чатании  более  пользы  устроит,  а
вреда мало. Когда все будет в порядке, когда решения всегда будут в  законе,
когда закон основан будет на истине и заклеплется  удручение.  тогда  разве,
тогда личность может сделать разврат. Скажем нечто о благонравии  и  сколько
слова ему вредят.
   Сочинения любострастные, наполненные похотливыми начертаниями,  дышащие
развратом, коего все листы и строки стрекательною наготою зияют, вредные для
юношей и  незрелых  чувств.  Распламеняя  воспаленное  воображение,  тревожа
спящие  чувства  и  возбуждая  покоящееся   сердце,   безвременную   наводят
возмужалость,  обманывая  юные  чувства  в  твердости  их  и  заготовляя  им
дряхлость. Таковые сочинения могут быть вредны; но не они  разврату  корень.
Если, читая их, юноши пристрастятся к крайнему услаждению любовной  страсти,
то не могли бы того произвести  в  действие,  не  бы  были  торгующие  своею
красотою. В России таковых сочинений в печати еще нет, а на каждой  улице  в
обеих столицах видим раскрашенных любовниц. Действие более развратит, нежели
слово, и пример паче всего. Скитающиеся любовницы, отдающие  сердца  свои  с
публичного торга наддателю,  тысячу  юношей  заразят  язвою  и  все  будущее
потомство тысячи сея? но книга не давала  еще  болезни.  И  так  ценсура  да
останется на торговых девок, до произведений же развратного хотя  разума  ей
дела нет.
   Заключу  сим:  ценсура  печатаемого  принадлежит  обществу,  оно   дает
сочинителю венец или  употребит  листы  на  обвертки.  Равно  как  ободрение
феатральному  сочинителю  дает  публика,  а  не  директор  феатра,   так   и
выпускаемому в мир сочинению ценсор ни славы не даст, ни  бесславия.  Завеса
поднялась, взоры всех устремились к  действованию;  нравится  -  плещут;  не
нравится - стучат и свищут. Оставь  глупое  на  волю  суждения  общего;  оно
тысячу найдет ценсоров. Наистрожайшая  полиция  не  возможет  так  запретить
дряни мыслей, как негодующая на нее публика.  Один  раз  им  воньмут,  потом
умрут они и не воскреснут вовеки. Но если, мы признали бесполезность ценсуры
или паче ее вред в царстве науки, то познаем обширную и беспредельную пользу
вольности печатания.
   Доказательства сему, кажется, не нужны. Если свободно всякому мыслить и
мысли свои объявлять всем беспрекословно, то естественно, что все, что будет
придумано, изобретено, то будет известно; великое будет  велико,  истина  не
затмится. Не дерзнут правители народов удалиться от стези правды и  убоятся,
ибо пути их, злость и ухищрение  обнажатся.  Вострепещет  судия,  подписывая
неправедный приговор, и его раздерет. Устыдится власть имеющийся употреблять
ее  на  удовлетворение  только  своих  прихотей.  Тайный  грабеж   назовется
грабежом, прикрытое убийство - убийством. Убоятся все  злые  строгого  взора
истины. Спокойствие будет действительное, ибо заквасу в нем не  будет.  Ныне
поверхность  только  гладка,  но  ил,  на  дне  лежащий,  мутится   и   тмит
прозрачность вод.
   Прощаяся со мною, порицатель ценсуры дал мне небольшую тетрадку.  Если,
читатель, ты нескучлив,  то  читай,  что  перед  тобою  лежит.  Если  же  бы
случилось, что ты сам принадлежишь к ценсурному комитету, то  загни  лист  и
скачи мимо.

КРАТКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ О ПРОИСХОЖДЕНИИ ЦЕНСУРЫ

   Если мы скажем и утвердим ясными доводами, что  ценсура  с  инквизициею
принадлежат к одному корню; что учредители инквизиции изобрели  ценсуру,  то
есть рассмотрение приказное книг до издания их в свет, то мы хотя ничего  не
скажем нового, но  из  мрака  протекших  времен  извлечем,  вдобавок  многим
другим, ясное доказательство, что священнослужители были всегда изобретатели
оков, которыми отягчался  в  разные  времена  разум  человеческий,  что  они
подстригали ему крылие, да не обратит полет свой к величию и свободе.
