е рисковать не из-за тех грошей, которые приносит ему Паршин.
 Паршин почувствовал прилив такой ярости,  что с трудом сдержался,
чтобы не ударить сообщника. Тяжело дыша, он сказал:
 - Ты эту манеру,  Серафим Иванович, брось. Нечего на меня валить.
Воля твоя была слушать меня или собственную совесть...  - Он  поглядел
Яркину в глаза и покачал головой.  - Хочешь,  я тебе скажу, что другой
бы, порядочный, на твоем месте сделал?
 - Откуда вы знаете, что бы сделал порядочный?! - крикнул Яркин. -
Что общего между вами и совестью? Разве она у вас когда-нибудь была?
 - Была,  Серафим Иванович, - уже успокоившись, проговорил Паршин.
- Была, да вся вышла. А все-таки я могу судить кое о чем и по сей час.
Будь бы на твоем месте настоящий человек - понимаешь,  настоящий! - он
бы в тот же,  в первый-то день моего прихода,  пошел  куда  надобно  и
сказал:  так и так, товарищи, виноват, мол, скрыл от вас старые грехи,
и вовсе-то я не Яркин.  Но теперь я стал другим человеком. А могу ли я
с моим грехом с вами дальше жить - решайте. Вот я тут весь перед вами.
Судите меня.
 Яркин делал вид,  что не слушает. Он с трудом закурил: его пальцы
так дрожали, что спичка никак не попадала на конец папиросы.
 А Паршин помолчал и закончил:
 - И сейчас еще не поздно.  Пойди и скажи: такой вот я и сякой, со
старым   медвежатником  Ванькой  Паршиным  в  компании  три  института
ограбил,  четвертый готовлюсь обработать.  Берите меня,  товарищи... -
Паршин рассмеялся.  - Ей-богу, и сейчас не поздно, Серафим Иванович. И
тогда мы грех с тобою вместе искупим:  ты,  да я,  да мы с тобой...  И
легко будет, ей-богу... Пойди, а?..
 Говорил, он со странным смешком,  из-за которого невозможно  было
понять - всерьез ли он все это или так,  для гаерства?  Говорил, а сам
исподлобья следил за лицом Яркина.  И стало ему совершенно  ясно,  что
нисколько Яркин больше не опасен и находится целиком в его власти.  Не
от страха перед открытием преступления,  а потому, что линия его пошла
в эту сторону. Конец ему тут, рядом с Паршиным.
 - Между прочим,  Серафим Иванович,  дорогой мой,  - примирительно
проговорил он,  - совершенно ты прав:  мелко работаем. Рисковать - так
хоть было бы из-за чего.  Но,  уважаемый,  не  те  времена.  Советская
власть  для нашего брата - неудобная.  Жизнь в Советском Союзе не туда
повернула,  куда бы нам надобно.  Цели у нас настоящей не  стало.  Ну,
скажем,  взяли бы мы настоящий куш,  накололи бы "дельце", ну, что ли,
на миллион.  Стало бы у нас капиталу по полмиллиона.  Ну и что?  Что с
ним  делать?  Торговлишку  открывать?  Или,  может  статься,  скаковую
конюшню откроешь?  Или у  "Яра"  зеркала  бить  будешь  либо  певиц  в
шампанском  купать?  Не  говоря уже о том,  что большие деньги в наших
руках - у меня ли,  у тебя - тут же обратят на тебя внимание,  ну и...
амба.
 - Что же выходит? - злобно спросил Яркин.
 - А  то  и  выходит,  Серафим  Иванович:  сколько бы мы с вами ни
старались, - впустую... Это точно - впустую!
 - Вы...  вы какой-то ненормальный, - дрожащим голосом пробормотал
Яркин. - Совсем сумасшедший! Сами меня подбили... а теперь... Что же?
 - Ну,  я  особая  статья.  Во  мне  старые дрожжи играют.  Мне не
воровать - не дышать.  Вы думаете,  мне  теперь  деньги  нужны?  Было,
конечно,  время - гнался,  о больших деньгах мечтал.  Думал,  на таких
дурных деньгах жизнь построить можно.  Многие так думали,  да никто не
построил. Знаете, сколько передо мною нашего воровского народу прошло?
