ожет  быть?..  Да,  да,  не
может  быть,  чтобы нельзя было вернуться к той жизни,  которой он уже
жил столько лет вместе с другими - вместе со студентами, с инженерами,
с женой, с дочкой... Жена и дочка!..
 Он остановился,  прислонившись  плечом  к   стене   дома,   чтобы
удержаться на ногах. Он не замечал ни прохожих, ни того, что сам стоит
на холоде с шапкой в руках,  словно  больной  или  совсем  пьяный.  Он
ничего не чувствовал,  кроме великого смятения,  охватившего его мозг,
все его существо.  Казалось, в этом смятении мечется уже весь мир. И в
центре   страшной  путаницы,  которую  уже  никто  никогда  не  сможет
распутать, - он, Серафим Яркин...
 Как прийти  домой?..  Можно ли вообще идти домой?  Ведь там жена,
там дочка.  Они ничего не знают. И если он сейчас вместо дома пойдет в
институт,  то ведь они все равно узнают!..  Так как же быть?..  Что же
делать?..
 Он поднял   голову   и   огляделся.  Сознание  смутно  восприняло
окружающее,  и то  всего  на  какой-то  миг.  Потом  все  снова  стало
нереальным, страшным, завертелось вокруг одного и того же: как быть?..
 Яркин уже взялся  было  за  ручку  парадной  двери,  когда  перед
подъездом остановился автомобиль.  Выскочивший из него человек подошел
и сказал негромко:
 - Просим вас последовать за нами... Только не надо шума... Это не
поможет.
 Яркин посмотрел в глаза человеку.  Взгляд их был таким холодным и
пристальным,  что Яркин не выдержал и  опустил  ресницы.  Несмотря  на
непокрытую   голову,  ему  стало  жарко.  Так  жарко,  что  захотелось
распахнуть пальто.  Но так же мгновенно вдруг показалось, что все тело
леденеет.  Ноги стали ватными, и руки повисли безвольно, как плети. Он
хотел сказать,  что нужно подняться наверх, в квартиру, взять кое-что,
но  язык  перестал его слушаться.  От этого стало еще страшней.  Ноги,
руки, язык - все теперь ушло из-под его воли. А человек взял Яркина за
локоть  и  подвел  к  машине.  Он оказался между двумя незнакомыми ему
людьми.  Машина тронулась.  Яркину не пришло в голову проследить, куда
они едут,  да и не было нужно:  он хорошо понимал,  что случилось, кто
эти люди и куда они его везут.  Это был тот самый  конец,  который  за
него  решал все,  что будет дальше.  Теперь уже ему не придется ломать
себе  голову  над  будущим:  как  быть,  какие  усилия  нужны,   чтобы
отказаться  от  продолжения  пути,  на  который  он  скатился,  и  как
вернуться к прежней жизни? Все решалось само собой. Это был итог.
 В первый  момент  Яркину стало так страшно,  что он почти потерял
сознание.  Но такое состояние было недолгим.  Один  из  его  спутников
опустил стекло,  и от пахнувшего в лицо морозного воздуха Яркин пришел
в себя. Невидящими глазами он посмотрел на своих спутников. Они сидели
молча и безразлично.  И мало-помалу страх прошел. Напротив того, Яркин
начинал  чувствовать,  как  приятное  успокоение  охватывает  все  его
существо,  проникает в сознание, в каждую клетку тела. Ему стало почти
хорошо,  захотелось спать.  И если бы не дувший в лицо холодный ветер,
он, вероятно, заснул бы.
 Один из спутников поднял стекло,  отделявшее пассажирскую  кабину
от  кабины шофера,  второй поднял боковое стекло.  Стало тепло и даже,
пожалуй, уютно. Яркину захотелось ехать как можно дольше, ехать и ни о
чем  не думать.  Он поглубже уселся на диване.  Он был доволен,  что в
машине так тесно.  От этого становилось еще теплей.  Он в  первый  раз
поглядел в окно.  За стеклом мелькали редкие строения: они были уже за
городом. Яркин не удивился - ему было все равно.
 Так проехали  еще  некоторое время.  Потом машина замедлила ход и
остановилась.  Вокруг было пусто.  Редкие  деревья  стояли  у  обочины
шоссе. За ними смутно проглядывались сугробы снега. Отворили дверцу, и
один из спутников сошел. Другой слегка подтолкнул Яркина.