   Проходя протекшие времена и столетия, мы везде обретаем терзающие черты
власти,  везде  зрим  силу,  возникающую   на   истину,   иногда   суеверие,
ополчающееся на суеверие. Народ афинский, священнослужителями  возбужденный,
писания Протагоровы {Протагор (480-411 до н. э.) - афинский  философ-софист,
изгнанный за атеизм.} запретил, велел все списки оных собрать и сжечь. Не он
ли в безумии своем предал смерти, на  неизгладимое  вовеки  себе  поношение,
вочеловеченную истину - Сократа? В Риме находим мы  больше  примеров  такого
свирепствования. Тит Ливий повествует, что найденные во гробе  Нумы  писания
были сожжены повелением  сената.  В  разные  времена  случалося,  что  книги
гадательные велено было относить к претору {Претор - один из высших судей  в
древнем Риме.}. Светоний повествует, что Кесарь Август  {Светоний  Транквилл
Гай (70-160) - биограф римских императоров. Кесарь (Цезарь) Август (63 до н.
э. - 14 н. э.) - римский император.} таковых книг велел сжечь до двух тысяч.
Еще пример несообразности человеческого разума! Неужели, запрещая  суеверные
писания,  властители  сии  думали,  что  суеверие  истребится?   Каждому   в
особенности своей воспрещали прибегнуть к гаданию, совершаемому  нередко  на
обуздание   токмо   мгновенное   грызущей   скорби,   оставляли   явные    и
государственные гадания авгуров и аруспициев. Но если бы во дни  просвещения
возмнили книги, учащие, гаданию или суеверие  проповедующие,  запрещать  или
жечь, не смешно ли бы было, чтобы истина приняла жезл гонения  на  суеверие?
чтоб истина искала на поражение заблуждения опоры власти и меча,  когда  вид
ее один есть наижесточайший бич на заблуждение?
   Но Кесарь Август не на гадания одни  простер  свои  гонения,  он  велел
сжечь книги Тита Лабиения {Тит Лабиений (ум. в 123 г.) - римский  историк  и
оратор, защитник республики.}. "Злодеи его, - говорит Сенека  {Сенека  Луций
Анней (6 до н. э.-65 н. э.) - римский философ, драматург.} ритор, - изобрели
для него сие нового рода наказание. Неслыханное дело и необычайное  -  казнь
извлекать из учения. Но по счастию государства сие разумное  свирепствование
изобретено после  Цицерона.  Что  быть  бы  могло,  если  бы  троеначальвики
{Троеначальники - члены триумвирата, наделенные неограниченной властью.}  за
благо положили  осудить  разум  Цицерона?"  Но  мучитель  скоро  отметил  за
Лабиения тому, кто исходатайствовал сожжение его сочинений. При жизни  своей
видел он, что и его сочинения преданы  были  огню  {Сочинения  Ария  Монтаны
{Арий Монтана (XVI в.) - испанский  богослов  и  востоковед.},  издавшего  в
Нидерландах первый реестр запрещенным книгам, вмещены были в тот же  реестр.
(Прим. автора.)}. "Не злому какому примеру тут следовано, - говорит  Сенека,
- его собственному" {Кассий Север, друг Лабиения, видя его писания  в  огне,
сказал: "Теперь меня сжечь, надлежит: ибо я их наизусть  знаю".  Сие  подало
случай при Августе к законоположению о поносительных сочинениях, которые  по
природному  человечеству  обезьянству  принято   в   Англии   и   в   других
государствах. (Прим, автора.)}. Даждь небо, чтобы зло всегда  обращалося  на
изобретателя его и чтобы  воздвигший  гонение  на  мысль  зрел  всегда  свои
осмеянными, в поругании и на истребление осужденными! Если мщение когда-либо
извинительно быть может, то разве сие.
   Во времена народного правления в Риме гонения такового рода  обращалися
только на суеверие, но при императорах простерлось оно на все твердые мысли.
Кремуций  Корд  в  истории  своей   назвал   Кассия,   дерзнувшего   осмеять
мучительство  Августово  на  Лабиеневы   сочинения,   последним   римлянином
{Кремуций Корд - римский историк, жил при императоре Тиберии (43 до н. э.-37
н. э.). Радищев ошибается: Кремуций  Корд  назвал  последним  римлянином  не
писателя Кассия Севера (ум. в 32 г.), а Гая Кассия Лонгина (I в. до н.  э.),
одного из  организаторов  убийства  Цезаря.}.  Римский  сенат,  ползая  пред
Тиверием, велел во угождение ему Кремуциеву книгу сжечь. Но  многие  с  оной
осталися списки. "Тем паче, - говорит Тацит, - смеяться можно над попечением
тех, кои мечтают, что всемогуществом своим  могут  истребить  воспоминовение
следующего  поколения.  Хоть  власть  бешенствует  на  казнь  рассудка,   но
свирепствованием своим себе устроила стыд и посрамление, им славу".