Всякие бывали:  и с тысячами, и с сотнями тысяч. И свои дома покупали,
и  певиц содержали,  и рысаков заводили.  Всякое бывало.  Но конец-то,
обратите внимание,  у всех один. И хорошо, ежели тюрьма, а то... Жизнь
наша так и так конченая.  Ежели не петля, так страх нас задавит. Самый
лютый:  по ночам будить станет,  днем преследовать.  Прежде я полагал,
что боюсь сыскной полиции либо там уголовного розыска.  Тюрьмы, думал,
боюсь.  А потом,  как в тюрьме побывал,  вижу:  не в тюрьме дело. Себя
страшно,  Серафим Иванович. От, этого большая часть наших запоем пьет.
А то, бывает, и руки на себя наложат...
 Паршин умолк,  видя,  что Яркин сидит, уронив голову на руки, и -
не поймешь,  то ли оттого,  что слышит,  то ли от собственных мыслей -
голову руками из стороны в сторону качает, как тогда, на полу.
 Паршин не спеша закурил и сидел  молча.  Яркин  поднял  голову  и
мутным, больным взглядом поглядел на Паршина.
 - Ушли бы вы,  жена скоро придет...  - пробормотал он и  тихонько
застонал.
 Паршин без возражения поднялся и надел шапку. От двери сказал:
 - Завтра приду, поговорим. Надо бы настоящее "дельце" наколоть.

 Сберкасса 1851

 Зима рано  вступила  в  свои права.  Уже к исходу ноября снегу на
улицах было больше, чем в иные годы к концу зимы.
 Чуть свет  на тротуаре перед сберегательной кассой э 1851,  как и
на большинстве других московских тротуаров,  появлялась  дворничиха  и
принималась с ожесточением соскребать ледяную корку,  наросшую за ночь
на асфальте.  От противного скрежета железа об асфальт  Паршин  обычно
просыпался  задолго  до  того,  как зазвонит его будильник.  Иногда он
натягивал на голову одеяло и пытался доспать свое.  Если  это  ему  не
удавалось, закуривал, закинув руки за голову, и думал под раздражающий
аккомпанемент скребка.  Думал он больше о прошлом, реже о настоящем. О
будущем   старался  не  думать  вовсе.  В  нем,  в  этом  будущем,  не
предвиделось   ничего   достойного   размышлений.   Будущее   ему   не
принадлежало.
 Паршину отвратительна была мысль о том,  что рано или  поздно  он
должен попасть впросак. Этой возможности он в свои шестьдесят с лишним
лет боялся так же,  как в  тот  день,  когда  шел  на  первый  грабеж.
По-видимому,  таков  удел всякого,  кто переступает черту дозволенного
законом:  жить в страхе.  Страх - когда он идет на "дело".  Страх - на
"деле". Страх - после "дела". И страх - между "делами". Правда, теперь
Паршин умел лучше владеть  собой  и  не  позволял  страху  мешать  ему
работать,  но  перспектива  провала,  ареста  и тюрьмы,  как и прежде,
неотступно висела над его головой и была,  в общем,  самым постоянным,
почти  единственным  ощущением  реальной жизни.  Если бы Иван Петрович
знал это слово,  то чувство страха  он  назвал  бы  доминантой  своего
существования.  Как  алкоголик в минуты трезвости ненавидит вино,  как
наркоман в периоды просветления дает  себе  отчет  в  отвратительности
своего падения,  так и Паршин, лежа в сберкассе, ясно понимал мерзость
переполняющего его жизнь  страха.  Но  будь  этот  страх  и  вдесятеро
страшнее   -   едва  только  появлялась  возможность  совершить  новое
ограбление,  как Паршин шел на него.  Он уверял себя,  что не может не
идти...
 Скребок дворника  постепенно  удалялся  и  наконец  вовсе  затих.
Паршин  оделся,  уложил спальные принадлежности в портфель и сунул его
под половицу.  Теперь предстояло посидеть в передней комнате и выждать
момента, когда на улице никого не будет.
 Иногда это сидение продолжалось довольно  долго.  Но  Паршин  был
терпелив, как животное. Он сидел, притаившись за сейфом, внимательным,
немигающим взглядом уставившись в окно.  То,  что рядом  с  ним  стоял
шкаф, где могли быть деньги, не сданные накануне инкассатору, и где уж
во  всяком  случае  лежали  груды  облигаций,   казалось,   вовсе   не
интересовало  Паршина.  Холод  стали,  к которой он прижимался плечом,
иногда проникал сквозь ткань пальто,  и тогда Паршин менял  положение.
