,
чем пахнет прошлое.
 - Пылью, - попробовал было пошутить Грачик.
 - Иногда еще слезами и  кровью,  -  поправил  его  Кручинин  и  с
присущей ему иронической ухмылкой добавил: - Белоручкам хорошая школа.
 Грачик давно ушел, а Кручинин все смотрел на затворившуюся за ним
дверь  и  думал  о том,  что,  кажется,  ему посчастливилось встретить
молодого человека,  которого он сможет от чистого  сердца  назвать  не
только  своим  помощником и преемником на работе,  но и близким личным
другом.  С каждым днем Грачик нравился ему  все  больше,  и,  кажется,
скоро  Кручинин  готов будет простить ему даже склонность к некоторому
франтовству,  раздражавшему в начале знакомства...  При мысли об  этом
добрая  улыбка сузила голубые глаза Кручинина,  на миг осветила лицо и
по губам скользнула вниз, в мягкую белокурую бородку.

 Четыре карты

 Дело двигалось не так быстро,  как хотелось Кручинину.  Оказалось
недостаточным  поднять  архивы  советского  розыска  и дореволюционной
сыскной  полиции.   Подавляющее   большинство   "медвежатников"   было
выловлено,  и дела их перешли в суды,  а из судов в Наркомвнудел. Одни
"медвежатники" сидели в тюрьмах,  другие в лагерях, третьи отбыли свои
сроки  и  растворились  в  многомиллионной массе населения,  четвертые
умерли своей смертью,  пятые бежали из тюрем или лагерей.  И, наконец,
шестые,  кто  был  судим  еще до советской власти,  представляли собою
наиболее трудный разряд "непроявленных".  Это могли быть единицы,  но,
судя по последнему делу, они все-таки были.
 Большинство фигур  в  каждой   из   категорий   жили,   совершали
преступления,  попадались,  судились  и  отбывали сроки под различными
именами.  У некоторых бывало по пять,  а то  и  по  десять  фамилий  и
кличек.  Нужно  было  самым  тщательным  образом  установить тождество
пойманных и осужденных нарушителей с сидящими, с бежавшими, с умершими
и с пропавшими без вести. Это была кропотливая, чрезвычайно трудоемкая
работа.  Она требовала не только знания "в лицо" всех  носителей  этих
имен и кличек, не только идентификации по всем возможным признакам, но
и непрерывных сношений с органами розыска всего Советского Союза.
 Пока шла  эта работа,  Кручинин занялся изучением личного состава
ограбленных  институтов.  Это  тоже  требовало   огромного   труда   и
осторожности.  Кручинин  не  хотел  выдать  кому  бы  то  ни  было  из
непосвященных,  что идут поиски.  Ни один человек из нескольких  сотен
сотрудников  институтов  и многих сотен студентов не должен был знать,
что Кручинину нужны образцы их почерков для сравнения  с  адресами  на
возвращенных конвертах.
 Никто не должен был знать, что Кручинину нужны дактилоскопические
отпечатки для сличения со следами пальцев,  оставленными клеем и потом
на конвертах. Следы эти не были видимы простым глазом, но их без труда
обнаружили эксперты.
 От ясного представления масштабов этой  работы  могли  опуститься
руки, но... Кручинин знал, что они не должны опускаться ни, у него, ни
у его сотрудников.  Работа должна была быть проделана во что бы то  ни
стало.  Последний "медвежатник", кто бы он ни был - осколок ли прежних
времен или новый выученик какого-нибудь ушедшего  на  покой  зубра,  -
должен быть выловлен и изолирован.
 Со всех концов Союза,  из городов,  где работали большие аппараты
Уголовного  розыска,  из  городков  и  районов,  где  весь  розыск был
представлен одним уполномоченным, из сельских местностей, где вовсе не
было   уполномоченных   и  их  функции  лежали  на  одиноком  сельском
милиционере,  - отовсюду  текли  сведения  о  наличии  или  отсутствии
зарегистрированных    уголовников   подходящей   квалификации.   Места
заключения - тюрьмы,  лагеря,  дома предварительного заключения, - все
сообщали о содержащихся в них субъектах,  хотя бы отдаленно подходящих
к установочным данным Кручинина.