 - Выходите, - сказал он.
 Яркин испуганно поглядел на него и поспешно  отодвинулся,  но  не
вышел.  Ему стало страшно.  В один миг в памяти промелькнуло все,  что
доводилось читать.  Так фашисты и бандиты за рубежом  расправляются  с
теми,  кого  хотят  заставить  молчать:  уединенное  место за городом,
несколько шагов от дороги, выстрел в затылок...
 Нет, нет, он не согласен, он не пойдет!..
 Яркин забился в угол машины и вытянул руки,  защищаясь от соседа.
Но тот и не думал на него нападать.
 - Что за идиот! - произнес он, засмеявшись. - Чего вы боитесь? Вы
же с друзьями! С единственными друзьями, желающими вам помочь.
 Но Яркин все плотнее прижимался к стенке сиденья.
 В отворенную   дверцу  просунулась  голова  вышедшего  пассажира.
Второй сказал ему что-то на языке,  которого  Яркин  не  понимал.  Тот
засмеялся и сказал:
 - Не надо валять дураков. Это есть ваш последний шанс. Если вы не
станете это понимать - кончено, абсолютно все кончено для вас...
 То, что он так дурно говорил по-русски,  почему-то  подействовало
на  Яркина  успокаивающе.  Он  опустил  руки  и  расслабил мускулы.  В
сознание  проник  еще  смутный,  но  все  же  успокоительный  проблеск
надежды.  Яркин  пытался  вглядеться  в  лица  спутников.  Темнота  не
позволяла рассмотреть их, однако по общему облику Яркин понял, что оба
-   иностранцы.   Платье,  шапки  -  все  было  немножко  непривычное.
Восприятие окружающего было так вяло,  мысли двигались  так  медленно,
что  Яркин не пришел еще ни к какому выводу,  когда оба спутника почти
одновременно повторили:
 - Давайте... время есть деньги... Мы тоже рискуем из-за вас.
 Яркин нерешительно подвинулся было к дверце, но почувствовал, что
тело его отяжелело и ноги совершенно перестали слушаться.
 - Я не могу... не могу... - растерянно пробормотал он.
 По-видимому, не столько его слова,  сколько тон убедили спутников
в том,  что он действительно не способен вылезти. Они снова заговорили
на своем языке.
 Один из спутников обошел машину и отдал  приказание  шоферу.  Тот
без  вопросов  вылез  со  своего  места,  а  пассажир сам сел за руль.
Автомобиль  медленно  покатился  по  дороге.  Стекло  между   кабинами
опустили.
 - Мы очень интересовались вашей жизнью,  - сказал Яркину тот, что
сидел рядом с ним.  Он говорил по-русски чисто,  отчетливо выговаривая
слова.  - Мы интересуемся жизнью людей,  которые не совсем в  ладах  с
советской властью.
 Яркин мотнул головой.
 - У меня нет... никаких несогласий... - пробормотал он.
 - Это вам только кажется,  - усмехнулся  собеседник.  -  Если  вы
хорошенько подумаете,  то поймете: вам с советской властью не по пути.
Ей вы тоже не ко двору...  Это правильное русское определение:  не  ко
двору.  Такие, как вы, - лишние люди тут. Такой здесь неудобный строй.
Не дают инициативы.  Каждый должен жить по расписанию.  Это неудобно и
неправильно  для смелых натур,  как ваша.  Но мы вас понимаем и готовы
вам помочь.  Как человеку и как инженеру.  Если вы согласитесь принять
нашу дружбу...
 По мере того как он говорил,  сознание Яркина прояснялось. Он уже
не сомневался в том,  кто такие эти люди. Он понимал и то, зачем они с
ним,  понимал,  почему они говорят именно с  ним.  Он  был  достаточно
сообразителен для того, чтобы понять и то, что будет дальше.
 И действительно, после нескольких общих фраз незнакомец перешел к
делу.  У  Яркина будут деньги.  Больше денег,  чем те,  что он с таким
риском добывал в сообществе с Паршиным.  Для этого ему придется только
оказать  его  новым  друзьям  услугу.  Она будет проста и не связана с
каким бы то ни было риском:  простая карандашная  копия  проекта,  над
которым работает группа Яркина в авиационном институте, - вот и все.
