ощников  в  курсе  каждого
происшествия,  Кручинин  часто   собирал   оперативные   совещания   и
внимательно выслушивал мнения стариков, давал советы молодым.
 - Итак,  - сказал он однажды,  заканчивая очередное совещание  со
своими  сотрудниками,  -  перед  нами четыре "медвежатника":  Малышев,
Вершинин,  Горин и Паршин.  Экспертиза говорит,  что  все  три  "дела"
принадлежат одному из них. Кого же "разрабатывать"?
 - Видать, всех по очереди, - со вздохом проговорил Фадеичев.
 - Хотелось  бы  мне  знать - почему этот дьявол с таким упорством
"обрабатывает" именно институты? - проворчал себе под нос Кручинин.
 - Я  бы  сделал засады во всех институтах.  В одном из них мы его
возьмем, - предложил Грачик.
 Кручинин поглядел на него с нескрываемой иронией.
 - Если бы вы знали,  сколько в  Москве  институтов,  то  вряд  ли
предложили  бы  такой способ.  - Он подумал.  - Но,  по-видимому,  нам
действительно не избежать "разработки" всех  четырех  "медвежатников".
Шансы  совершенно  одинаковы в отношении каждого из них.  Единственная
логика,  какую можно  найти,  -  алфавит:  Вершинин,  Горин,  Малышев,
Паршин. Так и начнем. Вершинин. На нем первом - максимальное внимание.
Одновременно в разработку пустить Горина.  Вам,  Грачик,  тем временем
подготовлять  все  возможное по Малышеву и Паршину.  Дважды в день мне
докладывать о ходе разработки. В экстренных случаях - прямо ко мне, не
считаясь со временем,  хоть с постели тащите!  А конспект отработки, в
виде дневничка за сутки,  - ко мне на стол. Так, чтобы я мог по следам
каждого  из  вас  в  точности сам пройти.  Два глаза хорошо,  а четыре
лучше.
 Оперативное совещание было, собственно говоря, уже закончено. Как
всегда,  возле самой двери,  прямой и строгий,  на кончике стула сидел
дед Фадеич. Словно рассуждая сам с собой, он бормотал под нос:
 - При советской власти Вершинин  судился  единожды,  проходил  по
делу  художественного фонда  в царское время не судился,  но по всему
видать,  что рыло у него в пуху работал только в Москве, значит, надо
думать, москвич. Годами не мальчик, следственно...
 Его рассуждения подхватил Кручинин:
 - Трудно  допустить,  чтобы  долгую жизнь человек прожил в Москве
один-одинешенек. Были же связи. Жена...
 - По данным - холост, - подал голос Фадеичев.
 - Жалко,  а то бы мы по детям добрались...  Э,  не может же быть,
чтобы  у  москвича  не  было  в Москве сестер,  братьев,  племянников,
тетушек да дядюшек.  Хоть какие-нибудь родственнички должны  же  быть!
Копайте его дело, Фадеич, каждую строку, все протоколы - от первого до
последнего. Ищите родственников...
 Прошло несколько дней, прежде чем торжествующий Фадеичев появился
в кабинете начальника с растрепанной архивной папкой.  То было дело по
обвинению Вершинина Ф.  И.  в покушении на ограбление Государственного
фонда художественных ценностей в помещении бывшего  Английского  клуба
на Тверской улице,  в Москве. На листке 112-м имелся протокол обыска в
комнате, принадлежащей некоей гражданке Субботиной Екатерине Ивановне.
Как  было  сказано  в  протоколе,  "обыск  произведен  по подозрению в
хранении  краденых  вещей  брата  Субботиной  Екатерины   Ивановны   -
Вершинина Федора Ивановича". Обыск был безрезультатный.
 Кручинин тотчас  отправил  Фадеичева  и  Грачика  по   указанному
адресу.
 Грачик не спеша шел по Малой Ордынке,  отыскивая нужный номер. За
ним,  шаркая  подошвами,  плелся Фадеичев.  Старик ворчал себе под нос
что-то о ревматизме, старости и прочих обстоятельствах, в силу которых
ему  пора  бы давно на печку,  ежели бы не его собственный беспокойный
характер.
 Внимание Грачика  привлекла  мраморная  доска с золотыми буквами,
укрепленная   на   стене   маленького   полутораэтажного   домика    с
палисадничком.  Грачик не мог отказать себе в удовольствии узнать, что
за реликвией могла быть такая хибарка,  и с удивлением прочел,  что  в
этом доме жил и работал великий русский драматург Александр Николаевич
Островский.  Грачик не поленился обойти домик вокруг. Он показался ему
до смешного тесным,  жалким. Да, живя здесь, драматург мог понять, что
такое "Замоскворечье"!