 Почтовые штемпеля  от  Владивостока  до  Минска и от Мурманска до
Батуми пестрели на приходивших пакетах. В большинстве своем пакеты эти
приносили  краткое  сообщение  о  том,  что  подходящих  личностей  не
обнаружено. На весь Советский Союз оказались зарегистрированными всего
девяносто   два  субъекта,  причастных  когда-то  к  делам  по  взлому
несгораемых  шкафов.  Но  и  тут  нужна  была  существенная  поправка:
регистрация  была  значительно  растянута  -  начало  ее  относилось к
дореволюционным временам.
 - Н-да, - бормотал Кручинин, просматривая очередное сообщение.

 На девяносто  выявленных фигур приходилось около семисот фамилий.
Даже при уверенности, что все сведения точны, нелегко было разобраться
в  такой  коллекции.  У  этого  собрания  был один существенный изъян:
больше половины людей пребывало теперь в неизвестности,  о многих даже
нельзя было сказать, живы они или нет.
 - Изъян,  конечно,  немаловажный,  - поглаживая бороду,  произнес
Фадеич,  - однако же, - он с почтительной осторожностью придвинул свой
стул к столу Кручинина, - поглядим.
 Чем больше трудностей вставало на пути расследования,  тем больше
это дело захватывало Грачика.  От прежнего  внутреннего  сопротивления
необходимости заниматься "раскопками" давно ничего не осталось.  Он со
вниманием и интересом следил за работой Кручинина и привлеченного им в
помощь Фадеича.
 Старик принялся перебирать карточки.  Одни из них  он  откладывал
влево,  другие - вправо,  третьи клал перед собой.  Он занимался своим
делом  молча,  сосредоточенно.  Времени  от   времени   он   поправлял
съезжавшие  на  кончик  носа очки,  завертывал очередную самокрутку из
невыносимо крепкого табака.  Этот табак ему присылали откуда-то с  юга
бывшие правонарушители,  и он гордился тем,  что курит не такой табак,
как прочие, а взращенный руками тех, кого когда-то он "вылавливал".
 Надо сказать,  что  эта  своеобразная  связь  старика  со  своими
бывшими "подопечными" была его характерной черточкой. Он любил следить
за  судьбой своих отбывших срок "питомцев" и,  бывало,  даже помогал в
трудоустройстве тем, кому приходилось нелегко.
 Кручинин, ни о чем не спрашивая Фадеича, наблюдал за его работой.
Он старался по именам,  оказывающимся в той или иной  стопке,  угадать
его замысел.
 - Ну вот,  Нил Платонович,  - сказал наконец Фадеич.  -  Половина
дела, глядишь, и сделана.
 По молчаливому знаку Кручинина Грачик  пересмотрел  карточки,  но
все же характер каждой из трех стопок оставался ему неясен.
 - В левой - начисто ненужные, - сказал наконец старик.
 - Это почему же? - поинтересовался Грачик.
 - Вам еще не ясно? - спросил Кручинин Грачика. - Ведь мы уверены,
что институтские шкафы взломаны одним человеком.  Вся подготовительная
работа - прорезывание стены и прочее - также сделана одним  человеком.
Вторых следов ни на одном месте преступления не обнаружено. Так?
 - Так, - согласился Грачик.
 - Следственно,  - не скрывая торжества,  подхватил Фадеич,  - сей
муж не мог быть хлипеньким?
 - Да, наверно, сила у него была медвежья, - согласился Грачик.
 - Ну,  и выходит: шушеру эту, - Фадеич пренебрежительно оттолкнул
левую стопку карточек,  - со счетов долой! Мелкий народ, слабосильный.
- Он погладил свою седую бороду и не без  самодовольства  прибавил:  -
Всех знаю!.. Как живые предо мною. Хлипкий народец.
 Кручинин без колебания сгреб отодвинутые карточки и бросил в ящик
стола.
 - А эти? - ткнул он в правую стопку.
 - Сомнительные,  - с оттенком виноватости сказал старик. - Есть и
такие,  которых я не  видывал.  Варшавские  попадаются.  Эти  особливо
подозрительны.  Впрочем,  должен  доложить,  что  хотя  поляк  в своей
специальности человек и тонкий,  но корпуленции у него той нет,  чтобы
кассы в одиночку ворочать.  Да кассист-поляк на дело один никогда и не
хаживал. Артелью работали, интеллигентно. Следственно, по мне бы, всех
поляков из этой пачки вон.
 - Выкинуть?
 Старик утвердительно кивнул:
 - Выкинуть.
