де Стогэмбер.  Я  всегда  говорю  своим  прихожанам:  надо  быть  очень
осторожным. Я им говорю:  "Если  вы  своими  глазами  увидите  то,  о  чем
думаете, вы совсем иначе станете об этом думать. И это будет жестокий удар
для вас. Ах, какой жестокий!" А они мне отвечают: "Да, да, отец  Джон,  мы
все знаем, что вы добрый человек, мухи не обидите". И это для меня большое
утешение... потому что, уверяю вас, я совсем не жесток по природе.
   Солдат. А кто говорит, что ты жесток?
   Де Стогэмбер. А все потому, что не знал,  как  жестокость  выглядит  на
деле... не видал своими глазами. В этом весь секрет: надо  увидеть  своими
глазами! А тогда уже приходит раскаяние и искупление.
   Кошон. Разве крестных мук нашего господа Иисуса Христа  для  тебя  было
недостаточно?
   Де Стогэмбер. О нет, нет! Это совсем не то. Я видел их на картинках,  я
читал о них в книгах; и все это очень волновало меня, - то  есть  так  мне
казалось. Но это меня ничему не научило. И не Господь искупил меня, а одна
молодая девушка, которую сожгли на костре. Я сам видел, как  она  умирала.
Это было ужасно! Ужасно!.. Но это спасло меня. С тех  пор  я  стал  другим
человеком. Вот только голова у меня бывает иногда не совсем в порядке.
   Кошон. Значит, в каждом столетии новый Христос должен умирать в  муках,
чтобы спасти тех, у кого нет воображения?
   Жанна. Ну, если я спасла от его жестокости всех тех, с кем  он  был  бы
жесток, если бы не был жесток со мной, так, пожалуй, я умерла не напрасно.
   Де Стогэмбер. Вы? О нет, это были не вы! Я уже плохо  вижу  и  не  могу
разглядеть ваше лицо, но это были не вы, нет, нет! Ту девушку сожгли. Один
пепел остался. Она мертва, мертва...
   Палач (выходит из-за полога у изголовья кровати, справа от Карла).  Она
живее, чем ты, старик. Ее сердце не сгорело  в  огне;  оно  и  в  воде  не
утонуло. Я был мастером в своем ремесле - искуснее, чем  палач  парижский,
чем палач тулузский. Но я не мог убить Деву. Она жива. Она повсюду.
   Уорик (появляется из-за полога с другой  стороны  и  подходит  к  Жанне
слева). Сударыня, примите  мои  искренние  поздравления  по  поводу  вашей
реабилитации. Боюсь, что должен извиниться перед вами.
   Жанна. Ну что вы. Не стоит того.
   Уорик (любезно). Ваше сожжение было  чисто  политической  мерой.  Лично
против вас я решительно ничего не имел. Поверьте мне.
   Жанна. Я не держу на вас зла, милорд.
   Уорик. Очень мило с вашей стороны,  что  вы  так  к  этому  относитесь.
Признак истинной благовоспитанности. Но я  все-таки  должен  принести  вам
свои глубочайшие  извинения.  Дело,  видите  ли,  в  том,  что  эта  самая
политическая необходимость порой оказывается  политической  ошибкой;  и  с
вами у нас как раз вышел ужасный  просчет  -  ибо  ваш  дух  победил  нас,
несмотря на все наши костры. Благодаря вам я войду в историю, хотя наши  с
вами взаимоотношения носили и не совсем дружественный характер.
   Жанна. Да, пожалуй, что и не совсем, комик вы этакий!
   Уорик. Тем не менее, если вас  сопричислят  к  лику  святых,  вы  своим
венцом будете обязаны мне, так же как этот  удачливый  монарх  обязан  вам
своей короной.
   Жанна (отворачиваясь от него). Ничем я и  никому  не  обязана.  Я  всем
обязана духу Божию, который жил во мне. Ну, а насчет святости -  куда  уж!
Что сказали бы  святая  Екатерина  и  святая  Маргарита,  если  бы  этакую
деревенскую простушку да посадили рядом с ними!

   Внезапно в углу, справа  от  присутствующих,  появляется  клерикального
вида господин в черном сюртуке, брюках и цилиндре - по моде 1920 года. Все
смотрят на него, потом разражаются неудержимым смехом.

   Господин. Почему такое веселье, господа?
   Уорик. Поздравляю вас! Вы  изобрели  поразительно  смешной  маскарадный
костюм.
   Господин. Не понимаю. Это вы все  в  маскарадных  костюмах,  а  я  одет
прилично.
   Дюнуа. Э, дорогой мой, ведь всякое  платье  в  конце  концов  маскарад,
кроме только собственной нашей кожи.
   Господин. Простите. Я прибыл сюда по важному делу  и  не  могу  тратить
время на легкомысленные разговоры.  (Достает  бумагу  и  принимает  сухой,
официальный вид.) Я прислан объявить вам,  что  дело  Жанны  д'Арк,  ранее
известной под именем Девы, поступившее на расследование в особую комиссию,
созванную епископом Орлеанским...
   Жанна (перебивает). А! Меня, значит, еще помнят в Орлеане!
   Господин (строго, выражая голосом свое негодование по поводу того,  что
его  прерывают)  ...епископом  Орлеанским,  ныне  закончено;   ходатайство
вышеупомянутой Жанны д'Арк и ее канонизации и причислении к лику святых...
   Жанна. Да я никогда не подавала такого ходатайства!
   Господин (как  выше)  ...подробно  рассмотрено,  согласно  каноническим
правилам, и помянутая Жанна признана достойной вступить в ряды блаженных и
преподобных...
   Жанна (фыркает). Это я-то преподобная?!
   Господин. ...вследствие чего Церковь постановляет:  считать,  что  оная
Жанна  была  одарена  особыми  героическими   добродетелями   и   получала
откровения непосредственно от  Бога,  по  каковой  причине  вышеупомянутая
блаженная  и  преподобная  Жанна  приобщается  отныне   к   сонму   Церкви
Торжествующей под именем Святой Иоанны.
   Жанна (в упоении). Святая Иоанна!
   Господин. Ежегодно тридцатого  мая,  в  годовщину  мученической  смерти
вышеупомянутой  блаженной  и  благословенной  дочери  Господней,  во  всех
католических церквах от сего дня и до скончания веков  будет  отправляться
особая служба в ее память. Дозволяется и  признается  законным  воздвигать
особые часовни в ее память и  помещать  ее  изображение  в  алтарях  таких
храмов. И признается законным и похвальным для верующих преклонять  колена
перед  ее  изображением,  возносить  к  ней  молитвы  и   просить   ее   о
заступничестве перед престолом Всевышнего.
   Жанна. Нет, нет! Не они, а святая должна преклонить колена! (Падает  на
колени, с тем же выражением экстаза на лице.)
   Господин (складывает бумагу и, отступив, становится рядом  с  палачом).
Составлено и  подписано  в  базилике  Ватикана  шестнадцатого  мая  тысяча
девятьсот двадцатого года.
   Дюнуа (поднимает Жанну). Полчаса потребовалось, чтобы сжечь тебя, милая
моя святая, - и четыре столетия, чтобы понять, кто ты была на самом деле!
   Де  Стогэмбер.  Сэр,  я  когда-то  состоял   капелланом   у   кардинала
Винчестерского.  Французы  его  всегда   почему-то   называли   кардиналом
Английским. Очень было бы приятно и мне и моему господину, если бы у  нас,
в Ви