ександра, Великим названного; но  велик  поистине
не в делах своих, но в силах душевных и разорениях. "О афиняне! - вещал  он.
- Колико стоит мне быть хвалиму вами". Несмысленный, воззри на шествие твое.
Крутой вихрь твоего полета,  преносяся  чрез  твою  область,  затаскивает  в
вертение свое жителей ее и, влача силу государства во своем  стремлении,  за
собою оставляет пустыню и мертвое пространство. Не рассуждаешь  ты,  о  ярый
вепрь, что, опустошая землю свою победою, в завоеванной ничего не  обрящешь,
тебя услаждающего. Если приобрел пустыню,  то  она  соделается  могилою  для
твоих сограждан, в  коей  они  сокрыватися  будут;  населяя  новую  пустыню,
превратишь страну обильную в бесплодную. Какая же прибыль,  что  из  пустыни
соделал селитьбы, если другие населения тем сделал пустыми? Если же приобрел
населенную  страну,  то  исчисли  убийства  твои  и   ужаснися.   Искоренить
долженствуешь ты все сердца, тебя в громоносности твоей возненавидевшие;  не
мни убо что любити можно, его же бояться нудятся {Нудятся - вынуждены.}.  По
истреблении мужественных граждан останутся и будут  подвластны  тебе  робкие
души, рабства иго восприяти готовые; но и  в  них  ненависть  к  подавляющей
твоей победе укоренится глубоко. Плод твоего завоевания  будет  -  не  льсти
себе  -  убийство  и  ненависть.  Мучитель  пребудешь  на  памяти  потомков;
казниться будешь, ведая, что мерзят тебя новые рабы твои и от  тебя  кончины
твоея просят.
   Но, нисходя к ближайшим о  состоянии  земледелателей  понятиям,  колико
вредным его находим мы для общества.
   Вредно оно в размножении произрастаний и народа, вредно примером  своим
и опасно в  неспокойствии  своем.  Человек,  в  начинаниях  своих  двигаемый
корыстию, предприемлет то, что ему служить может на  пользу,  ближайшую  или
дальную, и удаляется того, в  чем  он  не  обретает  пользы,  ближайшей  или
дальновидной. Следуя сему естественному побуждению, все начинаемое для себя,
все, что делаем без принуждения, делаем  с  прилежанием,  рачением,  хорошо.
Напротив того, все то, на что несвободно подвизаемся, все  то,  что  не  для
своей совершаем пользы,  делаем  оплошно,  лениво,  косо  и  криво.  Таковых
находим мы земледелателей в государстве нашем. Нива у них чуждая, плод  оныя
им не принадлежит. И для того обрабатывают ее лениво; и не радеют о том,  не
запустеет ли среди делания: Сравни сию ниву с данною надменным владельцем на
тощее  прокормление  делателю.  Не  жалеет  сей  о  трудах  своих,  ее  ради
предпринимаемых. Ничто не отвлекает его от делания.  Жестокость  времени  он
одолевает бодрственно; часы, на упокоение определенные, проводит  в  трудах;
во дни, на  веселие  определенные,  оного  чуждается.  Зане  рачит  о  себе,
работает для себя, делает про себя. И так нива его даст ему плод сугубый;  и
так все плоды трудов земледелателей мертвеют или паче не  возрождаются,  они
же родились бы и были живы на насыщение граждан, если бы  делание  нив  было
рачительно, если бы было свободно.
   Но если принужденная работа дает меньше плода, то не достигающие  своея
цели земные произведения толико же препятствуют размножению народа. Где есть
нечего, там хотя бы и было кому есть, не будет;  умрут  от  истощения.  Тако
нива рабства, неполный давая плод, мертвит граждан, им  же  определены  были
природою избытки ее. Но сим ли одним препятствуется в рабстве многоплодие? К
недостатку прокормления и одежд присовокупили работу до изнеможения.  Умножь
оскорбления надменности  и  уязвления  силы,  даже  в  любезнейших  человека
чувствованиях; тогда со ужасом узришь возникшее губительство неволи, которое
тем только различествует от побед и завоеваний, что не дает  тому  родиться,
что победа посекает. Но от нее вреда больше. Легко всяк усмотрит,  что  одна
опустошает случайно, мгновенно; другая губит долговременно и  всегда;  одна,
когда прейдет полет ее,  скончаевает  свое  свирепство;  другая  там  только
начнется, где сия кончится, и примениться не  может,  разве  опасным  всегда
потрясением всея внутренности.