 Кручинин задумался было, но потом стал все же перебирать карточки
и отдавал  Грачику  те,  которые  относились  к  известным  взломщикам
варшавской школы. Впрочем, на этот раз в его движениях не было прежней
решительности.  Можно было подумать, что он сомневается в правильности
того, что делает.
 На столе осталась последняя пачка.  Грачик понял,  что в ней  все
дело. Если и тут не окажется подходящих фигур, значит все розыски были
напрасны.  Небольшая стопка карточек лежала перед Фадеичем,  но ни он,
ни  Кручинин  к  ней  еще  не  притрагивались,  словно  боясь потерять
последнюю надежду.
 - А  вот этих бы - под стеклышко,  - сказал наконец старик,  ни к
кому не обращаясь,  и его  желтый,  обкуренный  ноготь  так  уперся  в
верхнюю карточку, что на ней осталась глубокая злая черточка.
 Грачик пересчитал отложенные карточки.
 - Тридцать шесть, - сказал он негромко.
 На лице Кручинина не отразилось облегчения.  Все это были опытные
"медвежатники". Не легко будет произвести среди них отбор. Он отпустил
Фадеича и проверку "тридцати шести" решил произвести сам.  Хотел лично
- по следственным делам, по обвинительным заключениям, по приговорам -
установить каждый шаг каждого из тридцати шести.
 На время   работы  Кручинину  пришлось  выключиться  из  проверки
личного состава ограбленных институтов.  Над этой работой сидел  почти
весь  его  отдел  и  эксперты.  Но пока проверка не дала положительных
результатов:  ни  один  из  взятых  образцов   почерка   студентов   и
сотрудников не сходился с почерком на возвращенных конвертах.
 Сутки за сутками,  едва показываясь дома, чтобы соснуть несколько
часов,  Кручинин  проводил  в пахнущих пылью и лежалой бумагой архивах
Наркомвнудела,  милиции,   судов.   Грачику   была   доверена   только
подготовительная   работа.   Папки   всех   отобранных   дел  Кручинин
просматривал  сам.  Одна  за  другой  проходили  перед  ним  невеселые
биографии "тридцати шести".  Десятки фигур, десятки человеческих судеб
- таких разных по пройденному пути и таких схожих по финалу.  Наиболее
поучительные  из  дел  Кручинин  передавал  Грачику.  Он хотел,  чтобы
молодой  человек  увидел  эту  печальную  сторону  жизни  во  всей  ее
неприглядности.  Грачик  должен был на этих грустных примерах крушения
человека понять,  как устойчива тина порока и как гибнет в ней каждый,
кто  хоть  однажды  на  минуту поддается ее засасывающему действию.  И
нужно было иметь много человеколюбия и мужества,  чтобы не  отказаться
от разгребания этой мусорной ямы общества.
 Кручинин настойчиво продолжал свою работу.  В результате он  смог
распределить  карточки  предполагаемых  преступников,  подходящих  под
признаки данного дела,  по определенным категориям.  Грачик производил
последующую проверку по рассортированным карточкам.
 Одни "медвежатники" оказывались умершими  другие отыскивались  в
местах  заключения или поселения и тоже отпадали  третьи,  покончив с
прошлым, мирно трудились и были вне подозрений четвертые...
 Их оказалось семь.
 Они не значились ни умершими,  ни  заключенными,  ни  работающими
где-либо на производстве...  Следы их терялись в тумане неизвестности.
Впрочем,  неизвестность - не совсем точное выражение.  Было  известно,
что  пятеро  из  семи  вскоре,  после  революции  организовали крупное
ограбление. Похитив несколько слитков платины и на очень крупную сумму
золота в слитках,  они исчезли бесследно.  Этими пятью были Медянский,
Паршин,  Горин,  Вершинин и Малышев.  Паршина несколькими годами позже
задержали при попытке перейти советскую границу со стороны Польши.  Он
был судим и очутился в лагере,  после чего бесследно исчез.  Остальные
двое  из  семи - Грабовский и Аранович - вовсе не фигурировали в делах
советского периода.  Быть может,  они  бежали  из  пределов  Советской
страны сразу после Октябрьской революции, справедливо решив, что здесь
им больше делать нечего? Или умерли в неизвестности, "удалясь от дел"?
 Из отобранной   семерки   с  большой  долей  вероятия  выпадал  и
Медянский,  как  человек  слишком  преклонного  возраста   и   слабого
здоровья.  Было  почти  невероятно,  чтобы  он мог принимать участие в
ограблении институтов, не говоря уже о самостоятельных взломах.