   Не избавилися  сожжения  книги  иудейские  при  Антиохе  Епифане,  царе
Сирском. Равной с ними подвержены были участи сочинения христиан.  Император
Диоклитиан книги священного писания велел предать сожжению. Но  христианский
закон, одержав победу над мучительством, покорил  самих  мучителей,  и  ныне
остается во свидетельство неложное, что гонение на мысли и мнения  не  токмо
не в силах оные истребить, но укоренят их и распространят. Арнобий  {Арнобий
- христианский  писатель  (конец  III-нач.  IV  в.).}  справедливо  восстает
противу такого гонения и мучительства. "Иные вещают, - говорит он, - полезно
для государства, чтобы  сенат  истребить  велел  писания,  в  доказательство
христианского исповедания служащие,  которые  важность  опровергают  древний
религии. Но запрещать писания и  обнародованное  хотеть  истребить  не  есть
защищать богов, но бояться истины свидетельствования". Но по распространении
христианского исповедания священнослужители оного  толико  же  стали  злобны
против писаний, которые были им противны и не  в  пользу.  Недавно  порицали
строгость сию в язычниках, недавно почитали ее знаком  недоверения  к  тому,
что защищали, но скоро сами ополчилися всемогуществом. Греческие императоры,
занимался более  церковными  прениями,  нежели  делами  государственными,  а
потому управляемые священниками, воздвигли гонение на всех тех, кто деяния и
учения Иисусовы понимал с ними различно. Таковое гонение распростерлося и на
произведение рассудка и разума. Уже мучитель Константин, Великим  названный,
следуя  решению  Никейского  собора,  предавшему  Ариево  учение  проклятию,
запретил его книги, осудил их на сожжение, а  того,  кто  оные  книги  иметь
будет, - на смерть. Император Феодосии II проклятые книги Нестория велел все
собрать и предать огню. На Халкидонском соборе то  же  положено  о  писаниях
Евтихия {Константин (274-337) - римский император. Феодосий II  (401-450)  -
византийский  император.  Речь  идет  о  борьбе   римских   и   византийских
императоров IV-V  вв.  с  различными  ересями.}.  В  Пандектах  Юстиниановых
сохранены некоторые таковые решения {Пандекты Юстиниановы - книги извлечений
из  трудов  крупнейших  римских  юристов,  составленные   при   византийской
императоре Юстиниане (527-565).}. Несмысленные! не  ведали,  что,  истребляя
превратное или глупое истолкование христианского учения  и  запрещая  разуму
трудитися в исследовании каких-либо мнений, они остановляли его  шествие;  у
истины отнимали сильную опору: различие мнений, прения и невозбранное мыслей
своих изречение. Кто может за то поручиться, что Несторий, Арий,  Евтихий  и
другие еретики быть бы могли предшественниками Лутера и, если бы  вселенские
соборы не были созваны, чтобы Декарт  {Декарт  Рене  (1596-1650)  -  великий
французский философ и математик.} родиться мог десять столетий прежде? Какой
шаг вспять сделан ко тьме и невежеству!
   По разрушении Римския империи монахи в Европе были хранители учености и
науки. Но никто у них не оспоривал свободы писать, что  они  желали.  В  768
году Амвросий  Оперт,  монах  бенедиктинский,  посылая  толкование  свое  на
Апокалипсис   {Апокалипсис    -    раннехристианская    книга    религиозных
предсказаний.} к папе Стефану III и прося дозволения  о  продолжении  своего
труда и о издании его в свет, говорит, что он  первый  из  писателей  просит
такового дозволения. "Но да не  исчезнет,  -  продолжает  он,  -  свобода  в
писании для того, что уничижение поклонилося непринужденно". Собор Санский в
1140 году осудил мнения Абелардовы  {Абелард  (Абеляр  Пьер)  (1079-1142)  -
французский философ, профессор богословия.},  а  папа  сочинения  его  велел
сжечь.