   Но нет ничего вреднее, как всегдашнее на предметы рабства воззрение.  С
одной стороны родится надменность, а с другой робость. Тут никакой не  можно
быть связи, разве насилие. И сие, собирался в малую среду,  властнодержавное
свое действие простирает всюду тяжко. Но поборники неволи, власть и острие в
руках  имеющих,  сами  ключимые  во   узах,   наияростнейшие   оныя   бывают
проповедники. Кажется, что дух свободы толико в рабах иссякает, что не токмо
не желают скончать своего  страдания,  но  тягостно  им  зрети,  что  другие
свободствуют. Оковы свои возлюбляют,  если  возможно  человеку  любити  свою
пагубу. Мне мнится в них зрети змию, совершившую падение первого человека. -
Примеры властвования суть заразительны.  Мы  сами,  признаться  должно,  мы,
ополченные палицею мужества и природы на  сокрушение  стоглавного  чудовища,
иссосающего пищу  общественную,  уготованную  на  прокормление  граждан,  мы
поползнулися, может быть, на действия самовластия,  и  хотя  намерения  наши
были всегда благи  и.  к  блаженству  целого  стремились,  но  поступок  наш
державный полезностию своею оправдаться не  может.  И  так  ныне  молим  вас
отпущения нашего неумышленного дерзновения.
   Не ведаете ли, любезные наши сограждане, коликая нам предстоит  гибель,
в коликой мы вращаемся опасности. Загрубелые все  чувства  рабов,  и  благим
свободы мановением в движение не приходящие, тем укрепят  и  усовершенствуют
внутреннее чувствование. Поток, загражденный в стремлении своем, тем сильнее
становится, чем тверже находит противустояние. Прорвав оплот единожды, ничто
уже в разлитии его противиться ему не возможет. Таковы суть братия наша,  во
узах нами содержимые. Ждут случая и  часа.  Колокол  ударяет.  И  се  пагуба
зверства разливается быстротечно. Мы узрим окрест нас меч и отраву. Смерть и
пожигание  нам  будет  посул  за  нашу  суровость  и  бесчеловечие.  И   чем
медлительнее и упорнее мы были в разрешении их  уз,  тем  стремительнее  они
будут во мщении своем. Приведите себе на память прежние повествования.  Даже
обольщение колико яростных  сотворило  рабов  на  погубление  господ  своих!
Прельщенные грубым самозванцем, текут ему вослед и ничего толико не  желают,
как освободиться от  ига  своих  властителей;  в  невежестве  своем  другого
средства к тому не умыслили, как их умерщвление. Не щадили они ни  пола,  ни
возраста. Они искали  паче  веселие  мщения,  нежели  пользу  сотрясения  уз
{Отстаивая право народа на восстание, Радищев не считал движение  пугачевцев
под     царистскими     лозунгами     надежным     путем     к     свержению
абсолютистско-помещичьего гнета.}.
   Вот что нам предстоит, вот чего нам ожидать должно.  Гибель  возносится
горе постепенно, и опасность уже вращается над главами  нашими.  Уже  время,
вознесши  косу,  ждет  часа  удобности,  и  первый   льстец   или   любитель
человечества,  возникши  на  пробуждение  несчастных,   ускорит   его   мах.
Блюдитеся.
   Но если ужас гибели и опасность потрясения  стяжаний  подвигнуть  может
слабого из вас, неужели не будем мы толико мужественны  в  побеждении  наших
предрассуждений, - в попрании нашего корыстолюбия и не освободим братию нашу
из оков рабства и не восстановим  природное  всех  равенство?  Ведая  сердец
ваших расположение, приятнее им убедиться доводами,  в  человеческом  сердце
почерпнутыми, нежели в исчислениях корыстолюбивого благоразумия, а менее еще
в  опасности.  Идите,  возлюбленные  мои,  идите  в  жилища  братии   вашей,
возвестите о премене их жребия. Вещайте с ощущением  сердечным:  подвигнутые
на жалость вашею участию, соболезнуя о подобных нам, дознав ваше равенство с
нами и убежденные общею пользою, пришли мы, да лобзаем братию нашу. Оставили
мы гордое  различие,  нас  толико  времени  от  вас  отделявшее,  забыли  мы
существовавшее между нами неравенство, восторжествуем ныне о победе нашей, и
сей день, в он  же  сокрушаются  оковы  сограждан  нам  любезных,  да  будет
знаменитейший в летописях наших. Забудьте наше прежнее злодейство на вас,  и
да возлюбим друг друга искренне.