 Кручинин собрал   совещание,   чтобы   посоветоваться.   Взвесили
решительно все детали,  до самых мелких. Круг имен, которые можно было
разрабатывать,  сузился  до  четырех:  Паршина,  Горина,  Вершинина  и
Малышева. Но данные разработки подтвердили, что Горин и Вершинин после
похищения золота и платины исчезли бесследно. Паршин, как уже сказано,
вышел из лагеря.  Значит,  почти пять лет  -  до  момента  налетов  на
институты - Паршин находился в безвестном отсутствии. Имя же Малышева,
виднейшего московского афериста, мошенника и вора, исчезло с горизонта
Уголовного розыска с первых же дней Октября.
 Таким образом,   разработка,   проведенная    под    руководством
Кручинина,   привела   отдел   к   положению,   которое   можно   было
характеризовать словом, очень близким к слову "тупик".
 Грачик с  плохо  скрываемым  волнением  следил  за  этой  работой
Кручинина.  Он не обладал еще ни опытом, ни достаточной выдержкой. Ему
казалось  что все усилия затрачены напрасно и дело действительно зашло
в тупик.  Кажется он больше самого  Кручинина  переживал  неприятность
создавшегося  положения  и  ясно  представлял  себе,  что должен будет
испытывать его старший друг,  когда все же,  вопреки всем стараниям  и
надеждам,  на  папке  дела  о  "медвежатнике"  придется  написать  "не
раскрыто" и положить ее в левую тумбу кручининского стола.
 Грачик ненавидел  эту  "левую тумбу".  Иногда ему казалось,  что,
сумей он в нее забраться,  он непременно  распутал  бы  все,  что  там
застряло.  Но  тумба  всегда  была закрыта на ключ.  Кручинин к ней не
допускал.  А когда ему доводилось поймать устремленный на  нее  взгляд
Грачика, с усмешкой говаривал: "Не спеши, коза, в лес - все волки твои
будут".
 На совещании  отдела,  собранном  по делу "медвежатника",  Фадеич
беспомощно развел руками и поднял  худые  сутулые  плечи  можно  было
подумать,   что  он  даже  слов  не  находит,  чтобы  охарактеризовать
положение.
 - Что же будем делать? - тихонько спросил его Грачик.
 Но в ответ старик снова только пожал плечами.
 Кручинин медленно, в раздумье, собрал разложенные на столе четыре
карточки и прижал их рукой.
 Несколько мгновений   он   глядел  на  собственную  руку,  словно
надеялся увидеть под  нею  неожиданную  разгадку  тайны,  затерявшейся
где-то  вместе  с  судьбами  четырех преступников.  Но когда он поднял
взгляд на притихших сотрудников,  в его глазах нельзя было прочесть не
только безнадежности или отчаяния, но даже самой легкой тени сомнения.
 - Кто-то из вас произнес,  кажется,  слово  "тупик"?  -  негромко
сказал   Кручинин   и   обвел   сотрудников  взглядом.  Но  те  только
переглянулись между собой. Никто не ответил.
 - Значит, мне это показалось. - Кручинин рассмеялся. - Тем лучше.
Выходит... это слово пришло на ум мне одному?
 Взгляды сотрудников выразили удивление.
 - Иногда в журналах,  в отделе "Час  досуга",  печатаются  эдакие
замысловатые картинки под названием "Лабиринт",  - продолжал Кручинин.
-  Читателям,  которым  некуда  девать  время,  предлагается  войти  в
лабиринт  и  попробовать  из  него  выбраться.  Большинство приходит в
тупик.  Потеряв терпение, игру бросают. Редко кто находит выход... Так
не попробовать ли и нам сыграть?
 Кручинин взял в руку четыре карточки,  развернул их  веером,  как
игральные карты.
 - Картишки, признаться, дрянь, - брезгливо проговорил он.
 - А  играть  надо!  - вырвалось у Грачика,  но тут же он смущенно
осекся.  Он  был  самым  молодым  и  неопытным,   и   ему   полагалось
помалкивать.
 - Кабы знать,  что у тех на руках,  - не в тон  этой  шутливости,
серьезно проворчал Фадеич. - Но знать сие нам не дано...
 Да, знать это не было дано никому из присутствующих. Никто из них
не  мог  проникнуть  взором  в  далекое  прошлое,  где  начинался путь
преступлений  каждого  из  четырех,  чьи  имена  значились   на   этих
карточках.  Только  одного  из  них этот путь привел в стены советских
институтов. Кто же он?