 Ребятишки с   интересом   глядели   на   франтоватого   армянина,
разглядывающего исторический домик, и оживленно, перебивая друг друга,
давали ему пояснения. Слово за слово - разговорились. Ребята, конечно,
знали всех, кто жил в соседних домах.
 - А кого вам нужно, дяденька?
 - Мне-то?.. Да никого не нужно, дружок. А вот дедушка ищет одного
старого знакомого, - ответил Грачик, указывая на Фадеичева.
 - А вон идет бабушка Катя,  она тут всех вокруг за сто лет знает,
- заявил какой-то мальчик.
 - Это что же за всезнающая бабушка?  - поинтересовался Грачик.  -
Старожилка?
 - Бабушка Катя Субботина, - высоким голоском пояснила девочка.
 Грачик со   вниманием   поглядел   на   плетущуюся   по  тротуару
старушонку.  Разговор с ребятами был  наскоро  закончен,  и  Грачик  с
Фадеичевым    с   независимым   видом   последовали   за   Субботиной.
Аккуратненькая,  седенькая особа  в  старомодной  шубке,  опираясь  на
трость  с  нарядной ручкой слоновой кости,  медленно,  мелкими-мелкими
шажками направлялась к небольшому старинному домику.
 Оперативники проводили  ее до подъезда.  Фадеичев пошел звонить в
МУР,  а Грачик  остался  у  домика.  К  тому  времени,  когда  приехал
Кручинин,  Грачик уже знал, куда выходит старушкино окошко. Кручинин с
интересом выслушал доклад и осторожно обошел  домик  Субботиной.  Было
решено установить за Субботиной наблюдение.
 В течение трех дней Субботина, как гриб, сидела дома. Один только
раз   вышла   в  булочную  и  тотчас  вернулась.  Кручинин  не  снимал
наблюдения.
 Вечером четвертого  дня  Грачик пошел проверить наблюдение.  Было
уже совсем темно,  когда он позвонил Кручинину по телефону и  доложил,
что Субботина пишет.
 Кручинин не сразу понял Грачика.
 - Пишет? - переспросил он. - Ну и что?
 - Письмо пишет, - пояснил Грачик.
 - Откуда вы знаете, что именно письмо?
 - Она надписала адрес на конверте и,  отложив конверт в сторонку,
принялась за самое письмо.
 - А что за адрес? - спросил Кручинин.
 - Не  видно,  товарищ  начальник,  - виновато ответил Грачик,  не
поняв, что Кручинин пошутил.
 - "Не видно"!  - передразнил Кручинин.  - Какой же вы после этого
сыщик!..  Ладно,  быстренько   возвращайтесь   в   отдел.   Наблюдение
продолжать!
 Между тем Кручинин был заинтересован вовсе не на  шутку,  ему  во
что бы то ни стало нужно было знать адрес, написанный старухой.
 "Адрес, адрес",  - гвоздем сидело в голове Кручинина. Он поглядел
на часы.  Восемь.  Можно ли допустить, что старуха еще сегодня опустит
письмо в ящик?  Впрочем,  почему бы ей перед сном и не прогуляться?  А
ведь  с того момента,  как письмо будет опущено в узкую щель почтового
ящика,  оно исчезнет  с  горизонта  Кручинина.  Значит,  надо  увидеть
конверт раньше!
 Едва дождавшись Грачика и заставив его повторить доклад, Кручинин
поспешно  оделся и вместе с Грачиком поехал на Ордынку.  Сотрудника он
застал неподалеку от старушкиного окна.
 - Ну что? - спросил Кручинин.
 - Все пишет, товарищ начальник.
 - Довольно длинное письмо,  черт его побери! - проворчал Кручинин
и поглядел в окошко.
 Старушка медленно водила пером, далеко отклонив от листка голову.
 Кручинин переминался  на  снегу:  он  не  надел  калош,  начинали
мерзнуть  ноги.  В  душе  он  бранил  словообильную  старуху.  Наконец
вздохнул  с  облегчением:  она  закончила  и,  отстранив   листок   на
расстояние вытянутой руки,  стала перечитывать написанное. "Старческая
дальнозоркость", - отметил про себя Кручинин.
 Письмо оказалось состоящим из нескольких листков. Лишь перечтя их
все, старуха стала старательно заклеивать конверт.