Об этом шкафе он думал не больше,  чем,  скажем,  о стенке или дверном
косяке.  Сохранность этого шкафа была для Паршина чем-то вроде  залога
его собственной безопасности. Иногда ему даже приходила смешная мысль:
что бы он сделал,  ежели ночью в кассу забрались бы грабители? Это был
пустой вопрос: он знал, что является единственным оставшимся на работе
"медвежатником",  но вопрос был интересен сам по  себе.  Паршину  даже
казалось,  что, случись такое, он, наверное, не допустил бы ограбления
кассы, - ведь она была чем-то вроде его дома! Смешно, но так...
 По выходе  из  сберкассы  Паршину  предстояло  совершить  часовую
прогулку,  прежде чем откроется кафе "Артистическое",  напротив МХАТа,
где он постоянно завтракал. Аппетит у него всегда был отличный.
 После завтрака он отправился к Яркину. Нужно было решать вопрос о
следующем ограблении.
 Как он   и   ожидал,   Яркин   уже   отыскал   объект:   институт
"Цветметзолото".

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

 Безнадежное дело

 Глядя на начальника отдела,  никто не сказал бы, что он находится
в скверном расположении духа.  Собирая со  стола  папки  просмотренных
дел, Кручинин, казалось, беззаботно напевал себе под нос:

 А наутро она улыбалась
 Пред окошком своим, как всегда...

 В действительности у Кручинина не было оснований для веселья: три
папки  с  описанием трех различных мест преступлений и трех взломанных
преступником  несгораемых  касс  до  сих  пор  лежали  в  левой  тумбе
письменного  стола.  А  Кручинин,  да  и  его  товарищи - начальники и
подчиненные  -  не  привыкли  к  тому,  чтобы  передаваемые  ему  дела
залеживались в этой тумбе, где хранились неоконченные дела. И Кручинин
мог гордиться тем,  что за несколько лет его работы в этом  учреждении
ни  на  одной  папке  объемистого  архива  ему  не  пришлось  написать
неприятные слова: "Не раскрыто".
 Значительный отрезок сознательной жизни Нила Платоновича прошел в
этом доме,  на Петровке.  Он пришел сюда молодым человеком,  зажженным
идеей  борьбы  с бандитизмом.  Контрреволюционное охвостье было готово
использовать все силы в борьбе с  ненавистной  ему  молодой  советской
властью  и  охотно  прибегало  к  услугам уголовного подполья столицы,
которому было по пути с контрреволюцией.
 Но с  тех  пор  обстановка коренным образом изменилась.  На смену
кожаной  куртке,  которую  когда-то  людям  ударной  группы  МУРа   не
приходилось   снимать   неделями,   пришли  обычные  костюмы.  Тяжелую
деревянную кобуру маузера заменил маленький браунинг в заднем кармане.
Ночные  облавы  со  стрельбой  и  преследованием  сменились кабинетной
работой с короткими выездами на точно разработанную операцию.
 С каждым   годом,   с   каждым   месяцем   понижалось  количество
нераскрытых преступлений с каждым раскрытым преступлением уменьшалось
число  профессиональных  преступников,  изымаемых  органами розыска из
нор,  где они укрывались.  Но,  увы,  еще не наступил тот  час,  когда
высокая  мораль  советского  человека  позволила бы вывеску "Уголовный
розыск" сдать  в  его  же  собственный  музей  в  качестве  последнего
экспоната, а самый этот музей назвать историческим.

 У Кручинина стало привычкой, приходя на работу, вынимать из левой
тумбы  три  тоненькие  папки,  повествующие  о  подвигах  неизвестного
"медвежатника". Самый вид этих тощих папок раздражал Нила Платоновича.
Они напоминают о себе,  подобно больному зубу.  И,  как часто  бывает,
окончательно  выведя  из  себя  больного,  зуб  заставляет его принять
последнюю меру.  Каплей, переполнившей чашу терпения Кручинина, явился
третий   по   счету  дерзкий  взлом  несгораемого  шкафа  в  одном  из
научно-исследовательских  институтов  столицы.  Было  похищено   свыше
полутораста тысяч рублей.
 Прежде у Кручинина были сомнения в том,  что  взломы  совершаются
одним  и тем же лицом.  Теперь он мог с уверенностью сказать:  во всех
случаях действовал один и тот же преступник.
 В том,  что  способ  действия  был  один  и  тот же,  Кручинин не
сомневался,  что  видимых  следов  присутствия  нескольких  людей   не
оказалось ни на одном месте преступления,  он видел и сам.  Но не было
ли  таких  следов,  которых  ни  он,   ни   эксперты-криминалисты   не
обнаружили?