 Яркин молчал.  Он даже не слушал соседа.  Он думал  о  своем.  На
смену  страху  и  растерянности  приходило отвращение к этим людям,  к
тому,  что они сказали,  к тому,  что он слушал их,  к самому себе. Не
было и тени удивления тем,  что они обратились именно к нему,  - так и
должно было быть.  Необычайная ясность, какой он давно уже не ощущал в
голове,   помогала   понять:  степень  его  падения  такова,  что  все
происходящее закономерно,  настолько логично,  что  он  сам  может  по
пунктам расписать все,  что будет дальше.  Сейчас ему скажут, что если
он согласится  на  их  предложение,  то  они  его  навсегда  обеспечат
деньгами  и  больше  никогда,  решительно никогда к нему не обратятся.
Передача секретного проекта будет единственной услугой,  которую он им
должен  оказать.  И  так  же  хорошо он знает,  что как только он даст
согласие на их предложение,  как  только  передаст  им  первый  клочок
проекта,  он  станет  их рабом навсегда.  За просьбой об "единственной
услуге" последует требование, категорическое требование второй услуги,
за  второй третьей.  И так до тех пор,  пока у него не хватит мужества
пойти к властям и заявить о своем предательстве  или  власти  сами  не
откроют его преступления... Ну, а если он сейчас скажет этим двум, что
несогласен?..  Но  и  в  этом  случае  все  ясно:  они  пригрозят  ему
разоблачением.  Его  биография  -  клад  для шантажистов.  Ведь Паршин
шантажировал,  когда за Яркиным была совсем пустяковая вина, проступок
почти формального характера.  А уж теперь-то, когда у народа накопился
к нему длинный счет,  его еще легче взять на испуг. Тогда из человека,
скрывшего  кое-что  темное  в прошлом,  он стал грабителем.  Теперь из
грабителя его хотят сделать  шпионом.  Путь  вполне  последовательный.
Логика жизни - ничего больше.  Так стоит ли сопротивляться?..  Чего он
достигнет, пытаясь убедить этих людей в том, что никогда не был врагом
советского народа и не хочет им становиться? Стоит ли говорить им, что
они такие же враги его самого, как и его народа?.. Пожалуй, не стоит -
пустой разговор...
 Так что же?..
 Он не  заметил,  что в кабине давно уже царит тишина.  Автомобиль
стоял.  Спутники Яркина молчали.  Косой отблеск мутного света  месяца,
отброшенного настом, проникал в машину. Яркин посмотрел в лицо соседу.
Выражение  незнакомца  было  настороженным.  Он  нервно   мял   губами
сигарету. Яркин втянул носом аромат табака и на минуту закрыл глаза.
 - Ну...  вот что...  - проговорил он медленно,  обдумывая  каждое
слово. - Я не стану с вами торговаться, не в этом дело...
 Он, прищурившись,  поглядел на  соседа.  Тот  ответил  молчаливым
кивком головы.
 - То,  о чем вы просите,  не такой уж большой труд.  Но...  -  он
помолчал, подыскивая как можно более убедительные слова, - у меня тоже
есть условие,  без которого дело не может состояться, чем бы вы мне ни
угрожали.
 Он выжидающе  смолк.  После  некоторой  паузы  человек,  сидевший
впереди, полуобернувшись к Яркину, спросил:
 - Мы  хотели  бы  слушать  условие...  Всякая   бывает   условия:
исполнительная и нет исполнительная...
 Яркин опустил взгляд.  Он боялся,  что тот, впереди, уловит в его
глазах нечто, чего ему видеть не нужно.
 - Не знаю,  как вам покажется,  но для меня оно обязательно,  это
условие... Я должен знать, кто дал вам информацию обо мне.
 - Глупое условие! - проговорил его сосед.
 А тот,  что сидел на месте шофера,  по-видимому, не понял Яркина,
потому что второй принялся ему быстро объяснять по-своему.  Потом  они
помолчали.  Подумали.  И снова заговорили, опять быстро, глотая слова.
Яркин не мог ничего понять.  Однако он  готов  был  отдать  голову  на
отсечение,  что  среди  этого потока чужих слов было одно,  которое он
отлично узнал, - "Ивашкин"! Тот, за рулем, повторил его два раза.
 В конце концов, сосед Яркина решительно отрезал:
 - Ноу.  - И,  подумав, еще что-то прибавил. А Яркину он сказал: -
Вы ошибаетесь,  условия ставите не вы, а мы. И то, что вы сказали, нам
не подходит.