 Она поглядела  на  висящие  за  ее  спиной  восьмигранные  часы в
деревянном  футляре,  какие  прежде  вешались  в  кухнях,  и  губы  ее
беззвучно зашевелились.  "Молится,  что ли? - подумал Кручинин. - Нет,
вероятно,  рассчитывает  время".   Действительно,   подумав,   старуха
принялась  одеваться.  Кручинин  понял,  что даже если он тем или иным
способом получит на короткое время  конверт  в  руки,  то  в  темноте,
царящей  на  улице,  все  равно не сможет прочесть адрес.  Значит,  он
должен получить письмо на какой-то более длительный срок.
 - Полцарства  за  конверт  и лист любой бумаги!  - тихо сказал он
Грачику.
 Тот только недоуменно развел руками.
 - Конверт...  Слышите,  конверт во что бы то ни стало! - поспешно
повторил  Кручинин.  -Тогда  я  смогу  "помочь",  старушке опустить ее
письмо в ящик... Я-то повыше ростом, - усмехнулся он.
 Грачик стал  ощупывать  карманы и чуть не свистнул от радости:  в
одном из них лежал конверт с деньгами - зарплата,  положенная  сегодня
ему  на стол кассиром.  Грачик быстро опорожнил конверт,  но теперь он
оказался совсем  тощим,  а  ведь  в  свой  старуха  вложила  несколько
листков!  Для  выполнения плана Кручинина конверт на ощупь должен быть
хоть примерно таким, как ее письмо.
 Кручинин, не задумываясь, взял из рук удивленного Грачика деньги,
вложил их обратно в конверт и заклеил его.  Он усмехнулся  при  мысли,
что  старуха  успеет дойти до ящика и сунуть в него конверт с деньгами
раньше,  чем сам он  прочтет  адрес...  Ну  что  же,  значит,  повезет
почтарю, который вынет конверт с деньгами без адреса.
 Все было готово,  но тут Кручинин увидел,  что уже одевшаяся было
старуха  снова  сняла  шубейку,  сбросила  платок и принялась готовить
постель. Значит, отложила поход к почтовому ящику до утра. До утра так
до  утра!  Тем  лучше.  Утром  достаточно  будет и двух секунд,  чтобы
прочесть на конверте адрес.
 Кручинин уехал,  захватив  с собою и Грачика.  Но вдруг по дороге
ему пришло в голову,  что старуха может сейчас же поручить кому-нибудь
из соседей бросить письмо. Он послал Грачика обратно.
 Только убедившись в том,  что старуха легла, а письмо осталось на
столе, продрогший Грачик решился покинуть свой пост.
 Утром, чуть  свет,  памятуя,  что  старухи  способны  вставать  с
петухами, он был на месте. Каждый выходивший из дому заставлял Грачика
настораживаться, вглядываться во все, что было в руках: ведь старуха и
утром могла понести письмо не сама!
 Но вот около восьми часов  Субботина  появилась  на  крылечке  со
старой  кошелкой  в  руке.  Никакого  письма  в  руках  у нее не было.
Вероятно,  оно  лежало  в  кошелке.  Грачик  терпеливо  шел  за   едва
тащившейся старухой.  Как франт и любитель красивых вещей, он невольно
залюбовался ее прекрасной тростью - из  хорошего  упругого  камыша,  с
ручкой  слоновой  кости.  Между  тем  Субботина,  не  остановившись  у
почтового ящика,  дошла до почты,  купила марку и,  вынув  из  кошелки
письмо,   старательно   непослушными   узловатыми  пальцами  стала  ее
наклеивать.  Этого было достаточно,  чтобы Грачик мог  прочесть  почти
весь адрес: "Киев, Прорезная, 17, Вершинину". Номера квартиры, имени и
отчества Грачик прочесть не мог, мешала рука старухи. Да это и не было
нужно: главное теперь известно.
 Телефонный звонок в Киев,  и киевская  милиция  подтвердила,  что
Вершинин  действительно  живет  на  Прорезной.  Но,  судя  по  имени и
отчеству,  это не был "настоящий" Вершинин.  Это мог быть  только  его
сын.
 Кручинин в тот же вечер выехал в Киев. Он хотел сам "разработать"
найденного   Вершинина.   Ошибка   могла  обойтись  слишком  дорого  в
дальнейшем  ведении  дела  -  увести  розыски  в  сторону.   Кручинину
думалось,  что все обошлось неожиданно быстро и просто.  Если киевский
Николай  Федорович  Вершинин  действительно  окажется   сыном   Федора
Ивановича,  дело наполовину сделано. Останется проследить связь сына с
папашей.  Кстати,  не  забыть  бы  захватить  конверт  из-под   бумаг,
возвращенных преступником. Нужно будет на месте сличить надпись на нем
с образцами почерков Николая Вершинина и его корреспондентов...