 Слишком уж невероятным казалось,  чтобы взлом мог быть произведен
одним человеком.  В двух случаях из трех грабитель проникал в кассовое
помещение из соседней  комнаты  через  пролом,  проделанный  в  стене
преступник  отодвигал  от  стены  сейф  огромного  веса и прорезал его
заднюю,  более слабую стенку  во всех случаях грабитель уходил  через
окно - дважды со второго и один раз с четвертого этажа.
 При всей убедительности  экспертизы,  говорившей,  что  грабитель
работал в одиночку, Кручинин задавал себе вопрос: мог ли один человек,
не выдав себя  служащим  и  охране,  пронести  к  месту  действия  все
снаряжение,  необходимое для пролома в стене, для вскрытия сейфа и для
организации бегства?
 Мог ли один человек отодвинуть от стены стальной шкаф весом более
тысячи килограммов?
 Мог ли  один  человек,  без  смены,  работать  с  интенсивностью,
необходимой для  пропила  стены  и  для  вскрытия  стального  шкафа  в
короткий срок, бывший в его распоряжении, - в одну ночь.
 Во всех  трех  случаях  объекты  ограбления  были   однотипны   -
институты  налицо  имелся  единый  "почерк":  вскрытие  каждого шкафа
производилось  способом  высверливания   и   последующего   расширения
отверстия,  с  окончательной его обработкой  налицо была одна и та же
манера тщательного затирания за собой следов на полу,  на  стенах,  на
поверхности  сейфа.  Имелась,  наконец,  и  еще одна деталь,  пожалуй,
наиболее характерная:  запирание дверей, ведущих в кассовое помещение,
производилось   изнутри   не  отмычками,  не  ключами,  а  при  помощи
буравчика, прикреплявшего дверь к косяку.
 "Но, - говорил себе Кручинин,  - все это могло быть и результатом
присущей нескольким преступникам единой "школы" работы - и только".
 И вот  лежащая  поверх  остальных  третья папка позволяла наконец
отбросить в сторону все сомнения: преступления действительно совершены
одним  и  тем  же  человеком.  Папка  содержала  экспертизу почерка на
конверте,  в  котором  "совестливый"  преступник  прислал  обратно   в
институт   похищенные,  но  бесполезные  ему  документы  не  денежного
характера.  Преступник  повторил  то,  что  сделал  и  после   первого
ограбления: прислал обратно пачку ненужных ему бумаг.
 Хотя внешне надписи на конвертах выглядели совсем по-разному,  но
опытный  глаз  сразу  определил  намерение  умышленно изменить почерк.
Графическая экспертиза показала,  что  адреса  на  конвертах  написаны
одной рукой.
 Значит, действовал все же один человек... А раз так...
 Кручинин раскидал  по  столу  уже  собранные  было текущие дела и
быстро рассортировал их на несколько кучек.  Красный карандаш  забегал
по  обложкам папок.  После этого тонкий палец Кручинина так плотно лег
на кнопку звонка,  что у Грачика,  вбежавшего в комнату на вызов,  был
даже   несколько  испуганный  вид:  Кручинин  никогда  не  звонил  так
пронзительно.
 - Раздавайте!  -  кивнул  Кручинин на размеченные дела и,  словно
опасаясь,  как бы Грачик не захватил и три тощие папочки,  положил  на
них ладонь.
 Грачик проглядел  резолюции  и  с  удивлением  поднял  взгляд  на
Кручинина.
 - Но...  - нерешительно произнес он,  показывая одну из папок,  -
ведь это дело уже почти закончено... Осталось поставить точку.
 - Да,  да!  - Кручинин хотел еще что-то сказать, так как понимал,
что его молодому помощнику жаль отдавать почти доведенное до конца при
его участии красивое дело,  но передумал и только коротко повторил:  -
Раздавайте, как помечено.
 - Слушаюсь...
 Грачик, стараясь подавить обиду,  повернулся к выходу. Но, прежде
чем он успел покинуть комнату, Кручинин коротко бросил:
 - Фадеича ко мне, быстро!
 Грачик вышел,  не оборачиваясь.  Он уже успел  настолько  изучить
своего начальника,  что по его интонации понял:  сегодня спорить с ним
бесполезно.  Грачик еще не знал,  что именно,  но  что-то  перевернуло
планы Кручинина,  захватило его целиком.  И разве только по тому,  что
Кручинин требовал к себе "Фадеича" - старейшего  работника  Уголовного
розыска  Фадеичева,  -  можно  было  догадаться:  необходимы  какие-то
исторические изыскания.