 - Тогда и мне не подходит то, что сказали вы, - ответил Яркин.
 - Ну...  ваше право.  Мы не насильственники,  - усмехнулся тот, с
переднего сиденья. - Все произойдет само собой.
 Но сосед перебил его:
 - Не думаю,  чтобы господин Яркин был врагом самому себе.  Кто не
предпочтет такого простого дела, какое мы предлагаем, - дела без риска
и с прекрасным вознаграждением,  - тому,  чтобы завтра же очутиться за
решеткой?.. Это же глупо!
 - Это  есть  глупо,  -  повторил передний.  - Нельзя ощущаться за
решеткой из-за простой любопытство.
 - Подумайте,  господин Яркин,  - сказал сосед. - Ведь мой коллега
прав...  выбора у вас нет.  Если вы с нами - все в порядке. Если нет -
решетка.  А  что  будет,  если  вы  узнаете источник нашей информации?
Действительно,  простое любопытство.  - Он рассмеялся.  - Это  к  лицу
женщине, а не вам.
 Яркин думал.  Действительно,  стоит ли добиваться того, чтобы они
повторили  ему по-русски то,  что он уже слышал?  "Ивашкин".  На любом
языке это звучит так же.
 - Что ж,  господа,  - проговорил он, поднимая голову. - Хорошо. -
И,  нахмурившись,  решительно добавил:  - Только имейте в виду: завтра
вечером  наш  проект  уходит  из  института.  Он  закончен.  У  меня в
распоряжении один день,  чтобы  списать  все,  что  нужно,  и  сделать
несколько калек.
 - Это нас устраивает,  - обрадовался сосед.  - Послезавтра вы нам
все и передадите.
 - Нет!  - отрезал Яркин.  - Я не могу держать это у  себя  целые,
сутки. Завтра же вечером вы должны освободить меня от бумаг.
 Опять они заговорили между собой. Говорили долго. Даже поспорили.
Яркин   терпеливо  ждал,  пытаясь  еще  раз  уловить  в  их  разговоре
какое-нибудь  знакомое  слово.  В  голову  пришла   глупая   и   такая
несвоевременная   мысль:  грош  цена  полученной  им  когда-то  оценке
"отлично" по иностранным языкам.  А как  бы  кстати  эти  знания  были
сейчас!  Правда, случай не имеет отношения к "технической литературе",
но,  пожалуй,  он  не  менее   важен,   чем   описание   какого-нибудь
иностранного  самолета  или  станка.  Быть может,  советскому инженеру
полезно иногда разбираться в разговоре зарубежных специалистов?..  Как
хотелось   бы   Яркину  сейчас  понять,  о  чем  спорят  вот  эти  его
"коллеги"...  Однако он тут же внутренне усмехнулся:  нашел время  для
самокритики!
 Спутники закончили   свой   разговор.   Яркин   получил    точные
инструкции.  Место свидания, способ встречи и передачи бумаг - все это
надо было запомнить, не записывая. А предосторожностей было много. Эти
люди должны были обеспечить безопасность от наблюдения и предусмотреть
возможность бегства в случае провала.  Оказывается,  в своем  коротком
разговоре  спутники  Яркина  успели  все это обсудить во всех деталях.
Яркин мысленно отметил,  что они хорошо знают Москву,  ее  переулки  и
проходные  дворы,  и  держат в памяти топографию окрестностей столицы.
Стараясь не запинаться,  полуприкрыв глаза, как делывал на, экзаменах,
он повторил инструкцию. Сидевший впереди удовлетворенно кивал головой.
Когда все было закончено,  он повернулся,  и они  поехали  обратно,  к
месту, где их ждал шофер.
 Через полчаса Яркина выпустили в  переулке  неподалеку  от  дома.
Поспешно взбежав по лестнице,  он прислушался у двери, не вернулись ли
жена с дочерью,  хотя знал,  что до конца спектакля еще далеко. Он был
совершенно спокоен,  вполне владел собой,  и потому ключ,  который был
немного изогнут и  трудно  отмыкал  замок,  плавно  вошел  в  узенькую
прорезь.