 Когда вечером Кручинин и Грачик сидели за стаканом чаю,  весь вид
молодого человека говорил о том, что он ждет, когда Кручинин заговорит
о деле.  Но тот делал вид, будто вовсе забыл о нем, и его больше всего
интересует новое издание "Истории искусств",  в просмотр  которого  он
был погружен.
 - Я думаю,  - проговорил он задумчиво,  - что когда-нибудь, когда
не будет больше в нашей стране ни "медвежатников", ни "домушников", ни
иных всяких подлецов и мы с вами больше не будем нужны на этом  темном
фронте, нам скажут: "А ну-ка, братцы, займитесь теперь настоящим делом
-  расследуйте-ка:  каким  же   это   образом   наш   народ   оказался
изолированным от такого искусства,  как французское?  Кто тот умник из
академиков-разакадеми-ков,  кто запер в  подвал  Ренуара  и  Ван-Гога,
Матисса и Манэ?  Кто те невежды или просто вредители, что распродавали
всяким там американцам сокровища наших галерей?" Вот, дорогой мой, это
будет работа!.. На ней мы отведем душу от копания в грязи, оставленной
нам батюшкой царем.
 Он захлопнул  том  и  встал  из-за стола.  Грачик смотрел на него
умоляюще.
 - Что вы? - обеспокоился Кручинин.
 - А как же с медвежатником? - тихо выговорил Грачик.
 Кручинин нахмурился:
 - Вы хотите знать, кто он?
 Грачик молча кивнул головой.
 - Если вы еще когда-нибудь зададите мне  такой  вопрос  в  начале
дела, - строго сказал Кручинин, - наши пути пойдут врозь.
 Грачик опустил глаза  и  смутился:  зачем  он  задал  вопрос,  на
который  никто  не  может  ответить,  никто...  Даже Нил Платонович!..
Глупо, очень глупо!..

ГДАВА ПЯТАЯ

 Тетя Катя и ее письмо

 Кручинин не легко поддавался настроению.  За редким  исключением,
он  был  ровен  с  начальниками  и с подчиненными.  Мало кому довелось
слышать его повышенный голос.  И уж во  всяком  случае  никто  не  мог
похвастаться тем,  что умеет по его лицу угадывать настроение и судить
о ходе дел. Так было и теперь, когда на душе у Кручинина скребли кошки
от затянувшегося дела о повторных ограблениях в институтах. Преступник
попался на редкость осторожный и опытный. Кручинину было ясно, что это
какой-то  засидевшийся  на свободе "осколок империи".  Чем безнадежнее
выглядели  поиски,  тем  тверже  становилось  решение   Кручинина   не
складывать  оружия,  пока  он не поймает преступника и не отрапортует,
что последний "медвежатник" в Советском Союзе посажен под замок.
 Иногда вечерами,  когда  расходились последние сотрудники отдела,
Кручинин задерживал Грачика и в тиши своего кабинета буква за  буквой,
строка за строкой, вновь и вновь проходил с ним все дело. Казалось, он
советуется с молодым  человеком  и  с  интересом  вслушивается  в  его
ответы.
 Не всегда они радовали старого розыскника: подчас бывали неверны,
иногда даже наивны. Но это не смущало Кручинина. Он терпеливо объяснял
Грачику ошибки и снова толкал его на  поиски  решения.  Если  бы  этот
случай  не  представлял такого интереса для всего московского розыска,
Кручинин,  может быть,  пошел бы на то,  чтобы целиком  поручить  дело
Грачику  и только наблюдать за работой молодого друга.  Но на этот раз
сделать так было невозможно,  хотя подобное дело и было бы  прекрасной
школой  для  начинающего  оперативную деятельность,  но уже совершенно
ясно обнаружившего большие способности Грачика. Кручинин верил в него,
так  как  видел  со  стороны  молодого  человека  не  только усердие и
внимание,  но и умение проникать в сущность расследования,  не скользя
по  его  внешней,  видимой поверхности.  Кручинин потому и вел Грачика
день за днем по следствию  о  "медвежатнике",  что  оно  требовало  от
оперативного  работника  не  столько  быстрых  и  смелых  решений,  за
которыми у Грачика никогда  не  было  остановки,  сколько  углубленной
разработки,   почти  исследовательской  работы,  под  стать  Институту
криминалистики.
 Верный принципу   держать   своих   пом