 На первом   этапе   разработки   ожидания  не  обманули:  Николай
Федорович оказался сыном Федора Ивановича Вершинина.  Но уже следующие
шаги  с  совершенной  очевидностью показали,  что с сына взять нечего:
едва ли не единственный человек,  с которым он переписывается,  -  его
московская  тетка,  Субботина.  Живет  Николай замкнуто,  друзей имеет
мало.  Проверка  показала,  что  друзья  его  -  люди,  не  подлежащие
сомнениям,  такие же преподаватели университета, как он сам. По словам
самого Николая,  о смерти отца ему  сообщила  тетка  Субботина,  лично
присутствовавшая при его кончине в Москве.
 Значит, круг разыскиваемых таинственных личностей сузился еще  на
одного человека: Вершинин - со счетов долой!
 Но для очистки совести Кручинин все же дал в проверку дату смерти
Федора  Ивановича Вершинина.  И тут возникло новое сомнение:  никакими
актами гражданского состояния смерть такого лица  зарегистрирована  не
была.
 Сторонним путем навели справку у Субботиной.  Старуха подтвердила
дату  и обстоятельства,  описанные Николаем Вершининым.  Точного места
смерти отца - улицы и дома в Москве - Николай не знал. Тетка же давала
об этом туманные сведения.
 У Кручинина возникло предположение, что Федор Вершинин проживал в
Москве  по  чужому паспорту и под чужим же именем отошел в лучший мир.
Но старуха,  осторожно допрошенная по этому поводу, утверждала, что ее
брат  никогда ни под каким другим именем не жил,  что имя Вершинина не
таково, чтобы его нужно было скрывать.
 Создавалась путаница,  распутать  которую  можно было,  вероятно,
только  прямым  допросом  старухи:  не  скрывает   ли   она   истинное
местопребывание Вершинина, живущего в Москве по чужому паспорту?
 Но открывать старухе участие розыска во всем этом  деле  Кручинин
не хотел.
 Когда наконец удалось выяснить у Субботиной, что Вершинин умер не
в  самой Москве,  а в подмосковной дачной местности,  Кручинин поручил
Грачику  произвести  самое  тщательное  расследование.  И  вот  Грачик
установил,  что  много  лет  тому назад,  как раз в период,  когда был
ограблен елисеевский подвал, Вершинин в этих местах действительно жил.
Но  что там же он и умер - этого решительно никто подтвердить не смог:
ни местный районный загс,  ни лечебница,  ни кто-либо из врачей такого
случая  не  фиксировали.  Соседи,  жившие  на даче рядом с Вершининым,
только пожимали плечами.  И Кручинин был теперь уверен: Субботина лжет
- Вершинин жив.

 На вашей улице праздник

 На улице  Кручинина  был  праздник  -  правда,  совсем  скромный:
старуха Субботина ходила на почту и получила письмо до  востребования.
Радость  Кручинина  усугублялась  тем,  что  дежуривший уполномоченный
видел, как старуха несколько раз перечитывала письмо, тяжко вздыхала и
даже  утирала слезу.  Но было ли это письмо от Николая Вершинина?  И о
чем столь трогательном он писал тетке?
 Ответ на  первый  из  двух  вопросов  Кручинин мог,  по-видимому,
получить довольно скоро:  старуха снова уселась за писание письма. Так
как при этом она то и дело заглядывала в полученное письмо, было ясно,
что она пишет ответ. Но как узнать, в какой адрес?
 Способ был найден: когда старуха сдавала конверт на почту, Грачик
словно ненароком толкнул ее под локоть я конверт упал  на  стойку.  Но
старушка оказалась резвее,  чем нужно, - она быстро схватила письмо, и
Грачику удалось увидеть  только  три  слова:  "Ленинград,  Введенская,
Кузнецову".
 Теперь Кручиния мог  предположить,  что  давешнее  письмо  пришло
Субботиной от какого-то Кузнецова. Ехать в Ленинград искать Кузнецова,
проживающего по Введенской? А если он на Введенской не живет, а только
работает?  И  вообще - если письмо Кузнецову написано только по поводу
полученных от кого-либо известий?  Вот узнать  бы,  что  содержится  в
письме,  пришедшем "до востребования"!  Увы,  эта надежда окончательно
угасла,  когда Кручинин своими глазами увидел,  как вечером,  еще  раз
перечитав  письмо  и  повздыхав,  старуха старательно разорвала его на
мелкие кусочки.  Перегибала клочки и снова рвала,  а обрывки аккуратно
складывала  на  кончике  стола.  Потом  сгребла  их в кулак и вышла из
комнаты.