 Войдя в прихожую,  он не стал зажигать  свет  -  почему-то  вдруг
показалось,  что на это нет времени.  И на то,  чтобы повесить пальто,
тоже времени недостало,  он кинул его  на  стул.  Не  попал.  Пришлось
поднимать  с  пола и умащивать на стуле,  где оно не хотело держаться.
Времени на это ушло еще больше.  Уже  раздраженный,  он  стал  снимать
калоши.  Только нагнувшись и пощупав рукой,  понял,  что правой калоши
вовсе нет - потерял,  сам не заметил где.  Это окончательно рассердило
его - так,  будто теперь могло иметь значение, есть калоша или нет ее.
Вбежав в  свой  крошечный  кабинетик,  он  торопливо  боком  присел  к
рабочему  столу,  заваленному  кальками  и  тугими,  гулкими  рулонами
ватмана.  Вечное перо,  долгое время пролежавшее  открытым  на  столе,
сначала только царапало бумагу,  потом повело сухую прерывистую линию.
И это тоже раздражало.  Время от времени  он  взглядывал  на  часы,  -
стрелки  отмечали  для него действия и антракты в театре.  Сегодня его
дочь в первый раз смотрела  спектакль  для  взрослых!  Но  сейчас  это
занимало его только с точки зрения времени.
 Письмо было недлинным,  но Яркин спешил:  до прихода жены и дочки
нужно было сделать еще очень много...  И такого важного,  какого он не
делал еще никогда...
 Яркин торопился.

 На предмет снисхождения

 В сопровождении двух агентов Грачик подъехал к дому Яркина. Улица
была окраинная,  темная,  но большой дом сверкал огнями многочисленных
окон.  Возле подъезда стояла карета скорой помощи.  При виде ее что-то
кольнуло Грачика.  Приказав  одному  агенту  оставаться  внизу,  он  с
другим, прыгая через две ступеньки побежал вверх по лестнице. Скоро он
увидел,  что предчувствие его не обмануло:  дверь  яркинской  квартиры
отворил человек в белом халате.
 - Яркин? - коротко спросил Грачик,
 - Отравление газом, - ответил врач.
 - Жив?
 Врач в сомнении покачал головой:
 - Пожалуй, не откачаем.

 Когда через час Грачик вошел в кабинет Кручинина,  чтобы доложить
о  самоубийстве  Яркина,  первый  допрос Паршина был закончен.  На его
месте,  напротив Кручинина, теперь сидел маленький, коренастый человек
с  всклокоченной  бородой.  Она  казалась  особенно  неопрятной  из-за
пронизывавшей ее обильной седины. Глаза у человека были мутные, словно
с перепоя. Исподлобья глядя на Кручинина, он монотонно повторял:
 - Ничего не знаю... знать ничего не знаю...
 - Последний  из  троицы,  -  сказал Кручинин,  указывая на своего
визави, - слесарь Ивашкин... То есть, я котел сказать, грабитель, а не
слесарь.
 - Знать ничего не знаю, - уныло повторил Ивашкин и почесал бороду
с таким звуком, словно скреб ржавое железо.
 - Ну что ж,  вы не знаете - так мы знаем,  -  сказал  Кручинин  и
обернулся к Грачику. - Прикажите привести Паршина.
 При этих словах Ивашкин тоже поглядел на Грачика.  Он решил,  что
его просто пугают.  Но,  когда в дверях действительно появился Паршин,
одного его взгляда на Ивашкина было достаточно,  чтобы слесарь  понял:
да, это конец.
 Он только укоризненно  покачал  головой  и  сказал,  обращаясь  к
Паршину:
 - Эх, Иван Петров...
 А Паршин,  не  поднимая  опущенной  головы  и  не  глядя на него,
медленно проговорил:
 - Ладно...  Все так и должно было быть... Не время таким, как мы.
Говори все как на духу... - И криво улыбнулся. - Для истории...
 - Д-а-а...  - протянул Ивашкин.  - Действительно,  история... А я
жить хочу... Жить!
 - Коли  жить,  так и надо было жить,  как люди живут.  А разве мы
люди?  -все так же спокойно ответил Паршин  Он  не  громко,  но  четко
выговаривал каждое слово:  - Повинись.  Легче будет... - Он вздохнул и
поднял голову. - Мне легко...
 - Ну  нет,  брат,  я жить хочу!  - повторил Ивашкин,  обернулся к
Кручинину и решительно заявил:  - Ладно, пишите. Все как на духу... На
предмет снисхождения...