   Се будет глагол ваш; се слышится он уже во внутренности  сердец  ваших.
Не медлите, возлюбленные мои. Время летит; дни наши преходят  в  недействии.
Да не скончаем жизни нашей, возымев только мысль благую  и  не  возмогши  ее
исполнить. Да не воспользуется тем потомство наше, да не пожнет венца нашего
и с презрением о нас да не скажет: они были.
   ...Вот что я прочел в замаранной грязню бумаге, которую поднял я  перед
почтовою избою, вылезая из кибитки моей.
   Вошед в избу, я спрашивал, кто были проезжие незадолго передо мною.
   - Последний из проезжающих, - говорил мне почталион, - был человек  лет
пятидесяти; едет по подорожной в Петербург. Он у  нас  забыл  связку  бумаг,
которую я теперь за ним вслед посылаю.
   Я попросил почталиона, чтобы он  дал  мне  сии  бумаги  посмотреть,  и,
развернув их, узнал, что найденная мною к ним же  принадлежала.  Уговорил  я
его, чтобы он бумаги сии отдал мне, дав ему за то награждение.  Рассматривая
их, узнал, что они принадлежали искреннему моему другу, а потому не почел  я
их приобретение кражею. Он их от меня доселе не требовал, а оставил  мне  на
волю, что я из них сделать захочу.
   Между тем как лошадей моих перепрягали, я любопытствовал,  рассматривая
доставшиеся мне бумаги. Множество нашел я подобных той, которую читал. Везде
я обретал  расположения  человеколюбивого  сердца,  везде  видел  гражданина
будущих  времен.  Более  всего  видно  было,  что  друг  мой   поражен   был
несоразмерностию гражданских чиносостояний. Целая связка бумаг и  начертаний
законоположений относилася к уничтожению рабства  в  России.  Но  друг  мой,
ведая, что высшая власть недостаточна в силах своих  на  претворение  мнений
мгновенно,  начертал  путь  по  временным  законоположениям  к  постепенному
освобождению земледельцев в России.  Я  здесь  покажу  шествие  его  мыслей.
Первое  положение  относится  к  разделению  сельского  рабства  и   рабства
домашнего. Сие последнее уничтожается прежде всего, и запрещается поселян  и
всех, по деревням в ревизии написанных, брать в домы. Буде  помещик  возьмет
земледельца в дом свой  для  услуг  или  работы,  то  земледелец  становится
свободен. Дозволить крестьянам вступать  в  супружество,  не  требуя  на  то
согласия своего господина. Запретить брать выводные деньги {Выводные  деньги
- плата жениха за невесту, если она крепостная  другого  помещика.}.  Второе
положение относится к собственности и защите земледельцев. Удел в земле, ими
обработываемый, должны они иметь собственностию; ибо  платят  сами  подушную
подать. Приобретенное крестьянином  имение  ему  принадлежать  долженствует;
никто его оного да не лишит, самопроизвольно. Восстановление земледельца  во
звание гражданина. Надлежит ему судиму быть ему равными, то есть в расправах
{Расправа - суд для государственных крестьян и однодворцев.}, в кои выбирать
и из  помещичьих  крестьян.  Дозволить  крестьянину  приобретать  недвижимое
имение,  то  есть  покупать  землю.  Дозволить   невозбранное   приобретение
вольности,  платя  господину  за  отпускную   известную   сумму.   Запретить
произвольное наказание без суда. - Исчезли варварское обыкновение, разрушься
власть тигров! - вещает  нам  законодатель...  За  сим  следует  совершенное
уничтожение рабства.
   Между  многими  постановлениями,  относящимися  к   восстановлению   по
возможности равенства во гражданах, нашел я табель о рангах. Сколь она  была
некстати нынешним временам и оным несоразмерна, всяк сам  может  вообразить.
Но теперь дуга коренной лошади звенит уже  в  колокольчик  и  зовет  меня  к
отъезду; и для того я за благо положил лучше рассуждать о том, что  выгоднее
для едущего на почте, чтобы лошади шли рысью или иноходью, или что  выгоднее
для почтовой клячи, быть иноходцем или скакуном? -  нежели  заниматься  тем,
что не существует.