 Вот здесь  то,  что  сначала  показалось концом,  и представилось
Грачику настоящей удачей:  можно получить клочки письма,  если... если
только старуха не выкинула их в плиту.
 Умелая разведка  показала,  что,  к  счастью,  в  квартире   пища
готовится на керосинках,  целой батареей украшающих испорченную плиту.
Впрочем,  оставалась еще возможность - в квартире топилась голландская
печка!  Но для того,  чтобы сжечь остатки письма,  старуха должна была
войти  в  соседнюю  комнату,  а  в  соседней  комнате  жила   какая-то
девушка-служащая, еще не вернувшаяся с работы.
 Оставалось предположить, что письмо выброшено в мусорное ведро на
кухне. Если так, то рано или поздно оно окажется в помойке. Нужно было
запастись терпением.
 Ждать пришлось  весь остаток дня,  всю ночь и половину следующего
дня.  Наконец во дворе появилась какая-то женщина с ведром и  высыпала
мусор   в   помойную   яму.   Сам   Кручинин,   заранее   облачившийся
соответствующим  образом,  тотчас  явился   по   вызову   Грачика.   С
проволочным  крючком в руке и с грязным мешком,  в котором позвякивали
пустые консервные банки,  он подошел к помойке, рылся в ней с усердием
маньяка,  отыскивающего  в  навозной  куче жемчужное зерно.  Впервые в
жизни он понял,  сколь разнообразны и показательны могут  быть  отходы
человеческого  быта.  Чего-чего  только  не  было тут!  Вот прекрасный
предметный урок для Грачика!  Но Кручинин боялся даже ему передоверить
эти поиски.  Разгребая мусор, он наконец увидел первый кусочек бумаги.
Это был малюсенький косой клочок,  на котором едва умещалось несколько
букв,  написанных жидкими лиловатыми чернилами.  Но,  увы, этот клочок
был единственным,  сохранившим белый цвет и след чернил, все остальные
слиплись комочком, как их и бросила старуха, и покоились в соседстве с
разбитой склянкой.  В склянке, по-видимому, было что-то вроде йода. Ее
содержимое окрасило и наполовину сожгло бумагу.
 Кручинин бережно собрал остатки письма и  тотчас  отправил  их  в
научно-технический отдел Уголовного розыска.
 Работа оказалась  сложной.  И  без  того  бледные   чернила   под
действием  раствора  йода  совсем  разложились.  От  текста  ничего не
осталось.   Понадобилось   вмешательство   химии   и   физики,   чтобы
восстановить  написанное  на  каждом  из  ста двадцати восьми клочков.
После этого составление письма показалось уже простой забавой.
 Вероятно, ни  одно  письмо  в  жизни  Кручинин  не  читал с такой
жадностью, как строки, начинавшиеся словами: "Дорогая сестра..."
 Далее корреспондент  сообщал,  что работает по-прежнему  мужским
мастером он так и не стал - это требует  выучки  с  малых  лет,  а  он
слишком  стар,  - но дамским делом овладел вполне и на хорошем счету у
клиенток. Впрочем, он доволен: перманент дает хороший заработок.
 Далее шла просьба - поскорее сообщить, как живет Колюшка.
 В заключение автор сообщал,  что их мастерская  перешла  в  новое
помещение  на Введенской.  Туда и нужно было впредь адресовать письма.
Подпись была: "Преданный тебе брат Федор".
 Кручинин вызвал  Грачика  и  Фадеичева  и с торжеством показал им
письмо.  Можно было,  не откладывая, ехать в Ленинград и голыми руками
брать Вершинина.  Преступник ловко устроился:  в Москве,  по-видимому,
появляется только на время совершения ограблений и затем исчезает.
 Запасшись постановлением  об  аресте  и  захватив фотографические
изображения взломанных шкафов и фотографию самого Вершинина,  Кручинин
в сопровождении Грачика выехал в Ленинград.
 Найти парикмахерскую на Введенской было делом  простым.  Кручинин
пожалел о том, что он не дама и не может сделать себе перманент, чтобы
в процессе этой операции хорошенько рассмотреть Вершинина.
 Когда Кручинин  вошел,  два  кресла  из трех,  стоявших в мужском
отделении,  были заняты.  Оказалось, что мастер, работающий у третьего
кресла, болен. Кручинина просили подождать.