   Но ни в Греции, ни в Риме, нигде примера не находим, чтобы  избран  был
судия мысли, чтобы кто дерзнул сказать: у меня просите дозволения, если уста
ваши  отверзать  хотите  на  велеречие;  у  нас  клеймится  разум,  науки  и
просвещение, и все, что без нашего клейма явится в свет,  объявляем  заранее
глупым, мерзким, негодным. Таковое постыдное изобретение предоставлено  было
христианскому священству, и ценсура была современна инквизиции.
   Нередко,  проходя  историю,   находим   разум   суеверию,   изобретения
наиполезнейшие  современниками  грубейшему  невежеству.  В  то   время   как
боязливое недоверие к вещи утверждаемой побудило монахов учредить ценсуру  и
мысль  истреблять  в  ее  рождении,  в  то  самое  время  дерзал  Колумб   в
неизвестность  морей  на   искание   Америки;   Кеплер   предузнавал   бытие
притяжательной в природе силы, Ньютоном доказанной; в то  же  время  родился
начертавший в пространстве путь  небесным  телесам  Коперник.  Но  к  вящему
сожалению о жребии  человеческого  умствования  скажем,  что  мысль  великая
рождала иногда невежество. Книгопечатание родило ценсуру; разум  философский
в XVIII столетии произвел иллуминатов {Иллуминаты  (иллюминаты)  -  одно  из
тайных обществ XVIII в. Во Франции среди  иллюминатов  было	 немало  будущих
деятелей  революции  1789  г.  Радищев  не  имел  точного  представления  об
иллюминатах.}.
   В 1479 году находим древнейшее доселе известное дозволение на печатание
книги. На конце книги под заглавием: "Знай  сам  себя",  печатанной  в  1480
году, присоединено следующее: "Мы, Морфей Жирардо  {Морфей  Жирардо  (Матвей
Герардо) - кардинал (ум. 1492).}, божиим милосердием патриарх  венецианский,
первенствующий   в   Далматии,   по    прочтении    вышеописанных    господ,
свидетельствующих о вышеписанном творении, и по таковому же оного заключению
и присоединенному доверению также свидетельствуем, что книга сия православна
и богобоязлива". Древнейший монумент ценсуры, но не древнейший безумия!
   Древнейшее о ценсуре узаконение, доселе известное, находим в 1486 году,
изданное в самом  том  городе,  где  изобретено  книгопечатание  {Основатель
книгопечатания Иоганн Гутенберг (конец XIV в.-1468) выпустил первую печатную
книгу в Майнце (1445).}. Предузнавали монашеские правления,  что  оно  будет
орудием сокрушения их власти, что оно ускорит развержение общего рассудка  и
могущество, на мнении, а не на пользе  общей  основанное,  в  книгопечатании
обрящет свою кончину. Да позволят нам здесь присовокупить памятник, ныне еще
существующий на пагубу мысли и на посрамление просвещения.
   Указ о неиздании книг греческих, латинских и пр. на народном языке  без
предварительного  ученых  удостоения  1486  года  {Кодекс   дипломатический,
изданный Гуденом. Том IV. (Прим. автора.)}.
   "Бертольд, божиею  милостию  святыя  Маинцкия  епархии  архиепископ,  в
Германии архиканцлер и курфирст. Хотя для приобретения человеческого  учения
чрез божественное печатания  искусство  возможно  с  изобилием  и  свободнее
получать книги, до разных наук касающиеся, но до сведения нашего дошло,  что
некоторые люди, побуждаемые суетныя славы или богатства желанием.  Искусство
сие употребляют во зло и данное для научения в житии  человеческом  обращают
на пагубу и злоречие.
   Мы видели книги, до священных должностей и обрядов  исповедания  нашего
касающиеся, переведенные с латинского на немецкий  язык  и  неблагопристойно
для святого закона в руках  простого  народа  обращающиеся;  что  ж  сказать
наконец о предписании святых  правил  и  законоположений;  хотя  они  людьми
искусными в  законоучении,  людьми  мудрейшими  и  красноречивейшими  писаны
разумно и тщательно, но  наука  сама  по  себе  толико  затруднительна,  что
красноречивейшего и ученейшего человека едва на оную достаточна целая жизнь.