ВЫШНИЙ ВОЛОЧОК

   Никогда не проезжал я сего нового города, чтобы не  посмотреть  здешних
шлюзов.  Первый,  которому  на  мысль  пришло  уподобиться  природе   в   ее
благодеяниях и сделать реку рукодельною, дабы все  концы  единый  области  в
вящее привести сообщение, достоин памятника для дальнейшего потомства. Когда
нынешние  державы  от  естественных  и   нравственных   причин   распадутся,
позлащенные нивы их порастут тернием и в  развалинах  великолепных  чертогов
гордых их правителей  скрываться  будут  ужи,  змеи  и  жабы,  -  любопытный
путешественник обрящет глаголющие остатки величия  их  в  торговле.  Римляне
строили большие дороги, водоводы, коих прочности и  ныне  по  справедливости
удивляются; но о водяных сообщениях, каковые есть в  Европе,  они  не  имели
понятия.  Дороги,  каковые  у  римлян  бывали,  наши   не   будут   никогда;
препятствует тому наша долгая зима и сильные морозы, а каналы и без  обделки
не скоро заровняются.
   Немало  увеселительным  было  для  меня  зрелище  вышневолоцкий  канал,
наполненный   барками,   хлебом   и   другим    товаром    нагруженными    и
приуготовляющимися к прохождению сквозь шлюз  для  дальнейшего  плавания  до
Петербурга. Тут видно было истинное земли изобилие и избытки  земледелателя;
тут явен был во всем своем блеске мощный побудитель  человеческих  деяний  -
корыстолюбие.  Но  если  при  первом  взгляде  разум  мой  усладился   видом
благосостояния, при раздроблении  мыслей  скоро  увяло  мое  радование.  Ибо
воспомянул, что в России многие земледелатели не для себя  работают;  и  так
изобилие земли во  многих  краях  России  доказывает  отягченный  жребий  ее
жителей. Удовольствие мое пременилося в  равное  негодование  с  тем,  какое
ощущаю, ходя в летнее время  по  таможенной  пристани,  взирая  на  корабли,
привозящие к нам избытки Америки и драгие  ее  произращения,  как-то  сахар,
кофе, краски и другие, не осушившиеся еще от пота, слез и крови, их  омывших
при их возделании.
   - Вообрази себе, - говорил мне некогда мой друг, - что кофе, налитый  в
твоей чашке, и сахар,  распущенный  в  оном,  лишали  покоя  тебе  подобного
человека, что они были причиною превосходящих его силы трудов, причиною  его
слез, стенаний, казни и поругания; дерзай, жестокосердый,  усладить  гортань
твою. - Вид прещения {Прещение - запрет.}, сопутствовавший  сему  изречению,
поколебнул меня до внутренности. Рука моя задрожала, и кофе пролился.
   А вы,  о  жители  Петербурга,  питающиеся  избытками  изобильных  краев
отечества вашего, при великолепных пиршествах, или на  дружеском  пиру,  или
наедине, когда рука ваша вознесет первый кусок хлеба, определенный  на  ваше
насыщение, остановитеся и помыслите. Не то же ли я вам могу сказать  о  нем,
что друг мой говорил мне о произведениях Америки? Не потом ли, не слезами ли
и стенанием утучнялися нивы, на которых оный возрос?  Блаженны,  если  кусок
хлеба, вами алкаемый, извлечен  из  класов,  родившихся  на  ниве,  казенною
называемой, или по крайней мере на ниве, оброк помещику своему платящей.  Но
горе  вам,  если  раствор  его  составлен  из  зерна,  лежавшего  в  житнице
дворянской. На нем почили скорбь и отчаяние; на нем знаменовалося  проклятие
всевышнего,  егда  во  гневе  своем  рек:  проклята  земля  в  делах  своих.
Блюдитеся, да не отравлены будете  вожделенною  вами  пищею.  Горькая  слеза
нищего тяжко на ней возлегает. Отрините  ее  от  уст  ваших;  поститеся,  се
истинное и полезное может быть пощение.
   Повествование о некотором помещике докажет, что  человек  корысти  ради
своей забывает человечество в подобных ему и что за  примером  жестокосердия
не имеем нужды ходить в дальные страны, ни чудес искать за тридевять земель;
в нашем царстве они в очью совершаются.