 Фадеич -  теперь уже более чем пожилой и недостаточно крепкий для
активной оперативной работы человек - был  совершенно  незаменим  там,
где  требовалось  поднятие  архивов.  У него была отличная память,  на
которую,  по-видимому,  не действовал даже возраст.  Старику не  нужно
было  вчитываться  в  вороха выцветших дел,  чтобы понять,  о чем идет
речь.  По двум-трем деталям первого листа Фадеич восстанавливал  имена
участников,  все  обстоятельства  дела.  В  архивах  розыска последних
тридцати лет едва ли содержалось дело,  свидетелем которого не был  бы
Фадеич,  а  в  этих делах едва ли имелось имя преступника,  незнакомое
Фадеичу. Большинство же из них он знал и в лицо.
 - Помните  дела об институтских сейфах?  Вот те,  что в этом году
остались нераскрытыми? - спросил Кручинин вошедшего старика.
 - Еще бы не помнить!
 - Так вот, несколько дней назад тот же негодяй кассу "сработал"!
 - И чисто? - с нескрываемым интересом спросил Фадеич.
 - К сожалению,  очень чисто,  - усмехнулся Кручинин.  - Но теперь
шабаш! Спуску не дадим, распутаем.
 - Это конечно,  - в раздумье согласился старик.  - Было бы за что
ухватиться...
 Кручинин подробно описал Фадеичу обстоятельства последнего налета
"медвежатника".
 - Д-да,  - Фадеич покачал головой,  - видать квалификацию.  Не из
нонешних.
 - Старая школа,  - подтвердил и Кручинин.  - За это говорит все -
чистота взлома, тщательность затирания следов и, наконец, терпеливая и
хорошо  поставленная  разведка  места  преступления:  все  три  взлома
совершены  на  следующую  ночь после получения из банка крупной суммы.
Преступник ни разу не ошибся, не пошел на мелочь!
 - Квалификация!  - с уважением повторил Фадеич.  - Такого и взять
приятно. Н-да! Выходит, надо перебрать всех, кто еще в живых остался и
на такое дело способен.
 Кручинин придвинул себе блокнот и стал набрасывать план действий.
Мысли бежали так, что карандаш едва успевал их конспектировать.
 "1. Произвести выборку "медвежатников",
 2. Установить судьбу каждого.
 3. Отобрать живых.
 4. Установить тех, кто работал способом, каким произведены взломы
в институтах.
 5. На  уехавших  "медвежатников"  запросить  данные  периферийных
розысков.
 6. Запросить Ленинград, там в свое время было совершено несколько
похожих взломов.
 7. Из  "медвежатников"  отобрать  тех,  кто  в  сроки  ограбления
институтов мог быть в Москве.
 8. Поднять  все  дела  о  соучастниках  взломов  о "малинах",  о
наводчиках, о делодателях, об изготовителях инструмента".
 Кручинин в  задумчивости  покрутил  бородку,  и  его узкий ноготь
провел под этим пунктом твердую черту.
 - Это - часть архивная,  - сказал он Фадеичеву.  - Тут вам хватит
работы на добрый месяц.
 - На что мне месяц? В неделю оформим, - возразил Фадеич. - Только
бы "дела" нашлись.  - И,  поглядев  на  часы,  он  сокрушенно  покачал
головой:
 - Эх, досада-то!..
 - Что такое? - обеспокоенно спросил Кручинин.
 - Да время-то позднее, архивники давно спят.
 - Ну ничего, до завтра-то терпит, идите и вы спать.
 - И то дело, - согласился старик.
 Кручинин склонился над планом и быстро приписал:
 "9. Проверить личный состав ограбленных институтов.
 10. Сличить  почерк  на  конвертах  с возвращенными документами с
почерками всех работников этих институтов.
 11. Если   на  конвертах  обнаружатся  невидимые  следы  пальцев,
секретно продактилоскопировать работников институтов".
 Получив от  Кручинина  этот план,  Грачик с интересом прочел его,
вдумываясь в каждый пункт и стараясь понять его смысл и  значение  для
дела.   Работа,   которую   предстояло   проделать,  отличалась  своим
"архивным"  характером.  Работа  была  не  по  темпераменту   Грачика,
стремившегося  к живой,  активной деятельности.  Но,  поразмыслив,  он
решил,  что и это будет ему полезно. Впрочем, даже если бы он пришел и
к  прямо  противоположному выводу,  ему все равно пришлось бы взять на
себя роль  архивариуса  и  зарыться  в  пыльные  папки  старых  дел  и
регистров.  Ведь,  передавая  ему для перепечатки свой план,  Кручинин
ясно сказал:
 - Будете  наблюдать за этой работой.  Хорошая практика.  Узнаете