   Некоторые глупые, дерзновенные  и  невежды  попускаются  переводить  на
общий  язык  таковые  книги.  Многие  ученые  люди,  читая   переводы   сии,
признаются, что ради великой несвойственности и худого употребления слов они
непонятнее  подлинников.  Что  же  скажем  о  сочинениях,  до  других   наук
касающихся, в которые часто вмешивают ложное, надписывают ложными названиями
и  тем  паче  славнейшим  писателям  приписывают  свои  вымыслы,  чем  более
находится покупщиков.
   Да вещают таковые переводчики,  если  возлюбляют  истину,  с  каким  бы
намерением то ни делали, с добрым или худым, до того нет нужды;  да  вещают,
немецкий язык удобен ли к преложению на оный того, что греческие и латинские
изящные писатели о вышних размышлениях христианского исповедания и о  науках
писали точнейше и разумнейше? Признаться надлежит, скудости ради своей, язык
наш  на  сказанное  недостаточен  весьма,  и  нужно  для  того,  чтобы   они
неизвестные имена вещам в мозгу своем сооружали; или если употребят древние,
то испортят истинный смысл, чего наипаче опасаемся в  писаниях  священных  в
рассуждении их важности. Ибо грубым и. неученым людям  и  женскому  полу,  в
руки  которых  попадутся  книги  священные,  кто  покажет  истинный   смысл?
Рассмотри  святого  Евангелия  строки  или  послания  апостола  Павла,  всяк
разумный признается, что много в них прибавлений н исправлений писцовых.
   Сказанное нами  довольно  известно.  Что  же  помыслим  о  том,  что  в
писателях   кафолическия   церкви   находится   зависящее   от   строжайшего
рассмотрения? Многое  в  пример  поставить  можем,  но  для  сего  измерения
довольно уже нами сказанного.
   Понеже {Понеже - поскольку.} начало  сего  искусства  в  славном  нашем
граде Маинце, окажем истинным словом, божественно  явилося  и  ныне  в  оном
направленно и обогащение пребывает, то справедливо, чтобы мы в  защиту  нашу
приняли важность его искусства. Ибо должность  наша  есть  сохранять  святые
писания в нерастленной непорочности. Сказав таким образом о заблуждениях и о
продерзостях людей наглых и злодеев. Желая,  елико  нам  возможно,  пособием
господним, о котором  дело  здесь,  предупредить  и  наложить  узду  всем  и
каждому, церковным и светским нашей области подданным и  вне  пределов  оныя
торгующим, какого  бы  они  звания  и  состояния  ни  были,  -  сим  каждому
повелеваем, чтобы никакое сочинение, в какой бы науке, художестве или знании
ни было, с греческого, латинского или другого языка переводимо  не  было  на
немецкий язык или уже переведенное, с  переменою  токмо  заглавия  или  чего
другого, не было раздаваемо или  продаваемо  явно  или  скрытно,  прямо  или
посторонним образом, если до печатания или после печати до издания в свет не
будет иметь отверстого  дозволения  на  печатание  или  издание  в  свет  от
любезных нам светлейших и благородных докторов и магистров  университетских,
а именно:  во  граде  нашем  Маинце  от  Иоганна  Бертрама  де  Наумбурха  в
касающемся до богословия, от Александра Дидриха в законоучении, от Феодорика
де Мешедя во врачебной науке, от Андрея Елера во словесности, избранных  для
сего в городе нашем Ерфурте докторов и магистров. В  городе  же  Франкфурте,
если таковые на продажу  изданные  книги  не  будут  смотрены  и  утверждены
почтенным и нам любезным  одним  богословия  магистром  и  одним  или  двумя
докторами и лиценциатами, которые от думы оного города на годовом  жалованье
содержимы быть имеют.
   Если кто  сие  наше  попечительное  постановление  презрит  или  против
такового нашего указа подаст совет, помощь или  благоприятство  своим  лицом
или посторонним, - тем самым подвергает  себя  осуждению  на  проклятие,  да
сверх того лишен быть имеет тех книг и заплатит сто золотых гульденов пени в
казну нашу. И сего решения  никто  без  особого  повеления  да  нарушить  не
дерзает. Дано в замке С. Мартына,  во  граде  нашем  Майнце,  с  приложением
печати нашей. Месяца Януария, в четвертый день 1486 года".
   Его же о предыдущем, каким образом отправлять ценсуру.
   "Лета 1486 Бертольд и пр. Почтеннейшим ученейшим и любезнейшим  нам  во
Христе И.  Бертраму  богословия,  А.  Дидриху  законоучения,  Ф.  де  Мешеде
врачевания