   Некто, не нашед в службе, как то по просторечию называют,  счастия  или
не желая оного в ней  снискать,  удалился  из  столицы,  приобрел  небольшую
деревню, например во сто или в двести душ, определил себя искать прибытка  в
земледелии.  Не  сам   он   себя   определял   к   сохе,   но   вознамерился
наидействительнейшим образом всевозможное сделать употребление  естественных
сил своих крестьян, прилагая оные к обработыванию  земли.  Способом  к  сему
надежнейшим  почел  он  уподобить  крестьян  своих  орудиям,  ни  воли,   ни
побуждения не имеющим; и уподобил их  действительно  в  некотором  отношении
нынешнего века воинам, управляемым грудою, устремляющимся на бою грудою, а в
единственности ничего не значащим. Для достижения своея цели он отнял у  них
малый удел пашни и сенных покосов, которые им на необходимое пропитание дают
обыкновенно дворяне, яко в воздаяние за все принужденные работы, которые они
от крестьян требуют. Словом, сей дворянин некто  всех  крестьян,  жен  их  и
детей заставил во все дни года работать на себя. А дабы  они  не  умирали  с
голоду, то выдавал он им определенное количество хлеба, под именем  месячины
известное. Те, которые  не  имели  семейств,  месячины  не  получали,  а  по
обыкновению лакедемонян пировали вместе на господском дворе, употребляя, для
соблюдения желудка, в мясоед пустые шти, а в посты  и  постные  дни  хлеб  с
квасом. Истинные розговины {Розговины  (разговенье)  -  первое  употребление
мясной и молочной пищи после поста.} бывали разве на святой неделе.
   Таковым урядникам {Таковым урядникам - то есть жившим  согласно  такому
порядку.} производилася также приличная и соразмерная их  состоянию  одежда.
Обувь для зимы, то есть лапти, делали они сами; онучи получали от  господина
своего; а летом ходили босы. Следственно,  у  таковых  узников  не  было  ни
коровы, ни лошади, ни овцы, ни барана. Дозволение держать их господин у  них
не отымал, но способы к тому. Кто был  позажиточнее,  кто  был  умереннее  в
пище, тот держал несколько птиц, которых господин иногда бирал  себе,  платя
за. них цену по своей воле.
   При таковом заведении неудивительно, что земледелие в деревне г.  некто
было в цветущем состоянии. Когда у всех худой был  урожай,  у  него  родился
хлеб сам-четверт; когда у других хороший был урожай, то у него приходил хлеб
сам-десят и более. В недолгом времени к двумстам душам он еще  купил  двести
жертв своему корыстолюбию; и, поступая с ними равно, как и с первыми, год от
году умножал свое имение, усугубляя число стенящих на его нивах.  Теперь  он
считает их уже тысячами и славится как знаменитый земледелец.
   Варвар! Не достоин ты носить имя гражданина. Какая польза  государству,
что несколько тысяч четвертей в год более родится хлеба, если  те,  кои  его
производят, считаются наравне с волом, определенным тяжкую вздирати борозду?
Или блаженство граждан в том почитаем, чтоб полны были хлеба наши житницы, а
желудки пусты? чтобы один благословлял правительство, а не тысячи? Богатство
сего кровопийца ему  не  принадлежит.  Оно  нажито  грабежом  и  заслуживает
строгого в законе наказания. И суть люди, которые, взирая на утучненные нивы
сего палача, ставят его в  пример  усовершенствования  в  земледелии.  И  вы
хотите называться мягкосердыми, и вы носите имена попечителей о благе общем.
Вместо  вашего  поощрения  к  таковому  насилию,   которое   вы   источником
государственного богатства почитаете, прострите на сего общественного злодея
ваше человеколюбивое мщение. Сокрушите орудия его  земледелия;  сожгите  его
риги, овины, житницы и развейте пепл по нивам, на  них  же  совершалося  его
мучительство, ознаменуйте его яко общественного татя {Тать  -  преступник.},
дабы всяк, его видя, не только его гнушался, но убегал бы  его  приближения,
дабы не заразиться его примером.

ВЫДРОПУСК

   Здесь я опять принялся за бумаги  моего  друга.  В  руки  мне  попалося
начертание положения о уничтожении придворных чинов.

ПРОЕКТ В БУДУЩЕМ

   Вводя  нарушенное  в  обществе  естественное  и  гражданское  равенство
постепенно паки, предки наши не последним способом  почли  к  тому  умаление
прав  дворянств